Сердце мира. Чудовище. Мечта мира - Хаггард Генри Райдер - Страница 38

Однажды вечером мы, то есть старик Аллан, сэр Генри Куртис, капитан Гуд и я, собрались в кабинете в домике у Квотермейна, куря и беседуя о различных вещах.

Я упомянул в разговоре, что как-то мне попалась на глаза перепечатка из американской газеты о том, что в бассейне Замбези какие-то охотники видели будто бы огромное допотопное пресмыкающееся, и спросил у Аллана, можно ли этому верить. Аллан покачал головой и осторожно ответил, что Африка велика — возможно, что в ее глубинах еще водятся доисторические животные.

— Я столкнулся однажды, — поспешно прибавил он, уклоняясь от более широкого обсуждения этой темы, — с огромной змеей, величиной с южноамериканскую анаконду[8], которая, говорят, достигает шестидесяти футов в длину. Мы ее убили, то есть не я, а мой слуга, готтентот Ханс. Туземцы почитали эту змею как божество. Она могла дать повод к разговорам о допотопных пресмыкающихся. А раз я вид ел слона, настолько превышавшего обычные размеры, что, вероятно, он принадлежал к доисторической эре. Он был известен несколько столетий и звался Джаной.

— Вы его убили? — поинтересовался Гуд.

У Аллана краска выступила на лице сквозь загар и морщины, и он ответил резко, изменяя своему обычному добродушию:

— У охотника не спрашивают об исходе охоты, раз он сам не рассказывает. Но, если вам угодно знать, — нет, я не убил этого слона.

А убил его Ханс и этим спас мне жизнь. Я же промахнулся в него обоими зарядами с расстояния нескольких шагов.

— Ну, Квотермейн! — воскликнул неугомонный Гуд. — Это вы-то промахнулись в большого слона с расстояния в несколько шагов? Значит, вы были уж очень перепуганы.

— Разве я не сказал, что промахнулся, Гуд? Впрочем, вы, может быть, правы, и я был испуган — ибо, как вы знаете, я никогда не мог похвастаться особенной храбростью. При встрече с этим Джаной каждый бы струсил — даже вы, Гуд. Однако, при некотором великодушии, вы согласились бы, что у меня имеются и другие причины, по которым я не могу равнодушно вспоминать об этом гнусном — да, именно гнусном — зрелище: встреча с Джаной привела к смерти старого Ханса, которого я любил.

Гуд опять приготовился возражать, но сэр Генри протянул свою длинную ногу и пнул его, после чего капитан замолчал.

— Зато, — поспешно прибавил Аллан, меняя неприятную тему, — я встретился раз, правда, не с допотопным пресмыкающимся, но с племенем, поклонявшимся богу-чудовищу, или фетишу, который являлся, вероятно, пережитком древнего мира.

Он замолчал, показывая, что вопрос исчерпан, но я жадно спросил:

— Что же это был за фетиш, Аллан?

— Это длинная история, друг мой, — возразил он, — и такая, что если ее рассказать, то Гуд, конечно, не поверит. К тому же поздно, и я боюсь вам надоесть. Я и в правду бы не кончил рассказ за одну ночь.

— Для Гуда и Куртиса тут имеются виски, сода и табак; я же займу пост между вами и дверьми и не сойду с места, пока вы мне всего не расскажете, Аллан. Невежливо идти спать раньше своих гостей, так что, пожалуйста, начинайте, — прибавил я со смехом.

Старик заворчал, но мы в торжественном молчании сгрудились вокруг него, и он наконец начал свой рассказ:

— Ладно, если вам непременно хочется. Много лет тому назад, когда я был сравнительно молодым человеком, я однажды остановился на привал в Драконовых горах[9]. Ехал я в Преторию с товаром, который надеялся распродать среди туземцев, чтобы потом отправиться к северу поохотиться за крупной дичью. В широкой долине, между двух гор, нас настигла сильнейшая гроза. Если не ошибаюсь, дело было в январе, а вы, мои друзья, знаете, что такое натальские грозы в жаркое время года. Гроза надвигалась на нас сразу с двух противоположных сторон.

