Третья истина - "Лина ТриЭС" - Страница 150

Помогая в этот день в госпитале, куда она пошла вне всяких графиков, прямиком с Лиговки, просто чтобы ни с кем не общаться в школе, Саша все соображала и прикидывала, что ей делать, куда деваться дальше? Будь дядя Север в Питере, можно было бы попросить его дать ей возможность доучиться в какой-нибудь другой школе. Но его уже с полгода, как перевели в Москву. Надо найти работу. В госпитале? Наверное, возьмут, ее хорошо тут знают… А где она будет жить? Нет, надо на завод, попроситься на любую работу и там, наверное, дают место в общежитии. У них в группе многие собираются на завод, но в школе вообще никому ни о чем говорить не хочется. Может, спросить эту женщину, Нюрку, на каком заводе она работает, и попросить помочь? А можно прямо на Шлиссельбургский, там, возможно, опять отправляют на фронт. Саша стрелять, правда, не умеет, ее так и не научили. Она тяжело вздохнула. Но можно было бы сестрой милосердия... Все эти варианты реальные: советская власть не оставит, не должна оставить человека за бортом… Но почему она чувствует себя такой потерянной, как котенок, выброшенный из дома… Котенок? Мгновенно вспомнился Смоленск. Там у котенка была счастливая судьба – он попал в добрые руки. А теперь некому провести рукой по голове, поникшей и взъерошенной, а значит никогда она не почувствует себя дома. Нигде.

Она пришла в коммуну поздно, после отбоя и принялась тихонько собирать все свое небогатое имущество. Деревянного конька, тетрадку со стихами, одежду. Еще не рассвело, а она уже с тючком в руке пробиралась к выходу. Только бы не увидели. Только бы не разговаривать ни с кем, не объясняться. Вдруг она столкнулась лицом к лицу с Илларионом Ипполитовичем: со свойственной ему обязательностью он, дежуривший в ту ночь, обходил здание.

– Санечка, голубушка, куда это вы собрались ни свет ни заря?

– Я... Я ухожу Илларион Ипполитович. Извините, не могу объяснить причину...

– На вас просто лица нет, что случилось? Когда-то вы сочли меня достойным откровенности. Думаю, я не заставил вас в этом раскаяться. Поймите, я не могу вас так отпустить... – учитель снял пенсне, участливо заглянул в глаза. Саше захотелось плакать, но она изо всех сил старалась этого не делать, чтобы не уподобляться Белаховой. Превозмогая себя, коротко объяснила, что в школе оставаться больше не может, с утра пойдет устраиваться на завод. Туда надо пораньше прийти, до смены, да и объяснений здесь, в коммуне она не желает… Саша посмотрела виноватым взглядом на Иллариона Ипполитовича: они оба в этот момент вспомнили его слова о Сашином призвании или, наоборот, «непризвании»… Пусть Илларион Ипполитович ее извинит и отпустит.

Учитель задумался, придерживая Сашу за край тючка и тем самым давая понять, чтобы она подождала конца его раздумий.

– Что ж, – наконец сказал он, – догадываюсь в какой-то мере о причинах вашего решения. Видите ли, голубушка, даже до такого малоосведомленного человека, как я, доходят какие-то разговоры. И я вам скажу – будьте выше пересудов. Неуравновешенные особы всегда могут встретиться в жизни, не стоит жертвовать собой, своим будущим... Для меня совершенно очевидно, то, что вы во всей этой истории абсолютно чисты.

– Видите, вы сами говорите! Даже вы ... что разговоры, пересуды. Да дело и не в этом. Как я могу жить тут, зная, что во мне – причина чьего-то несчастья? Спасибо, но все решено. Я не останусь.

Илларион Ипполитович подумал еще и, наконец, сказал:

– Голубушка, если вы так тверды в своем намерении, я попробую вам помочь.

Он попросил Сашу подождать в учительской, пока у него окончится дежурство. Она, после двух бессонных ночей, продремала это время в кресле, а он, освободившись, заставил позавтракать, потом засуетился, попросил у заведующего освобождение на несколько часов и повел ее к какому-то своему знакомому, тоже бывшему преподавателю гимназии. По дороге он объяснил Саше, что учителем тот больше не работает: проблемы со здоровьем не позволяют ему вести уроки. Но, будучи человеком начитанным, любителем музыки и театра, он работает заведующим клубом завода, и по счастливой случайности, того самого механического, куда по проторенной дорожке идут выпускники их школы. Это – хорошее место, там рабочая карточка, жилплощадь. Он сравнительно недавно обмолвился, что хотел бы иметь молодого расторопного помощника: идей и замыслов у него полно, а здоровья и сил – не хватает. И еще один аспект, даже можно сказать хитрость, – молодой привнесет необходимые современные веяния и избавит от опасных упреков в старорежимности… Вот этому-то хитрецу он, Илларион Ипполитович, и намеревается порекомендовать Сашу.

– И, вы думаете, он меня возьмет? – недоверчиво спросила Саша. Работа показалась ей очень заманчивой и оттого недостижимой.

– Думаю, мои слова для него что-нибудь, да значат. И потом, я надеюсь, сыграют свою роль и другие рекомендации.

– Какие? – удивилась Саша.

– Ну, там видно будет…– неопределенно ответил Илларион Ипполитович.

