Третья истина - "Лина ТриЭС" - Страница 86

– Спасибо!– усмехнулся Шаховской.

– Ты ж, наверное, при деньгах? Да и с кралечкой. Приглашай, что ли.

– Господи, опять! – Виконт вздохнул. – Нет, Степан, не судьба. Иди один. Прощай. – И он стряхнул обнимающую руку со своего плеча.

Степан слегка обиделся и двинул прочь, ворча:

– Ишь, собственник. Пожадничал что ли? Ну и оставайся себе всухомятку…

Через несколько шагов Саша не выдержала:

– Что это он про меня говорил? Неприятно…

Виконт задумчиво разглядывал ушедшую от огорчения в меха Сашу, даже отодвинул немного воротник. Но ответил несоответственно серьезному выражению лица:

– А, ерунда, пьяные бредни!

– А вы с ним в разговоры пустились! С таким гадким!

– Ну, виноват… Что ж, живописно,– после этих слов он повернулся лицом к поселку и добавил: – патриархально, воистину «Вот моя деревня».

– Тише, Поль, а то она услышит и обидится, наверное, думает про себя, что она – город… А вы так быстро идете, что мы не успеваем приглядеть приветливый домик. Или, знаете, может быть, посидеть ночью на этой скамеечке, смотрите, какая хорошенькая?

– Ты жутко шутишь. Бр-р-р!

Виконт провел ее по улицам, покрутился по переулкам и решительно открыл дверь какого-то дома.

– Входи! – они очутились в сенцах с высокими потолками.

– Это мы тайком забираемся в чужой дом?

– Ну, разумеется, что за вопрос! Сегодня – начало нашей разбойной деятельности. Готова?

– А?

Виконт уверенно постучал и прокомментировал свои действия:

– Самое главное в нашем деле, мобилизовать хозяев, а то разоспались. Ага! Зашевелились, голубчики! – Он издал что-то похожее на кровожадное рычание.

Саша с изумлением взирала на откровенно валяющего дурака Виконта. Но тут к нему вернулась изысканная вежливость:

– Добрый вечер, Лукьян Иванович, простите, что так, не предупредив.

К ним приблизился дрожащий огонек керосиновой лампы, и послышался успокоенный вздох, вслед за чем зазвучал пронзительный тенорок:

– Ба-тень-ка! Да кто мог ожидать в такую пору? Опасно нос высунуть. Неужели в такое время – дела? Недели две назад стреляли совсем рядом!

Глаза за круглыми линзами испуганно сморгнули.

– Обстоятельства сильнее нас, кстати, мы на день, вернее, на ночь.

Откуда-то из недр квартиры раздался женский голос:

– Кто это, почему вы не говорите, папа? Что там такое? Я слышала, какой-то зверский звук за дверью! Разве я не говорила? ваши, так называемые, негоции до добра не доведут! Опасно? Что, пришли? Уже пришли? Какие-то подъехали, да? И не просите выйти. Сами расхлебывайте. Если конец, – дайте знать, таз уроните, папа! Будьте же человеком! Я вас столько выручала и деньгами, и всяко. Помните, я давеча платила за вас? Загремите же чем-нибудь!

Интересно, о чем думала эта женщина с удивительным в такой момент капризно-самодовольным голосом, не переставая выкладывать новые сведения и высказывать упреки? Неужели грабители стали бы дожидаться конца ее речи или позволили ронять тазы?

– Нет причин беспокоиться, Раиса… м-м… Лукьяновна. Звериный рык – плод вашей слуховой галлюцинации. Это всего-навсего я, Шаховской.

– Камень с сердца! Дайте перекреститься. Я же православленная! Папа, подайте одежду, не могу я выйти в неглиже. Время ужасное: стреляют, всех хватают. Народ занимается какими-то глупостями. Особенно сейчас опасно привлекательным женщинам. По улицам идешь – комплименты вслух от всех дедов, которыми давно пора заселить кладбище. Довольно низкого пошиба и чреваты дурными последствиями, представляете, самочувствие молодой честной интересной особы, Павел Андреевич?

– Откуда бы мне? – пробормотал Виконт.

– Папа, заберите рубашку… – из какой-то двери, похоже, что в кладовую, протянулась плотная рука, держащая в цепких пальцах тряпичный комок в цветочек.

