Исповедь Стража - Некрасова Наталья - Страница 20

— Что это?

— Гэлли. Тоже — сай-эрэй, как то, что видел ты. Только они очень далеко. Там — иные миры…

— Тоже — Песнь Единого? Как и Твердь-в-Ничто?

— Они были и до Эру; и он — не единственный творец.

— Почему прежде не видел этого? Не знал?

— Не только ты. Другие тоже. Смотрят, не видя…

Вала надолго замолчал, потом проговорил тихо:

— Ты станешь — моим таирни, если таково твое решение.

Это был миг рождения слова, но майя понял — тайрэ-ирни, сын души.

— Тано… — только и сумел выговорить он, — благодарю, Тано…

И почему-то ему показалось, что привычное это слово — «Мастер» — сейчас обрело иной смысл: в нем было все, что успел испытать майя — тревога и ожидание, страх и радость — огромная, невероятная, и счастливое изумление — словно вот тут, на его глазах, с ним — произошло необъяснимое нежданное чудо.

— А имя твое — Ортхэннэр. — Вала улыбнулся светло и спокойно. — Тебе многое предстоит узнать, ученик…

Слова для Народа Валар — то же, что одежды плоти для Изначальных; они не нужны — можно просто соприкоснуться мыслью. Потому майя недоумевал немного — почему Ступающий-во-Тьме выбрал говорить словами? Но теперь это казалось ему правильным; то, что в Земле-без-Тьмы было игрой с сочетаниями новых звуков, здесь обретало какой-то особенный смысл, и он уже не мог понять, как прежде обходился без слов.

Он учился словам: гэлли — это серебряная россыпь поющих бубенцов в бархатно-черной торжественной вышине ночи — орэ; а одна — гэлэ — искра света, она может лечь в ладонь и нашептывать видения… Сай-эрэ — это высокое и ясное пламя в прозрачно-синем, звонком — айантэ; ласковое, золотисто-зеленое, с шорохом набегающее на песчаный берег, соленая глубина, колышущиеся блики — тэлле. Водяная кисея, сплетение тончайших прохладных нитей — тилле…

— Откуда берутся имена сущему, Тано?

Вала улыбнулся — и в душе Ортхэннэра поднялась теплая солнечная волна:

— Разве ты сам не слышишь?..

Шепот осыпающегося песка — тхэсс. Дыхание ветра в сломанном стебле тростника — суул. Глубокая чаша долины, наполненная туманом, — лаан. Легкий вздох в сумраке — хэа. Свобода и полет, душа, распахнутая ветрам, — раэнэ…

— Почему тогда у тебя и у других Изначальных разные имена сущему?

— Разве все ветра поют одним голосом?

Вала помолчал; его глаза в тени длинных ресниц казались сейчас почти черными:

— А я давно один…

Ортхэннэр помолчал, не сразу решившись задать вопрос.

— Ты сказал странно: фаэрни. Почему?

Неуловимая ускользающая улыбка, золотые искры в зеленых озерах глаз:

— Потому что — не майя. Не рука моя, не орудие в руке. Иной, чем я. Новый. Идущий своим путем. Фаэрни.

— …И чему ты думаешь научиться?

— Всему. Всему, что не знает Ауле.

— Зачем тебе это?

— Чтобы создавать новое. Чтобы знать. Почему ты спрашиваешь?

— Я не хочу, чтобы ты торопился. Сначала разберись в себе. Убедись, что не употребишь знания во зло.

— Но разве знание может быть злом?

— Конечно. Вот, смотри.

Вала поднял руку, и Ортхэннэр увидел на его запястье странный черно-золотой браслет. Нет, не браслет — гибкое, прекрасное существо обвивало руку Учителя.

— Что это?

— Ллисс.

— Я не знал, что такое бывает…

— Рукоять твоего клинка — помнишь?

— Да… Но мне казалось — я просто услышал. Как видение Ткущего Туманы. А тут — живое…

— Протяни руку.

Ортхэннэр повиновался, и чешуйчатое холодное тело змеи обвилось вокруг его запястья.

— Красивая… Твоя песня?

— Да… Ты говоришь — красивая? И все же она опасна.

— Разве такое может быть опасным?

— Да. Ее яд — энгэ.

Слово отозвалось в душе тяжелым звоном, глухим и темным.

— Что это, Тано?

— Ты знаешь, что такое одиночество?

Фаэрни сдвинул брови и глуховато ответил:

— Да.

— А страх? Забвение?

