Свои продают дороже - Некрасова Ольга - Страница 36

Потом торжественно открылись шлюзы гласности.

«Где следует» старались не выпускать этот процесс из-под контроля и, раз такое дело, ставили у вентилей своих людей. Кадышев получил дозволение поразоблачать тайны недавнего прошлого, имевшие невероятный массовый спрос. «Где следует» помогли ему пробить на телевидении цикл авторских передач «Неизвестные войны». Личное участие в событиях, знакомых другим по материалам секретных архивов, выделяло бывшего диверсанта из массы телеведущих. Его звезда вспыхнула мгновенно (как, впрочем, и закатилась, когда репортажи из новых «горячих точек» оказались более интересным шоу). На гребне популярности Кадышев легко вкатился в ряды народных депутатов, после чего с особым цинизмом послал все «куда следует» на хер.

Схлынуло упоение демократическими свободами, и Змей вдруг понял, что ему катастрофически не хватает «сообщений»! Привычный с детских лет ритуал сбора информации, писания при занавешенных окнах и тайных встреч с куратором стал устойчивым рефлексом, как выделение желудочного сока. Ему было физиологически необходимо время от времени уединиться и написать две-три странички. Только после этого прожитое стиралось из натренированной памяти и становилось прошлым, а так держалось в мозгу, пожирая все большую и большую часть его мощности. Литературная работа не заменяла «сообщений». Змей было начал вести дневник, но вышло только хуже. Дневник раздражал его, потому что, во-первых, заставил перешагнуть укоренившийся запрет на личные записи, во-вторых, еще настойчивее требовал сдать собранную информацию по назначению.

Структуры бывшего КГБ текли, как дырявое ведро.

Отставные чекисты «размемуарились» и по неосторожности или по умыслу сдавали даже действующих за рубежом агентов, а не то что отечественных сексотов. Змею вовсе не улыбалось класть голову на эту плаху. Однако накопленная информация распирала его. С ней было больно жить.

В один прекрасный день Змей увидел, как собрат по перу, о котором он точно знал, что тот спит с тринадцатилетней падчерицей, вякает по телику о тлетворном влиянии западной культуры. Змей взбесился. По натуре державник и консерватор, как и всякий армеец, он тем не менее заработал в годы гласности больше, чем за всю предыдущую жизнь. Развратный собрат, высказываясь по сути за возвращение цензуры, наезжал на личную змейскую кормушку — свободу информации. Сегодня начнут фильтровать поток западной культуры, а завтра?..

Недолго думая. Змей напросился пожить в Переделкино к приятелю, занимавшему литфондовскую дачу напротив собрата. С незабытой выучкой диверсанта, способного сутки пролежать незамеченным на глазах у противника, он подкараулил и снял на видео тот момент, когда борец за чистоту нравов, натура тонкая, окучивал свою Лолиту на подоконнике, любуясь закатом.

Тогда Змею еще не приходило в голову скрываться.

На следующий день он швырнул кассету в физиономию утонченной натуре, приказал:

— Кончай трендеть, а не то…

К изумлению Змея, пойманный на жареном собрат попытался всучить ему какую-то незначительную сумму, сообщив, что это все его сбережения, а если мало, он может продать «Жигули». Потрясенный Змей взял деньги, добавил своих и повез жертву шантажа пить мировую.

Месяц после этого он был счастлив. Пока снова не почувствовал томление, знакомое старым донорам, которые болеют, если перестают сдавать кровь.

Играючи Змей создал маску, нечто вроде литературного образа шантажиста. Придумал ему биографию, подобрал характерную лексику — это не выходило за рамки писательского ремесла и далось ему легко. Труднее было сделать неузнаваемым свой шаляпинский бас. Изменить тембр голоса Змей и не пытался: сколько ни пищи, а рано или поздно забасишь ненароком. Он приучил себя интонировать по-женски: не «да», а «доа», не «уже», а «оуже».

В сочетании с басом эффект получился прелюбопытный: появился акцент, явный и в то же время не поддающийся определению. Потом, разговаривая под быструю музыку, он ускорил темп речи; акцент сгладился, но не исчез совсем — в голосе зазвучало что-то южнорусское, как у Горбачева.

Все еще не веря в серьезность собственных намерений, Змей опробовал новую игру на ближайшем и стариннейшем приятеле Барсукове. Главврач купился на шантаж как мальчишка. Руководя его действиями по сотовому, Змей поводил Барсукова по госпитальному лесопарку и в конце концов заставил привязать пакет с пятью тысячами долларов к концу лески, валявшейся на берегу пруда. После чего денежки уплыли, а главврач, вернувшись в госпиталь, застал у себя закадычного друга Володю, приехавшего на очередной сеанс в барокамере. Проверка была идеальная: если бы Барсук его раскусил, можно было перевести все в шутку, а коль скоро не раскусил (и в голову не пришло!), то это не удастся никому.

Так появился шантажист, которого Змей называл про себя Безымянным, — рожденный из шумов в телефонной трубке голос, не имеющий ни плоти, ни имени, ни хотя бы клички.

Все мы что-то где-то о ком-то слышали, но собирать и разрабатывать щекотливую информацию не обучены и не привыкли. Поэтому слухи остаются слухами, не претендующими на роль компрометирующих материалов. А Змей перерабатывал слухи в компроматы без видимых усилий, как шелковичный червь жует листок и вытягивает из себя драгоценную нить. Собственно, так было всегда. Только сейчас его способностями пользовалась не система, натаскавшая Змея на сбор информации, а он сам. Это было беззаконно, но не удивительно: точно так же обученный убивать спецназовец становится киллером. С точки зрения системы, это нарушение ее монополии на насилие, а с точки зрения человека, он просто воспользовался подарком демократизации — стал собственником плодов своего труда.

Вот это и было тайной Змея, шантажиста не по нужде и не по душевной склонности, а по выучке, вошедшей в кровь.

Сейчас эту тайну не знал никто.

Те, кого он шантажировал, слышали бас в телефонной трубке; некоторые из них гордились знакомством с популярным писателем Кадышевым, но то, что это один и тот же человек, не приходило им в голову. Если кто и ловил в голосе Кадышева знакомые нотки, то на этом сравнение буксовало: тембр голосов похож, но интонации и манеры разговора — разные, а главное, не может быть писатель Кадышев шантажистом. Не имеет причин.