Королева викингов - Андерсон Пол Уильям - Страница 4

Матери эти визиты не нравились. Отец же ничего не имел против них, если, конечно, дочь была свободна от забот по хозяйству. На первых порах он спрашивал, что они там делали. Гуннхильд правдиво отвечала, что Сейя рассказывала ей о своей родине и учила ее пользоваться травами для приготовления пищи и лечения людей. О том, чем еще они занимались, девочка умалчивала. В этих занятиях, в общем-то, не было ничего дурного, но он мог бы запретить их как не достойные ее звания.

Конечно, даже тринадцатилетней девочке нужен сон. Но стоял разгар лета, когда солнце лишь ненадолго скрывалось в морских водах. А скоро должна была наступить вершина лета, тот короткий промежуток, когда солнце вовсе перестанет уходить с небосвода. Тогда в Ульвгард потянутся отовсюду люди, и земля Эзура превратится в беспорядочный неспокойный лагерь.

Свободные люди каждый год летом сходились сюда, чтобы улаживать ссоры и раздоры, рассказывать о своей жизни, менять напряденные за зиму нитки, различные заготовленные товары, заключать сделки. В святилище зажигался костер, и текла кровь, жарилось мясо жертвенных животных, и начинались все новые и новые пиры. Мало кто спал подолгу во время белых ночей. Позже, когда зима покроет мир тьмой, времени на то, чтобы отоспаться, хватит с лихвой.

Этим вечером сон никак не шел к Гуннхильд, хотя она честно пыталась уснуть. В конце концов она поднялась со своей кучи овчин. В комнате было темно; ей пришлось искать одежду на ощупь. Девушки и незамужние женщины, с которыми она делила комнату, — те из них, кто не отправился уже наружу, — ворочались во сне, шурша соломой. В длинном зале на скамьях храпели мужчины. Отец и мать спали на укрытой пологом кровати, мимо которой девочка, затаив дыхание, пробралась на цыпочках. Двери не запирали, чтобы любой мог беспрепятственно выйти в нужник, а за фьордом всю ночь наблюдал мальчик. Зайдя в лес, Гуннхильд почти сразу же услышала в кустах громкое сопение и возню. Эти звуки уже были ей знакомы; ей случалось иногда видеть, отчего они происходят. На сей раз от этого шума сердце девочки заколотилось сильнее, а к щекам прихлынула кровь. Она торопливо зашагала дальше.

Тропинка извивалась среди берез и сосен. Немногие деревья росли близко друг к другу, хотя подлесок был густой. На фоне безоблачного неба хвоя и листья казались совершенно черными, а пробивавшийся сквозь них свет приобретал зеленовато-золотой оттенок. По мере углубления в лес свет пригасал среди теней, в которых стволы берез казались призрачно белыми, словно бестелесными. Мох на упавших стволах влажно блестел. Воздух стал прохладнее, но все еще был полон дневными запахами: цветов, земли, сосновой смолы. Птицы не смолкали. Белки носились по деревьям и сердито цокали. Однажды издалека донесся глухой трубный рев — может быть, зубр?

Тропинка заканчивалась на небольшой полянке. Около дерновой хижины, казавшейся не больше собачьей конуры, весело журчал родник. Сквозь соломенную крышу сочился дым от костра, горевшего на каменной плите. Дверь в жилище Сейи была открыта. Хижина была внутри столь же жалкой, как и снаружи. Хозяйка стояла перед ткацким станком — ей давали шерстяную пряжу, из которой она ткала материю, за что получала необходимую утварь или время от времени добрый кусок мяса.

Заметив приближающегося человека, Сейя стремительно, как кошка, отскочила в глубь хижины. Затем обе замерли, пристально вглядываясь друг в друга, подыскивая первые слова. Сейя была низкорослой, полноватой женщиной с широким лицом, крохотным курносым носом и карими глазами. Каштановые волосы она заплела в косы. Она могла покрывать голову, как замужняя женщина, но редко так поступала. Сегодня ее ноги были босы, а одета она была в рубаху из вылинявшего почти добела, некогда синего сукна.

— Приветствую тебя, дитя, — сказала она. Теперь она говорила по-норвежски почти свободно. — Я всегда тебе рада. — Она вгляделась в лицо девочки. — Но ты встревожена.

