В окопах Сталинграда - Некрасов Виктор Платонович - Страница 62

Ну, а потом, потом… Неужели будем сидеть под танком? Повернем пулемет и будем жарить по немцам? Ход завалим, заминируем. А завтра вечером, сидя в моей землянке за шипящим самоваром, будем говорить обо всем, как уже о прошедшем…

А может?.. Нет, не может быть. Ни в коем случае не может быть… Никогда больше не скажет полковник: «Эх, инженер, инженер…»

– Товарищ лейтенант, вас!

Телефонист протягивает мне трубку. Беру.

– Шестьдесят первый слушает. В ухо шипит голос Коробкова – зам по тылу, – он сегодня дежурный по штабу.

– Большой хозяин интересуется, как дела. Сколько осталось?

– Метра три…

– К пяти будет готово?

– Будет.

– Так и передать?

– Так и передать.

– Это точно?

Я отдаю трубку телефонисту. Коробков может замучить своими вопросами. Фарбер встает, опускает наушники на шапке – мороз сегодня еще крепче.

– Поеживаются фрицы, – улыбается он, завязывая тесемки под подбородком. Видали наш трофей сегодняшний?

– Какой трофей?

– Неужели не знаете? Фриц к нам перебежал…

– Ну?

– Самый настоящий, кукрыниксовский. В пилотке. Обмотанный полотенцем.

– Что ж вы не рассказываете?

– Я думал, вы знаете. Раненько утром еще прибежал. Надоело, говорит, воевать – холодно. Штрафник. Не захотел отдать офицеру теплый свитер. С убитого товарища снял. Ну и угодил в штрафники – под танк.

– Под танк?

– Под танк. Он у них «toteninsel» называется – «остров смерти». Туда только штрафников посылают. Кто сутки просидит – оправдывается, кто двое получает железный крест, кто трое – с дубовыми листьями. Но таких еще не было…

– Ага… Значит, и у них он в печенках сидит. Хорошо.

– Говорят, в день по пять-шесть убитых вытягивают из-под него.

– Хорошо…

– Отправили его в штаб. Что-то важное хочет сообщить, только не ниже как полковнику… Смешной такой, замерзший и с рюкзаком не меньше, чем он сам. Пожалел расстаться… Ну ладно. Я пошел…

Фарбер протягивает руку.

– Так, значит, в пять?

– В пять.

Он уходит. В землянку врывается облако свежего морозного воздуха, и коптилка чуть не гаснет.

– 4 -

Слегка морозит. Недавно прошел снег, и кругом все бело и чисто. Небо затянуто. Редко, лениво взлетают ракеты, искрится сухой рассыпчатый снег. Невдалеке белеют баки, покосившийся, точно упершийся лбом в землю танк… Так близко он, в двух шагах… Смутно виден извилистый зигзаг траншеи, теряется где-то около баков.

Тихо…

Даже пулеметы из-под танка не стреляют. Ждут. Лисагор сидит на корточках у норы, в валенках, в ватнике, курит в кулак. Двое бойцов, согнувшись, разравнивают вываленную землю, присыпают сверху снегом.

– Принесли взрывчатку? – спрашиваю.

– Последнюю ходку делают.

– Где свалили?

– В разбитой землянке, около НП.

– Аммонит подсушил?

– Подсушил… Но вообще дрянной. Один мешок совсем как камень. Пришлось отложить.

Присветив цигаркой, смотрю на циферблат

– Без двадцати три уже…

– Два часа осталось.

– Два часа.

– Ничего. Успеем.

Из норы вылезает боец с ведром. Высыпает землю.

– Что-то мягче грунт стал. Пошло дело… – И опять уползает под землю.

Через час приходит Чумак с четырьмя разведчиками. Точно на парад собрались – подтянуты, бляхи поясов сверкают, тельняшки выстираны.

– Будем ордена зарабатывать, а, инженер? – улыбается Чумак, разваливаясь у печки.

– Давай, дело хорошее.

– Первым пустишь меня?

– Полезай, коли охота есть…

– Пехоты сколько будет?

– Шесть.

– Тоже по ходу?

– Нет, вторым эшелоном – из недорытой траншеи.

– Закурим по этому случаю.

Закуриваем.

– Что на берегу слышно? – спрашиваю.

– Ничего. Пусто – хоть шаром покати. Одна Рита почтальонша.

– Газету не догадался принести?

– Ничего интересного. Фрицы там, западнее, пачками сдаются, а здесь вот сидят, сволочи.

– А в Африке?

– Ни хрена. Французы где-то, не помню уже где, флот свой подорвали. Линкоры, крейсера…

– Зачем?

– Откуда я знаю. Взорвали, и все. Немцы, что ли, захватить хотели…

Вваливается Лисагор. Отряхивает снег.