Виконт посмотрел на него и без приглашения прошел в другую комнату. Вслед за ним из предполагаемой кладовой появилась женщина среднего роста и возраста, с головой, всаженной в плечи чуть больше, чем следовало, одетая в пышное платье с рукавами буфф и с крупными розами, пришитыми к вороту. Это платье, дополненное огромной синей шалью, делало ее фигуру еще более коренастой, чем она, по-видимому, была. Сразу оттеснив на задний план своего папашу, который, вытянув губы трубочкой, собрался не то пошутить, не то посвистеть, она продолжала монолог, начатый в кладовой, убедительно заглядывая Виконту в глаза:

– Несмотря на свою затянувшуюся невинность, я понимаю, откуда ноги растут, и немедленно распознаю непристойные предложения. Естественно, Павел Андреевич, с их авторами я жестока. Но я безумно рискую при этом, правда? Чувствовать, что ваше присутствие избавит меня от предложений подобного типа, такое облегчение!

– Со своей стороны я вам твердо гарантирую их отсутствие, – с готовностью заверил ее Виконт.

Женщина зарделась, отчего у нее на шее ясно обозначился назревший фурункул, горячо поблагодарила: «Спасибо, это так по-мужски!», потом наморщила лоб, соображая что-то:

– Вот эти ваши шутки,– ведь вы сейчас пошутили, правда? – и заставили меня, чистую девушку, тогда представить… А вы, папа еще упрекали, что я вознеслась мыслями… Девичество – такая тонкая категория! Оно заставляет верить в лучшее жизнеустройство. Оно делает уязвимой даже такой камень и железо, как я, вы помните, мое падение?

Саша, разомлевшая в теплом помещении, не слишком следила за ходом беседы, хотя то, что до нее долетало, представлялось довольно странным. Тут женщина зацепилась за нее взглядом и перебила сама себя:

– Да вы не один! Станьте-ка к свету, голубушка! Раздевайтесь, раздевайтесь, снимайте шубку! Роскошь, какая. Погодите, я примерю, прикину просто... Не лезет… Как странно! Все же, кто ваша спутница? Девушка? Ребенок? Что это за особа, Павел Андреевич?

– Это? М-м-м… Это Саша. Раиса Лукьяновна, угловая ваша свободна? И та, с балконом?

– Родня вам? А я считала, что вы одинокий. Иначе бы я никогда... Я так наивна, просто обхохочешься! Для нее снять хотите, естественно? Можете оставить ее здесь, сколько нужно. Месяц, два? Плата – помесячно. Девочка, почти взрослая, должна вас стеснять в дороге, правда?

Саша насторожилась и вопросительно посмотрела на Виконта. Тот перехватил ее взгляд и с утрированной озабоченностью проговорил:

– Должна? Вы зря ей это сказали! До сих пор она была ко мне снисходительна. Ругала… – он помедлил, – изредка. Многое прощала. А теперь, я просто боюсь думать, что она со мной будет вытворять, чтоб стеснить, как ей, оказывается, предписано!

Саша с облегчением рассмеялась:

– Я буду халатно относиться к этому предписанию! Обещаю!

Женщина непонимающе поглядела на них и протянула: «безумно смешно!», поджала губы и опять приступила с жадными расспросами, теперь уже непосредственно к Саше:

– Сколько вам лет, голубушка? Ведь не больше четырнадцати? Так я и поняла. Люди такие мерзкие встречаются, что думают… Знаете вы этих татар?

– Татар? Они тут причем? – вместо Саши терпеливо спросил Виконт.

– У басурман другие понятия о предназначении девиц, мой дорогой! Как, Вы не понимаете мои намеки? Я вас понимала тогда гораздо лучше. Понимание, естественно, усугублялось моим внутренним состоянием,– говоря, она, подобно собственному папаше, вытягивала губы трубочкой и наклоняла голову то к одному плечу, то к другому. Наверное, когда она была, как Саша или чуть постарше, эти гримаски делали ее привлекательной.

Тут через плотную завесу, сотканную коренастой Раисой из слов и многозначительного попутного смысла, прорвался хозяин, и, присвистнув-таки, потер руки.

– В нынешнем лихолетье вообще, есть, е-е-сть хорошие стороны. На ярмарки не ходите? Зря, дружочек, зря. Вчера вот… и неделю назад. Такие прелюбопытные вещички попадаются. Вообразите, мужик, только что не в лаптях, и торгует эдак, небрежненько, чем думаете? Кружевами валансьен! Купил у него десять аршин за буханку хлеба!

Виконт, не проявляя интереса к этой восторженной речи, тихо разговаривал с хозяйкой, опять очевидно, о комнатах на ночь. До Саши, навострившей слух после предложения разлучить ее с Виконтом и оставить здесь, донеслось: