В окопах Сталинграда - Некрасов Виктор Платонович - Страница 17

– А где подрывная станция?

Сержант машет в сторону окна.

– Метров триста отсюда щель. Там все хозяйство. И капитан там. И электрик, вероятно.

Мы обходим станцию. Она чистая и большая. Восемь генераторов, под каждым заряд – три-четыре мешка. Кроме того, заряды под котлами, на масляных переключателях и на трансформаторной – метров триста от самой станции. Цепь длиннющая, километра два. Сделано аккуратно – концевики тщательно обмотаны изоляционной лентой, по два капсюля на заряд. За ночь действительно сделано много.

Где-то, по ту сторону электростанции, слышно, как разрываются мины.

– По окраине бьет, – говорит сержант. – Из ротных все бьет. Чепуха. В щель пойдете?

– А где телефон?

– В щели. Все там. Вроде КП устроили.

– 15 -

В щели набито битком. Игорь, Седых, высокий курчавый брюнет в военной форме, с маленькими бачками, какие-то рабочие в спецовках, щуплый, чахоточного вида субъект в лоснящемся пиджаке и кепке с пуговкой. Военный оказывается Львовичем, в кепке с пуговкой – инженер-электрик ТЭЦ. Зовут его все Георгий Акимович.

Все сидят и курят при свете «летучей мыши». Щель неплохая, обшита досками, с накатником, герметическими дверями, нарами. Такая, как в наставлении по инженерному делу, в виде буквы Н, с двумя входами.

– Что без омметра делать будем? – спрашиваю я. Георгий Акимович искоса поглядывает на меня.

– У нас мостик Уитстона есть.

– Что же вы молчите?

– Вот и говорю. Только он в сейфе, а ключ у Пучкова – главного инженера. А Пучков со вчерашнего вечера в штабе.

– Надо послать, значит.

– Посылали уже. Они, видите ли, на «Красный Октябрь» уехали. Три часа тому назад еще звонили, что едут. И вот все едут.

У Георгия Акимовича очень подвижное лицо. Когда он говорит, движутся не только рот, но и нос, лоб, впалые щеки с лихорадочным румянцем. Во рту у него не хватает одного зуба, как раз переднего, и от этого он шепелявит. Возраст его трудно определить, – по-видимому, ему лет тридцать.

– Две ночи кряду не спишь, и толку никакого.

Он нервно комкает папиросу и раздавливает ее каблуком.

– Вот позвонят сейчас по телефону – действуйте… А дальше что?

– Действовать, – отвечаю я.

– Рубильник включать? Да? Так, по-вашему? Большие, с темными веками глаза его сердито сверлят меня.

– По-моему, так.

– А рабочие на станции? Вместе с машинами к чертовой матери? Кто их оповещать будет? Мы с вами? У нас и так работы вот по сих пор будет, – он рукой быстро проводит по горлу. – Вообще ни плана, ни организации.

– Георгий Акимович, – перебивает его Львович. Он сидит в стороне, на запасных аккумуляторах, и сгибает и разгибает какую-то проволочку.

– Что – Георгий Акимович? Нужно все-таки мало-мальски мозгами шевелить. На ТЭЦ сейчас шестьдесят человек работает. Куда им деваться, если это… если придется все-таки тар-рарах устроить. Куда? Врассыпную? Куда глаза глядят? Потом… Есть какая-нибудь очередность у цехов? Нету. Литейный будет рваться, а мы только собираться, или наоборот… Вообще… – Он машет рукой и длинными сухими пальцами мнет папиросу. – Вот немец лупит сейчас из минометов, попал осколок в провод – и точка. Вся наша сеть ни к дьяволу не годится. Сколько раз говорил – идиотство держать Уитстона в сейфе. Нет. Воров боятся. Единственный, видите ли, аппарат во всем Сталинграде. А вот теперь сиди и жди у моря погоды.

Он делает несколько коротких, быстрых затяжек, тушит папиросу о стенку и встает.

– Может, приехал уже… По телефону никак не дозвонишься. Не коммутатор, а горе.

Игорь тоже встает.

– Ко мне в литейный не сходим? А? Посмотришь.

Мы идем в литейный.

– Как тебе этот тип? – спрашивает Игорь.

– Как сказать, не завидую его жене. Чахотка плюс несварение желудка, должно быть. Впрочем, все, что он говорит, сущая правда.

– А меня раздражает.