Воздух словно сгустился, потом налетел ледяной ветер и стало почти темно, хотя было около часу дня. Над вершинами окружающих гор стали загораться молнии. Кроме возчика и погонщика, со мной был Ханс, о котором я только что говорил, — маленький сморщенный готтентот, мой верный товарищ по путешествиям и по приключениям, неопределенного возраста и в своем роде один из умнейших людей в Африке. В преследовании дичи ему не было равных, однако у него, как у всякого готтентота, были свои недостатки, — при каждом удобном случае он напивался, как выдра. Были у него и свои готтентотские добродетели — ибо он был верен, как пес, — да, он любил меня, как собака любит своего хозяина, который взял ее слепым щенком и вырастил при себе. Для меня он сделал бы все: солгал, украл, убил бы — и счел бы это своим священным долгом. Да, в любой день он был готов умереть за меня, как это и случилось в конце концов.

Аллан замолчал, делая вид, что выколачивает трубку, в чем совершенно не представлялось надобности, так как он ее только что набил. Я думаю, он просто хотел стать спиной к свету, чтобы скрыть свое волнение. Затем своим характерным легким движением он быстро повернулся на каблуках и продолжал:

— Я шел перед фургоном, высматривая ухабы и камни, по горной тропинке, из приличия называвшейся дорогой, а за мной, как тень, верный своему посту, шел Ханс. И вот я услышал его глухое покашливание, означавшее, что он хочет привлечь мое внимание, и спросил через плечо:

— Что такое, Ханс?

— Ничего, баас, — ответил готтентот. — Вот разве что большая буря надвигается. Две бури, баас, не одна. А когда они столкнутся, произойдет битва — по небу будут летать копья, и обе тучи будут плакать дождем и градом.

— Да, — сказал я. — Но я не вижу никакой возможности укрыться, значит, ничего не поделаешь.

Ханс поравнялся со мной и опять кашлянул, комкая в костлявых пальцах грязную тряпку, которую он величал шляпой.

— Много лет тому назад, баас, — сказал он, указывая подбородком на груду камней под склоном горы в миле от нас, — там была пещера. Мальчиком я в ней укрывался с несколькими бушменами. Это было после набега зулусов, когда в Натале нечего стало есть и люди пожирали друг друга.

— А чем жили твои бушмены?

— По большей части слизняками и кузнечиками, баас, а иногда удавалось подстрелить отравленной стрелой антилопу. За неимением лучшего, баас, жареные гусеницы бывают очень недурны — и саранча тоже. Помню, я умирал с голоду, а на них я разжирел.

— Итак, Ханс, ты считаешь, что нам лучше укрыться в этой пещере, если только она там есть?

— Да, баас, пещера не может убежать, а я не забыл места, где прожил два месяца.

Я взглянул на тучи — они были необычайно черны. Собиралась дьявольская гроза. Положение было тем более неприятно, что под нашими ногами простирались пласты железной руды, привлекающей электричество.

Пока я раздумывал, нас догнала толпа кафров, бежавших со всех ног, по-видимому в надежде найти убежище от грозы. Судя по наряду, они, вероятно, отправлялись на свадьбу. Пробегая мимо нас, один из них крикнул мне:

— Скорей, скорей, Макумазан, молнии любят это место.

Это разрешило мои колебания. Я велел возчику погонять быков, а погонщику следовать за Хансом, который в совершенстве помнил местность.

В воздухе стояла великая тишина, а мрак так сгустился, что передний вол казался призраком. Вдобавок стало очень холодно, над гребнями гор плясали зарницы, но грома еще не было слышно. В природе творилось нечто странное и неестественное — даже волы это чувствовали и рвались из упряжи, так что их не приходилось подгонять. Нервы мои были натянуты. Я с нетерпением ждал, когда же мы наконец достигнем пещеры.

Моя тревога усилилась, когда тучи встретились и края их, соприкоснувшись как бы в поцелуе, вспыхнули огнем, и земля затряслась — должно быть, от громового удара. Молния ударила в пятидесяти ярдах от фургона — как раз в то место, где мы находились за минуту перед тем. Одновременно разразившийся раскат грома показывал, что гроза висит над самой головой.

Это было открытие бала — первый неожиданный гром оркестра. Потом начался танец; огненные ленты и полотнища плясали по паркету неба.