Великая игра - Некрасова Наталья - Страница 13

— Ах, родич, — обнимает за плечо, и ведь не стряхнешь. Почему так противно? — Я знаю твои таланты в военной теории и вполне понимаю твою жажду проверить их на практике. Хотя и печально мне с тобой расставаться, все же я скрепя сердце соглашаюсь отпустить тебя. Верю, ты сумеешь принести Нуменору новую славу.

«И новые земли. И сдохну там. С глаз долой, стало быть. Что же, лучшего и пожелать нельзя. При дворе я просто задыхаюсь. Тошно, душно…»

— Да, государь. Я принесу Нуменору новую славу. Я буду сражаться во славу Нуменора за иной Нуменор — еще более непобедимый, славный, могучий! Таким он станет, когда я встану во главе войск великого владыки. И мы создадим новое королевство, королевство, прекраснее которого нет, не было и не будет!

…«Отче, я не могу более. Мне не за что более держаться, и я падаю. Если такова воля Твоя, то я покоряюсь ей. Дай лишь знать, что Ты не оставил меня, что это Ты…»

Падение становится страшно медленным, чернота бездны густая и вязкая, и свет, исходящий от протянувшейся к нему руки, каким бы он ни был, так манит, так притягивает к себе потому, что нет ничего страшнее беспросветного Небытия, любое Бытие, каким бы оно ни было…

— Почему ты усомнился во Мне? Разве не Я дал тебе Знак, которого ты жаждал? Разве не Я говорил с тобой? Не Я покинул тебя, ты отворачиваешься от Меня. Прими же руку Мою. Спасение приходит лишь к тому, кто принимает его. Лишь ты сам волен решить. Идешь ли со Мною?

— Да…

…Единый, ныне стою пред Тобой, открытый, как море открыто ветру. Мне ничего не нужно от Тебя. Ты даровал мне призвание, и ничего иного не хочу, только как сражаться во славу Нуменора и Твою, ибо дм меня Нуменор — это Ты. И служа владыке своему и делу его, служу я Тебе одному, ибо все к вящей славе Твоей. И служу я Нуменору, ибо слава моя есть слава его. Я построю новый Нуменор. Я сделаю что должно, и будь что будет, я пред Тобой лишь отвечу, когда придет срок.

Орел кружит в небесах.

Говорят, когда слово услышано, он устремляется к Закату…

Орел по спирали уходит вверх, теряясь в сиянии солнца…

— Да будет благословен путь твой, ибо все — во славу Мою…

… Кровавый туман перед глазами расходится.

«Ненавижу свое тело. Человеческое тело. Оно, даже совершенное и улучшенное, доставляет слишком много неприятных ощущений. Тем более когда насильно проводишь сквозь себя чужое сознание, изменяя его. И главное, нет никакой уверенности в том, что получится. Это впервые. Все впервые. Нет, не все. Такое уже было. Только тогда чужая воля была такой же сильной, как и моя. Кто знает, может, сейчас, теперешний, я бы и выиграл. Зачем? Надо было просто убить его тогда, и все. Так нет, не терпелось попробовать свои силы… Этот удар, страшный, непереносимый — ответ аванирэ на попытку сломать его… Нет, не хочу. Этот откроется сам, если я не ошибся… О, как же я ненавижу свое тело… ненавижу… Финрод… Надо было просто убить его сразу. И не было бы потом этого позорного поражения…»

Кольцо прожигает болью до костей, боль растекается по всему телу, по всей его сущности, и он кричит, кричит…

— Ты идешь со мной? Да? Скажи — да! Скажи — да!!!

— Д-да-а… — скулит человек, и плечи его трясутся от рыданий.

«Ну, что ты теперь скажешь, эльор?»

Человек висит на ремнях, всхлипывая и мелко дрожа. Вся рубаха в блевотине, из носа течет кровь.

Майя дышит мелко — воздух терзает измученные легкие. Он улыбается, улыбка тут же сменяется гримасой мучительной боли.

Человек сдался. И остался жив. Это победа. Слышишь, эльор? Слышишь, Ты, живущий за пределами Мира? Он — мой. Ты слышишь? Он — мой!

Он будет знать только то, что его вынудили сдаться. Но он не будет терзаться — люди умеют себя убеждать в правильности своего предательства. А я ему помогу в этом увериться….