— Я видел страх… Забвение — меня пытались заставить забыть…

— Представь себе, что ты — одинок. Ты — душа без защиты тела, обнаженная и беспомощная. И ты знаешь, что можешь утратить память обо всем, что пережил, что знал и умел, что видел, кем был; ты — один на один с собой, со страхом перед забвением, страхом потерять себя… мне тяжело это объяснить, таирни. Ведь я сам — Бессмертный…

— Но и я бессмертен! Значит, я никогда не забуду тебя…

Смутился, опустил глаза. Мелькор положил руку ему на плечо.

— Ты говорил, Тано…

— Да. Этот же яд может продлить жизнь — если знать, как использовать его; нам это не нужно — но пригодится Детям… Двойственность. Потому во многих мирах существа, подобные этому, — знак знания: оно равно может нести и жизнь, и смерть. И так же опасно оно в неопытных руках, ибо может обернуться злом. Первым твоим творением был клинок. Потому я и спросил.

— Но и у тебя — меч, Тано…

— И меч не всегда служит смерти.

Я не помню случая, когда меч служил чему-нибудь еще. Разве что могилу другу вырыть, когда больше нечем. Но ведь и это — служба смерти…

А о Творении — очень, очень любопытно…

Они остановились.

— Прислушайся. Что слышишь?

— Ветер поет скалам. Трава растет — слышу…

— Слушай душой, таирни.

Ортхэннэр молчал долго. Потом сказал, словно сам удивляясь своим словам:

— Мне кажется: что-то бьется — живое, хочет вырваться… и почему-то не может…

— Ты умеешь слышать. Смотри.

Вала мечом очертил в воздухе странный знак, на мгновение вспыхнувший, но почти в тот же миг рассыпавшийся голубоватыми искрами, и коснулся клинком земли. И тихо дрогнула земля: там, где коснулся ее черный меч, забил родник. Опустившись на колени, Ученик зачерпнул ладонью ледяную воду и поднял сияющие глаза на Учителя:

— Как ты сделал это?

— Узнаешь. — Мелькор улыбнулся в ответ.

Вообще-то это и проще можно — лозой, к примеру, да лопатой. И выйдет куда легче, чем мечом землю ковырять. Впрочем, кто поймет замыслы Валар! Но это я придираюсь. Ну что поделаешь, таков уж я.

— Тано… иногда мне кажется — мир так хрупок…

— Потому я и хочу, чтобы ты был осторожен, таирни. В тебе — сила; одно неверное движение, шаг с пути — и ты начнешь разрушать.

— Я понимаю. — Фаэрни обернулся к Мелькору — и замер.

«Крылья?!»

Вала смотрел на ночное небо, тихо улыбаясь — то ли своим мыслям, то ли чему-то неслышимому пока для Ортхэннэра.

Огромные черные крылья за спиной.

«Конечно… если Валар могут принимать любой облик, кому же и быть крылатым, как не ему?..»

— Почему… — тихо, почти шепотом, боясь спугнуть видение, — почему в твоейпесне нет крылатых?

Вала улыбнулся тихо каким-то своим мыслям, задумчиво ответил:

— Это не только мой мир. Я жду…

Помолчал.

— Иди. Теперь иди — смотри на мир сам. Своими глазами. Потом возвращайся. Я… буду ждать, таирни.

Итак, они нашли друг друга. Не Предатель, искавший покровительства еще большего Предателя и Врага, а непокорный ученик, не переживший пресмыкательства учителя, и гордый непонятый Творец. Что ж…

Понимаю — все можно истолковать как угодно, особенно если дело касается тех времен, когда еще не было людей. Все знания о той поре мы получили через десятые руки, причем не от своего народа. Так что тут не поймешь, что истина, а что нет. Но ведь мы дойдем и до тех времен, которым наши предки были свидетелями. Что тогда?

Или это правда, или настолько огромная ложь, что в нее даже хочется поверить. Если бы я не был таким, каков я есть — а именно сомневающимся, если бы я настолько не верил в то, что тысячи лет вело моих отцов, — я, может, и уверовал бы. Уж очень привлекателен этот бунтарь Вала, и порывистый, как подросток, и такой же непокорный майя.

Привлекательный своей неудержимостью в поисках знания и творении. Конечно, мы всегда стремимся к знаниям, какие бы они ни были. Знание — за ним идет творение. Но творение всегда содержит в себе опасность. И кто может сказать, сумеешь ли ты не переступить ту грань, за которой может начаться нечто необратимое? Потому все это — вещь обоюдоострая.