Со щитом и на щите - Димаров Анатолий - Страница 7

Сам ты тюлька-фитюлька! Тоже мне — Михаил Иванович! Попадись ты мне в нашем селе, я бы тебе показал, какой ты Михаил Иванович!..

Кононенко тем временем достает линейку и карандаш, чертит поперек парты жирную линию.

— Это моя половина, а там — твоя. Залезешь в мою, по носу получишь!

Такое для меня не в новинку: сам не раз делил с соседом парту. Но только когда ссорились. А этот — ни с того ни с сего.

Отворачиваюсь от Кононенко и делаю вид, что он мне совершенно безразличен. Не спеша расшнуровываю свой «портфель», вынимаю чистую тетрадь, ручку, а чернила уже есть на парте — в неразливайках. Чувствую, что Кононенко наблюдает за мной, но не обращаю на него никакого внимания. Если он ко мне так, то и я буду так же.

И зачем только я пошел в этот восьмой? Куда лучше было бы в ФЗУ, вместе с Ванько…

Вдруг прозвучал звонок.

— Электрический, — слышу голос соседа, но никак не отзываюсь: я все-таки на него обижен.

Шум в классе сразу утих: в дверях появился учитель.

Застучали парты, ученики дружно поднялись. Учитель бодро здоровается и быстро идет к своему столу. Раскрывает классный журнал и начинает знакомиться с нами:

— Андриенко!

— Голобородько!

— Данильченко!

В ответ поднимается тот или другой ученик. Слышу свою фамилию и так громко выкрикиваю «я», что по классу катится хохот. Учитель с удивлением посмотрел на меня.

— Садитесь!

Я опустился на свое место, а учитель назвал Кононенко. И тот, явно передразнивая меня, тоже изо всех сил выкрикнул «я». В классе снова захохотали. Учитель, наверно давно привыкший к выходкам моего соседа, только взглянул в его сторону и сказал, чтобы тот тоже садился.

Закрыв журнал, учитель сообщил нам, что его зовут Григорий Викторович и он будет преподавать нам историю.

— Григорий Историевич, — шепчет будто бы сам про себя мой сосед. Вероятно, он уже стал нудиться за этой «погранлинией», однако не я ее прочертил, не мне ее и стирать. Тем временем учитель говорит, чтобы мы достали учебники по истории, и урок начался.

Григорий Викторович рассказывает очень интересно, совсем не заглядывая в книгу. Я оперся подбородком на кулак и собрался внимательно слушать. Не успел сосредоточиться, как что-то хлясь по уху! Не иначе дробинка из рогатки.

Я аж подскочил. Тру ухо, оглядываюсь — кто бы это?

Да разве узнаешь? У всех совершенно невинный вид. Тогда я осторожно, чтобы учитель не заметил, скашиваю глаза под парту, пытаюсь найти, чем же в меня выстрелили… А ничегошеньки!

Только приготовился слушать, как опять — хлясь по уху!

Резко оглядываюсь — те же самые безмятежные лица. Но стоило повернуться к учителю, как снова — хлясь, хлясь!

Начинаю уже злиться. Во-первых, больно, а во-вторых, учителя мешают слушать. Ну, погодите же!

Торопливо ищу на ощупь в кармане… Ага, вот оно! Резинка. Тонкая, упругая, по концам две петельки: на пальцы надевать.

Кладу резинку на коленку, из тетрадки выдираю клочок бумаги. Конечно, патроном было бы куда лучше, но ничего, для первого знакомства и бумага сойдет.

Мой сосед так и стрижет глазами. Он заметил, что меня обстреливают, и теперь сгорает от любопытства: что же это я готовлю в ответ? Даже стеречь свой кордон забыл.

Я плотно свертываю бумажный квадратик, потом сгибаю пополам и сажаю на резинку, на большой и указательный пальцы надеваю петельки, что есть силы натягиваю и, не целясь, из-под локтя стреляю назад.

— Ой!..

Ага! Попал!

Кононенко от смеха давится, аж шипит, а я боюсь мигнуть — сижу навытяжку, от учителя глаз не отрываю.

— Что случилось? — спрашивает он недовольно. — Почему вы кричите, Голобородько?

— Меня кто-то по губе ударил! — жалуется тот.

— Вы как маленький! — с досадой отмахивается от него Григорий Викторович. Но Голобородько не унимается:

— Ага, маленький! Вас бы кто-нибудь так ударил!