– Принимай, инженер.

– Кончил?

– Кончил.

– Отправляй тогда людей. Тугиева только оставь. И мин противопехотных с полдесятка. Дивизионному саперу скажи, чтоб завтра приходил водку пить, если живы останемся. Шнур проложил?

– Гаркуша тянет.

– Ладно. Когда кончит, скажешь.

Лисагор уходит. Вскоре приходит Ширяев, за ним Фарбер и Синицын. Опять закуриваем, поглядываем на часы. Остается полчаса. Двадцать минут… Пятнадцать…

Без десяти выходим. Опять снег пошел – густой, за десять шагов ничего не видно. Батальонные бойцы в белых маскхалатах топчутся около туннеля толстые, неуклюжие, точно медведи. Подходит Лисагор:

– Можно поджигать?

Я поворачиваюсь к Чумаку.

– Твои готовы?

– Готовы.

– Твои, Синицын?

– Готовы.

– Фарбер?

– Готовы.

Все отвечают почему-то шепотом. Я докладываю Ширяеву.

– Начинай, – тоже шепотом говорит он.

Лисагор, поскрипывая валенками, подходит к туннелю, садится на корточки. Долго что-то возится. Зажигает. Чумак протягивает мне финку: «Возьми, пригодится» – и подходит к туннелю. Я за ним. Как долго тянутся эти пятнадцать секунд. Я успеваю снять рукавицы, засунуть их за пояс, вынуть пистолет, взвести, осмотреться по сторонам: все точно вкопанные – белые солдаты, черные в своих бушлатах разведчики…

Считаю – раз-два-три-четыре-пять…

Страшный взрыв сотрясает землю и воздух. На какую-то неуловимую долю секунды все озаряется ослепительным, режущим глаза светом. Плоское, с зажмуренными глазами лицо Лисагора… Сыплется земля сверху…

– Пошли!

Чумак скрывается в черной дыре. Я за ним. Быстро-быстро перебираю руками и ногами. Ход тесный. За шиворотом полно земли. Кто-то, вероятно Тугиев, сопит за моей спиной.

Лезем, лезем, лезем… Конца нет этому ходу.. Жарко и воняет толом… Стоп… Чумак стал. Разгребает землю… Пошел… Видно небо… Морозный воздух… Конец… Чумак выскакивает… Воронка как от 200-килограммовой бомбы… Справа вверху танк – покосившийся, белый на черном небе… Вот он, сукин сын, шагов пять-шесть всего.

Чумак бросает гранату… вторую… Бежит по ходу сообщения… Исчезает. Я проваливаюсь куда-то… Хватаюсь за холодное, липкое от мороза железо танка… Чей-то крик… Кто-то наваливается на меня, хватает за горло… Ударяю финкой-раз-два… Свалилось… Лезу дальше… Крик… Сип… Выстрелы… Что-то с силой ударяет меня по ноге… Ни черта не пойму…

– Юрка, ты?

– Я…

– Спички есть?

– Фонарик.

– Зажигай.

Никак не могу вытащить фонарик. Запутался в кармане. Сзади кто-то наседает.

– Это вы, товарищ лейтенант?

– Стой… не лезь.

Зажигаю фонарик. Лицо Чумака. Из носу у него течет кровь. Убитый немец с открытыми глазами. Пулемет. Все кругом забито отстрелянными гильзами.

– Здесь все… Полезли назад. – Чумак отпихивает меня и лезет назад. Поворачиваюсь и чувствую вдруг, что правая нога прилипла к земле… Что за черт… Неужели… Освещаю фонариком ногу. Ниже колена в сапоге крохотная дырка… Хочу поднять ногу… В глазах круги…

– Чумак!

Никого. Мертвый фриц, пулемет и гильзы. Это все. Ползу на локтях и левом колене к выходу… Опять круги… Снаружи стрельба, взрывы гранат… Стиснув зубы, ползу дальше. Еще один фриц. Блестят шипы на подошвах сапог. С трудом перелезаю через него. Он лежит ничком, поджав руки под живот. Еще теплый…

Вверху небо. Трассирующие очереди. Чувствую, что дальше ничего не выйдет. Вытягиваюсь. Жду.

Хлоп… Кто-то прыгает прямо на меня. Ч-черт!

– Кто это?

В ответ только ругаюсь.

– Товарищ инженер, вы?

– А кто же…

– Ранены? – Кто-то наклоняется надо мной.

– Вроде…

– Федька, давай скорей пулемет и прыгай… Кто-то еще прыгает в траншею. Это последнее, что я помню. Все кругом застилает что-то черное и тяжелое… Мне удобно и уютно. Никуда не хочется. Заснуть бы только… Крепко-крепко.