Он не будет помнить обмана. И не надо.

— Владыка! — сзади восхищенно-перепуганный возглас. Он, не оборачиваясь, уже знал, кто там.

— Зачем ты тут? Я не велел!

— Господин, ты победил его!

— Да, конечно. Ты ожидал другого?

— Я хотел помочь… Вы оба так страшно кричали, я испугался за тебя.

— Все в порядке. Прикажи приготовить ему покои. Он теперь мой.

Юноша ушел. На лице его ясно читалось все, что он думал о новом слуге господина.

«Это плохо. Да, этот мальчик будет послушен, но он не перестанет ревновать. И однажды он расскажет правду — не выдержит, пожелает унизить. Этого допустить нельзя, равно как и напоминать, — майя посмотрел на мелко дрожащего висящего на ремнях человека, — Эльдариону его старое имя. Это может возмутить его душу, вызвать истинную память. Пока он не привыкнет жить так, как мне нужно, пока он не осознает, что именно так ему и должно жить, следует избегать напоминаний. Стало быть, этот мальчик должен быть устранен… Жаль, право, жаль».

Потолок высокий. Свет рассеянный, серебристо-серый. Воздух влажный и свежий, даже прохладный. Ветерок. Окно открыто, а за окном — дождь. И утро — пасмурное, тихое, печальное, способствующее размышлениям.

Воспоминания странно путались. Он вспоминал пыточную камеру — но никак не мог понять, было ли это наяву или пригрезилось. Тело болело, что вроде бы свидетельствовало о том, что его пытали. Но как это было — он не помнил. Помнил только подвал, но не то, что с ним делали. Помнил шестиугольную комнату-шкатулку — но не то, что там происходило. Зато помнил последствия — ощущение страшного унижения и невыносимой горечи от того, что его мир рухнул. Он был сломлен осознанием великого предательства. Это единственное, что он помнил отчетливо, в чем был уверен.

Он теперь знал, с ошеломляющей четкостью знал, что государь предал его.

После этого не хотелось жить.

Он оказался без опоры. Он не знал, что делать. Он даже не мог вспомнить, что было… Он временами даже не понимал, кто и что он. Черный прибой захлестывал его разум, и он сдавался, охотно погружаясь в беспамятство, чтобы только не оказаться снова в этом сводящем с ума хаосе бытия. Надо было найти хоть какую-то опору…

И опора нашлась.

Это была злость.

Злость на тех, кто поставил его на грань безумия. Злость на врага и на Нуменор. И постепенно он начал успокаиваться, терпеливо ожидая прихода ответов и готовясь к новому сражению. А что оно будет — он почти не сомневался.

Государь — предал, предал его. Это было крушением мира Эльдариона. Тот, кто должен хранить Правду земли, не иметь изъяна в душе и сердце своем, чья благость и благородство были залогом благости Нуменора, — предатель. Жалкая, мелочная тварь. Нуменор осквернен. И он служил этой дряни? И он служил погибели Нуменора?

Враг не скрывал, что приложил руку к похищению. Не скрывал даже, что подослал к нему ту женщину-убийцу. Не скрывал, что сделал все, чтобы государь поверил в его, Эльдариона, намерение самому стать королем не на Острове, так в Эндорэ. И государь не просто охотно поверил, но сделал все, чтобы устранить неугодного родича.

«Стать государем». Эти слова странно вертелись в голове, как назойливая муха, не вызывая никакого возмущения. Это была спокойная мысль. Он было удивился самому себе, а потом удивился своему удивлению. У него есть право крови. У него есть военный талант. У него есть великая цель и, главное, Знак, данный ему Единым.

Снова волна злости, черной, удушающей.

И все из-за того, что Эльдарион, Хэлкар полностью посвятил себя Нуменору! Он служил государю — тот предал его. Это правда. У него не было ни малейших сомнений. Вместо благодарности — удар в спину. Единый, он и не ждал благодарности, не жаждал признания заслуг! Неужели правда — чем больше делаешь человеку добра, тем сильнее он тебя ненавидит?

И эта тварь правит Нуменором? Это истинный Король Людей?

Эльдарион снова застонал, резко повернул голову, чтобы боль снова пронзила все тело и утихла омерзительной слабостью в животе, вцепился в подушку зубами. Сейчас он был похож на пленного зверя.