— Ладно, ладно! Потом разберемся, — нетерпеливо прерывает его Григорий Викторович. — Кононенко, вы что, дома не выспались?

Мой сосед отрывает от парты голову и отвечает, что выспался.

Урок продолжается, стрельба тоже продолжается. Правда, она стала менее интенсивной: я прикрыл уши ладонями, и тем, кто сидит сзади, обстреливать меня теперь не так интересно. Прислушиваюсь к учителю и обещаю себе, что завтра обязательно приду с настоящими зарядами — не бумажными, а из картона. Вот тогда почувствуют.

На перемене, как только учитель вышел из класса, ко мне подошел Голобородько. Тот самый, которому я влепил свой бумажный гостинец. Он был на голову выше меня, и руки у него длиннющие, как у гориллы.

— Это ты меня ударил?

— Вовсе не я…

— Не ты? А что у тебя в парте?

Я и опомниться не успел, как Голобородько выхватил мою сумку.

— Ребята, мяч!

Сцепив зубы, я бросился к нему:

— Отдай!

— Ребята, лови! Гоп-ля!

«Портфель» стал летать по всему классу. Я кидался от одного ученика к другому, но лишь натыкался на пустые руки, а за моей спиной истошно и весело звучало: «Гоп-ля!»

Наконец, «портфель» снова попал в руки Голобородько. Он спокойно подождал, когда я подскочу к нему, и поднял вверх руки.

— Отдавай!

— А ты попробуй достать!

Я не выдержал и изо всех сил толкнул его в грудь. «Портфель» полетел на пол, Голобородько чуть не упал, тут же ринулся на меня и вцепился в волосы…

Нашу возню прервал звонок. После этого мне уже было не до уроков.

— Он тебя будет бить, — на следующей перемене сообщил Кононенко. — Сказал, что все кости тебе переломает.

— Ну и пусть… Видал я таких!

Однако на душе у меня было совсем не спокойно. Не столько тревожила предстоящая драка, сколько то, что все вокруг чужие, все против меня. Даже мой сосед, даже Чровжова Олька.

На большой перемене отправился на поиски Федьки. Если и он отречется от меня, то тогда и жить на свете не стоит.

— Знаю я этого Голобородьку, — говорит Федька. — Так, значит, когда он тебя бить будет?

— Сегодня, после уроков. — И добавляю, чтобы Федька не подумал, будто я очень боюсь: — Понимаешь, они там все за него, все против меня.

— Я пойду с тобой, — принимает решение Федька. — Ты без меня один не иди, слышишь?

Когда окончились занятия, Федька ждал меня в коридоре. По дороге наставлял:

— Он длиннее тебя, так ты его бей под дых…

Сколько времени мы дрались, не знаю. Только в голове звон стоял и глаза застилало. Да еще воздух стал совсем раскаленный. Потом кто-то меня обхватил за пояс (оказалось, что это был Федька), а я все продолжал молотить кулаками воздух, бросался вперед, хотя враг мой исчез, будто сквозь землю провалился.

— Молодчина! — по дороге домой хвалил меня Федька. — Голова здорово болит?

Я ощупывал саднящие шишки и сквозь запекшиеся губы выдохнул, что вовсе не болит.

На следующий день я появился в школе увенчанный лаврами победителя. Да еще над кем! Над самим Голобородько! Самым сильным из всех учеников восьмого «В».

Ребята, которые еще вчера не обращали на меня никакого внимания, теперь спешили первыми поздороваться. Изо всех сил жали руку, не иначе хотели сами удостовериться, такой ли я силач.

Вот в класс влетел Кононенко — красный, задыхающийся, взбудораженный. Швырнул в парту портфель, во весь голос поздоровался:

— Привет, Тюлька!

Не успел я обидеться, как он ткнул меня под бок кулаком, сказав восхищенно и весело:

— Ну и здорово же ты навешал этой дубине! Так ему и надо!

Я не спрашиваю, почему именно «надо», для меня было вполне достаточно того, каким восхищением сияли глаза Мишки. А то, что называет меня Тюлькой, — так это наверняка не по злобе, и обижаться на него потому совсем не надо.

Однако недолгим было мое счастье: прямо с первого урока меня вызывают к директору.

Шел я к нему и думал: за что же ругать будет? Ведь сколько лет учился, ни разу на приятные разговоры не вызывали. Учительская всегда была для меня местом искупления вины, суровых внушений.