Завклубом оказался человеком старым, старше Иллариона Ипполитовича, но относился к породе людей, именуемых «живчиками». Плотный, с крупной головой, с лысиной, окаймленной пушистым венчиком волос, с еле слышным свистящим голосом, он произвел на Сашу впечатление сгустка энтузиазма. Илларион Ипполитович перебросился с Аркадием Игоревичем (так представился завклубом) парой-другой слов, вводя его в курс дела, и старенький энергичный Аркадий тут же пустился выяснять, что она знает, что умеет: – играет? поет? танцует? декламирует? Попутно сам он демонстрировал зачатки всех этих умений, но по старости и дряхлости, только слегка их обрисовывая. Ах, сама ставила спектакли с детьми? Какие? Может ли описать? Хорошо знакома с поэзией... И с живописью?.. Отлично. Знает французский… Прекрасно… Но молода, слишком молода, совсем ребенок... Рановато, пожалуй, на трудовую стезю выходить? Видели бы вы, какие тут здоровые лбы клуб посещают. Он, вообще-то мечтал о помощнике соизмеримом с ними, могущим на них влиять, а эта юная, хрупкая особа ...

Саша, до этого чувствующая, что производит благоприятное впечатление на заводного старичка, сникла. Откажет...

– Аркадий Игоревич, – Илларион Ипполитович оглянулся на Сашу, ободряюще кивнул ей и сказал:

– Эта особа, Александра Шаховская, – родственница и воспитанница Поля Шаховского, помните такого?

– Кого, простите, вы сказали? Действительно где-то слышал, но что-то не припомню...

– Аркадий Игоревич, вспомните трогательную историю сына вашей квартирной хозяйки. Вы же мне и рассказывали когда-то с таким чувством…

Аркадий Игоревич театрально наморщил лоб и принялся почесывать лысину. Илларион Ипполитович продолжал напоминать:

– Тот, которого не убили на дуэли, вспоминаете? Вот его несостоявшийся противник и есть вышеупомянутый Поль Шаховской. Вы еще, помнится, рассказывая, сожалели, что нет случая, хотя бы посмотреть на такого уникума.

Саша задохнулась от неожиданности: вдруг возник Виконт! Стоило прийти только ради этого!

– Ах,– хлопнул себя по лбу Аркадий Игоревич. – Ну конечно, помню, слышал из первых уст, от матери этого самого неубитого юнца. Только она его Полем не называла. Ага, вот всплыло в памяти сейчас: она свечку ставила за здравие раба божьего… Павла! И, конечно, я тогда назвал вам фамилию, а вы сказали, что он очень известная личность... Эх, память...память...

Он приблизился к Саше и принялся рассматривать ее с нескрываемым любопытством.

– Чертовски увлекательно связаны порой люди и события!..

– Аркадий Игоревич, давайте сделаем маленькую интерлюдию в нашей беседе. Я думаю, что моя протеже будет рада послушать эту историю.

– Илларион Ипполитович, батенька, сделаем поправку на давность события, тому не менее шести лет, на провалы в моей дряхлеющей памяти… Да и дражайшая Галина Леонидовна могла что-то упустить…

По всему было видно, что он кокетничает, рассказывать ему хочется, и рассказывать он умеет, несмотря на почти полное отсутствие голоса.

– Итак-с, – начал он с видимым удовольствием,– действующие лица: небогатая вдова, из дворян, живет на пенсию и на деньги от квартиры, которая сдается скромному преподавателю словесности Аркадию Игоревичу Капитанову, которому вы в данный момент внимаете. Позволю себе некоторый каламбур – живет сыном, единственным, обожаемым. Сын – тоненький фертик, нервный, заносчивый, только-только произведен в офицеры. Мечтает пробиться в высшее общество. И главное действующее лицо – некто, пока за занавесом, для которого это вожделенное общество – привычная среда обитания. Офицерчик мечтает с ним познакомиться, впивает рассказы об его эффектных поступках и феноменальном удальстве. Сам с наслаждением передает слухи об этой опасной и блестящей личности, присочиняя и частенько выдавая за своего знакомого. Его имя буквально не сходит с его уст. Даже мать осведомлена о том, что сын бредит этим «заочным» кумиром. Все это увертюра, после которой поднимается занавес. Действие первое: свежеиспеченный офицер со товарищи получил приглашение на званый вечер, гвоздем которого была заезжая оперная дива. Офицерчик не нашел ничего лучшего, как, хватив для храбрости рюмку-другую, начать диву обхаживать, полагая, что победа над ней сразу обеспечит ему лестную репутацию в обществе. Как и следовало ожидать, дива не только осталась холодна, но даже высказала пренебрежение. Офицерчику в досаде показалось, что дива улыбнулась как-то особенно некоему присутствующему в зале штатскому господину... Думаю, я не должен называть его «товарищем»? – осведомился рассказчик. И продолжал, увлеченно присвистывая: – Наш герой оскорбился, выпил еще и, специально подгадав, попытался грубо протиснуться в дверь впереди не угодившего ему господина, заявил, что тот закрыл ему вход... Короче говоря, стал спьяну задираться. – Аркадий Игоревич, несмотря на собственное предупреждение о неточности рассказа, повествовал так подробно и уверенно, как будто дело происходило вчера, и он лично был всему свидетелем.– Тут следует первая реплика господина – это, кстати, ваш родственник и был.