Исповедь Стража - Некрасова Наталья - Страница 15

А откуда тогда известно, что эльфы вообще бывали в этой долине?

Но отголосок памяти живет в имени эльфийского королевства Гондолин — Земля Поющих Камней…

…И все-таки еще один раз Мелькор пришел к Валар. К Валиэ Йаванне. Она встретила его настороженно.

— Выслушай меня, — попросил Мелькор. — Вы хотите создать мир, не знающий смерти?

— Да. Волей Единого будет этот мир цветущим садом, и прекрасные животные будут бродить под сенью деревьев… — мечтательно улыбнулась Кементари.

— Допустим. Не знающие смерти, звери будут плодиться и размножаться, и очень скоро, поверь мне, им перестанет хватать пищи. И что тогда?

Йаванна вздохнула:

— На это есть Великий Охотник Оромэ…

— Верно. Охота — отрада и забава для него, он не знает усталости… И все же — вряд ли ему удастся управиться со всем зверьем. А потом — вон видишь двух оленей? Как ты думаешь, которого из них убьет Оромэ?

— Не знаю.

— Я тебе отвечу. Того, кто сильнее и быстрее: какая же радость в том, чтобы затравить слабого и больного зверя? Слабый — оставит потомство; выживут — слабейшие из слабых, а это вырождение.

А вот это уже явно писалось совсем недавно! Очень напоминает лекции нашего магистра естественной истории, даже слова те же самые! Вообще мне это очень напоминает распространенные на юге философские трактаты, написанные как беседы. «Беседа такого-то с таким-то о том-то». Обычно некоего учителя со своим учеником. Очень удобно для объяснения. Кстати, в том же духе написаны «Речи Финрода и Андрет». Так что и у нас подобная традиция есть.

— Да… — растерянно протянула Йаванна.

— А если попробовать по-другому?

— Это — как?

Существо, вышедшее из-за деревьев по неприметному знаку Мелькора, двигалось мягко и бесшумно, плыло над землей; только мышцы перекатывались под мягкой серебристо-серой в темных мраморных разводах шкурой. Зеленые глаза, казалось, мерцали собственным светом. Снежный барс.

— Красив?

— Да… какое чудо… — восхищенно вздохнула Валиэ.

Мелькор усмехнулся:

— Только ведь он не травкой питается. Ему нужно мясо, чтобы выжить. Смотри, какие клыки!

— Какой ужас! — Йаванна отшатнулась.

— Не более чем забавы Оромэ. Только этот убивать будет не ради забавы. Столько, сколько нужно, чтобы выжить самому. И в первую очередь — слабых и больных. Выживет тот, чьи ноги крепче, а дыхание чище, чье сердце бьется ровнее — чтобы уйти от погони. Выживет тот, чье зрение острее, а слух тоньше — он вовремя заметит врага. Выживет тот, чьи рога острее, а копыта тверже — он сумеет защитить себя. И хищник, что не сумеет подкрасться к добыче или догнать ее, не сможет существовать. Равновесие.

— Но… это жестоко!

— Снова говорю тебе: не более чем забавы Оромэ.

— И ты хочешь, чтобы такие жили везде?

— Нет. Такие — в горах; в лесах и на равнинах — совсем иные.

— Ты… ты жесток! Да, да, жесток! Ты хочешь привести в мир смерть!

— Смерть и жизнь — две стороны бытия. Смерть сама придет в мир. Впрочем, уже пришла. Ни вины, ни заслуги моей в этом нет. Неужели ты не видишь?

Йаванна резко поднялась:

— Замолчи. Уходи отсюда. Я не хочу тебя слушать.

Мелькор тоже встал:

— Я прошу тебя, подумай. Выслушай…

— Я жалею, что позволила тебе говорить. Уходи прочь! Верно говорят о тебе: ты — враг, безжалостное слепое зло!

— Ты увидишь сама, что я говорил правду, — глухо ответил Мелькор.

— Я не желаю ничего видеть! Уходи! Уходи, слышишь?!

Борондир снова сидел передо мной. Стоял ясный день, в небе над горизонтом тянулись почти прозрачные, еле заметные облачка, словно перышки неведомой чудесной птицы плыли по воздуху. Если вплотную приблизиться к стеклышкам в свинцовом переплете, можно разглядеть. Хотя стекло и неровное.

Ясный — стало быть, холодный день. До весны еще далеко. В кабинете потрескивает жаровня.

Как решителен я наедине с собой, как я громлю своего соперника речами — и как теряюсь сразу при нем. Воображаемый собеседник — это так просто, а вот говорить с живым человеком…

Которого я так опасаюсь обидеть.

— А вам не кажется, что в замысле Единого не должно было быть места смерти как таковой — я не говорю о той, что дарована людям? Ни деревья, ни звери не должны были умирать и убивать друг друга? Есть и такое мнение.

— Ну, мнений можно иметь сколько угодно, но будут ли они истинны? В этом случае Эру следовало создать людей и животных, да и эльфов тоже, которые питались бы воздухом и ступали бы, не приминая травы. Человек — как вы говорите, он создан только Илуватаром — каждым шагом своим творит убийство. Я знавал на Востоке народ, где мудрецы пытаются достичь совершенства, отрицая всякое убийство. Но, увы, им все равно приходится есть хотя бы траву — а стебель травы, как вы понимаете, этого не переживет. Да и размножаться тогда ничего не должно было бы. Разве не так?

Здесь он меня поймал. Сказать нечего.

— Смерть ведь и в Валиноре появилась куда раньше, чем в ваших хрониках записано. Ведь, если помните, Оромэ имел псов, которых натаскивал на травлю тварей Моргота. Причем в Валиноре. А вам не любопытно, на кого же он там охотился?

— А вам не кажется, что в Валиноре пес мог натаскиваться на то, чтобы только настичь, но не убить?

— Не кажется. Иначе он никогда не станет охотником.

— Верно. Только вот псы Оромэ — не простые псы. Они разумнее обычных собак, точно так же как майя мудрее человека. Можно сказать, это майя среди зверей, майя низшего ранга. И не как простого пса его натаскивают. Вы ведь сами же понимаете, что прячетесь за слова. Нет, я не скажу, что все это непонятно, — отец-бог желает, чтобы его дети-боги делали то, что задумал он, не преступая границ его Замысла. Но вам не кажется, что его Замысел как раз в первую очередь и состоял в том, чтобы дать им самостоятельность? Да, он дал им как бы толчок, направил — но разве то, что он прервал Песнь, означает, что он велел Мелькору замолкнуть? Нет. Песнь не была спета до конца. Она была лишь начата — но не закончена.

— Тогда зачем же было прерывать Песнь Мелькора?

— Он же не единственный. Почему Единый должен был жертвовать Песнью других своих детей ради Песни Мелькора? Или, если бы все остальные стали лишь вторить Мелькору, было бы лучше? Только его Песнь? Без участия других? И все, кто не так поет, должны либо подчиниться, либо замолкнуть?

— Вот именно так и считал Эру.

— Эру вашего писания. Но не моего. И вообще, почему я должен верить в ТАКОГО Эру? Пока ничто еще меня не переубедило.

— Ну и не переубеждайтесь. Но, может, вы хотя бы попробуете посмотреть на Песнь Мелькора немного по-другому? Не принять — так понять попытаетесь?

— Валу, который разгневался и обиделся, что другие решили петь не так, как он: Попробую. Хотя вряд ли могу вам обещать, что сумею понять. Ну, и что же там создала его Песнь?

— Слушайте. Слушайте…

ХЭЛГЭАЙНИ — ДУХИ ЛЬДА

…Люди сюда не придут — в ночную землю вечных льдов, в бессмертное царство холода, куда он ушел, измученный болью Арты. Живого и юного мира, которыйВалар усмиряли, переделывая по воле и замыслу Эру. Он пытался говорить — его не слышали. Он пытался показать им — вот, смотрите, ведь мир — есть, он ждет лишь прикосновения ваших рук, вы же рвете живое… Они не видели. Он говорил — вы убиваете вашу песню, ведь эта музыка — ваша Музыка! Они не понимали. Он умолял — кому в угоду, чему в жертву приносите вы ваши замыслы, святая святых ваших душ?! Но они ожесточились против него. Война, в которой не было победителей. И у него почти не осталось сил.

Сюда не придут и Валар — к горам на границе царства зимней ночи. Только звездный Венец горит в небе: семь звезд — осколки льда, одна — светлое пламя.

Хэлгор — Ледяные горы. Хэлгор — горький лед. Хэлгор, печаль.

Горы, венчанные башнями, — словно высечены изо льда вечной ночи. Это позже первое убежище Черного Валы назовут Утумно; сейчас о нем не знает никто, и в одиночестве бродит он по подземным залам. Снова — один.