– Ты неврастеником стал, ей-богу, – все раздражает. Шапиро раздражает, Пенгаунис подворотнички стирает – раздражает, этот тоже не угодил. Какого же тебе рожна надо?

– Не люблю ворчунов, что поделаешь. А этот уж такая экспансивность, что, того и гляди, полные штаны будут.

– Поживем – увидим. Надо вот Седых и Валегу на капсюлях натренировать. Чтоб как часы втыкали и не боялись.

Седых улыбается.

– А чего там бояться. Я таких вот сазанов толом глушил, когда в Купянске стояли. Там рыбы знаете сколько? Вот завтра, если взрывать не будем, я вам осетров притащу – двумя руками не подымете. Я уже видал, тут челнок за забором лежит.

У входа в литейный группа рабочих окружила здоровенного парня с перевязанной рукой. Рукав от плеча разодран, на повязке красные пятна.

– До института, сволочи, добрались. Тр-р, тр-р из автоматов… А у нас – винтовки. Только ко входу подходим, а они из окон тр-р-р, тр-р-р… Хорошо КВ [танк «Клим Ворошилов»] подошел, ахнул прямо в дом. Они так и посыпались, как тараканы. Сейчас на той стороне Мечетки.

Глаза у парня блестят. Ему нравится, что его слушают, что он уже ранен, что он стрелял в немцев, и ему не хочется кончать своего рассказа.

– Только один выстрел КВ дал. Во второй этаж угодил. Так и полетели камни. А фрицы с заднего хода – от дерева к дереву.

– А много их, фрицев-то? – спрашивает кто-то из толпы.

– На нас с тобой хватит. Дивизии две будет, а то и больше.

– А ты что, считал?

– Считал… – Парень презрительно плюет и встает, придерживая правой рукой левую. – Пойди и посчитай. Там только арифметикой и заниматься, – машет он здоровой рукой. – Где медпункт, хлопцы? С вами наговоришься.

На обратном пути опять встречаем раненых – старика и мальчика. Один в руку, другой в голову. Оба легко. Немцы все еще за оврагом. Стреляют из минометов. В атаку не идут. Наши тоже. Паршиво, что нет настоящих командиров. Говорят, завтра должны стрелковые части подойти с артиллерией. Два раза немецкие танки подъезжали к оврагу, немного постреляли и ушли. Наши тоже мало стреляют, боеприпасов, вероятно, нет. А в общем, ничего – жить еще можно. Тракторозаводцы сумеют постоять за свой завод. И, совсем по-молодому подмигнув глазом, старик вместе с мальчиком идет искать медпункт. Прибитая к фонарному столбу дощечка с наспех нарисованным красным крестом указывает в сторону Волги. Когда мы шли в цех, ее не было.

В щели Георгий Акимович уже ковыряется со своим мостиком. Он большой, красивый, весь лакированный, с массой контактов. Георгий Акимович в хорошем настроении. Сеть исправна.

– Видите, как стрелка роскошно прыгает? Не мостик, а сказка. Другого нет такого в Сталинграде. Даже из центральной электростанции за ним присылали. Чувствительный как черт. Сейчас все детонаторы ваши перекалибруем. Есть запасные?

– Хоть пруд пруди, – отвечает Ведерников, – сотни две или три.

Только-только заканчиваем калибровку – подбор капсюлей с одинаковым сопротивлением – и заменяем капсюли на зарядах, как начинается обстрел. Длится около часу. Через каждые две-три минуты по снаряду. Большинство ложится вокруг станции. Несколько попадает в машинный зал, два в котельную. Их называют минами, но это не мины. У мины нет пробивной силы, а в машинном зале зияют дыры в потолке.

Стрелка прибора беспомощно сваливается на ноль. Цепь порвана. Георгий Акимович ищет свою кепку с пуговкой.

– Закопать надо провод, от осколков житья не будет.

И, не дождавшись конца обстрела, вылезает из щели. Найти порыв не так просто. Цепь у нас последовательная, и при малейшем порыве она выключается целиком. При параллельном соединении порыв найти легче – цепь разбивается на участки, и каждый участок можно проверять в отдельности.

Мы проходим по всему проводу, щупая его руками. Валега с нами, с мостиком в руках. Георгий Акимович все время на него кричит, чтоб он был осторожней, – другого такого теперь не сыщешь. Два порыва находим быстро, с третьим возимся довольно долго, но и его находим в конце концов. Георгий Акимович быстро и ловко обматывает липучкой раненое место.