Гуннхильд схватила ртом воздух, а затем кивнула.

— Мать… — Она не могла сразу найти слов, чтобы высказать все, что хотела.

Сейя молча ждала.

— Она слабеет, — наконец энергично проговорила Гуннхильд. — Похудела, у нее почти не осталось сил, и она харкает кровавой слизью. Отец творит заклинания. — Это вовсе не требовало никаких священных познаний; она сама смотрела, как он вырезал руны на палках, а потом подбросил их и прочитал ответ в том, как они упали. Она сама пробовала делать это, когда никто ее не видел. — Он говорит, что получил дурное предзнаменование.

Сейя кивнула.

— Я слышала. Иногда я видела. Мне жаль. — Сейя не сказала: «Она не любит меня». Чувство, которое испытывала к ней Крака, нельзя было назвать ненавистью. Это было скорее презрение, к которому, возможно, примешивалось немного страха, о чем мать никогда не говорила вслух и даже не признавалась самой себе.

— Ничего из того, что делали мы и еще две ведуньи, не помогло. Ты не можешь что-нибудь сделать?

— Она не позволит мне.

— О, но если бы ты могла…

Финка вздохнула:

— Я не владею большими знаниями. Только несколько простых заклинаний. А они подводят меня чаще, чем удаются.

— Ты говорила мне, что твой брат учил тебя еще чему-то.

— Да, у нас есть женщины, — Сейя умолкла, подыскивая слово, — немного похожие на ваших «мудрых жен», о которых мне доводилось слышать. Но меня слишком рано забрали из моей Саами.

— Я думала… — Гуннхильд старалась сделать так, чтобы ее голос не дрожал. — Тот твой брат, который остался в Финнмёрке, он действительно могущественный колдун?

— Наверно, самый сильный, Вуокко…

— Почему отец никогда не говорил о нем? — рассердилась Гуннхильд.

— А ты забыла? Вуокко там не было. Твой отец плыл на север…

— Да, — громче, чем нужно, ответила Гуннхильд, стараясь привести в порядок мысли. — Я помню. В том году было мало моржей и нарвалов. Он отправился поискать другие стада. Я… Я сомневаюсь, что он действительно хотел забраться так далеко после такого продолжительного плавания. — Она уже научилась понимать своего отца.

И Эзур нашел нескольких финнов, вышедших из леса на охоту. Оказавшаяся среди них девушка привлекла его внимание.

По телу Гуннхильд пробежал озноб.

— Твой брат мог бы наслать смерть на отца?

— Думаю, что нет. Месть за это оказалась бы ужасной.

Гуннхильд искривила рот в деланой улыбке.

— Во всяком случае, мой отец заплатил за тебя. Да?

— Заплатил или нет, но это произошло по воле моего отца, — твердо ответила Сейя.

— И по твоей воле? — Гуннхильд никогда прежде не задавала этого вопроса. Она почувствовала, что ею вновь овладевают тревога и замешательство.

— Я решила, что так будет лучше.

Сейя смотрела наружу, где мелькали блики вечернего света, чередовавшиеся с густыми тенями. Гуннхильд с трудом различала ее слова.

— Но мне снится, как я брожу по озерному краю со своей семьей и друзьями. Иногда я нахожу грибы, которые помогают мне видеть сны. В последнее время мне даже казалось, что… — Ее речь стала совсем неслышной.

— А если послать за твоим братом… — тоже чуть слышно пробормотала Гуннхильд.

Сейя мотнула головой.

— Я не думаю, что его удастся найти и вовремя доставить сюда. И твоя мать, наверно, откажется от его помощи. — После продолжительной паузы, во время которой Гуннхильд слышала только нежный призыв кукушки — какое право она имела быть такой счастливой? — финка сказала: — К тому же, может быть, уже поздно пытаться ей помочь.

Волю норн ничто не может изменить, думала Гуннхильд. Но то, что мать, сильную, красивую мать ждет такая участь… До чего ужасно быть беспомощной.

— Расскажи мне о нем, — почти просительно сказала она. — Расскажи мне о своем доме.

Что угодно, лишь бы отвлечься от этих мыслей.

Может быть, сейчас, когда Сейя в таком настроении, ей будет больно говорить о родине. Ну и что, ведь одна только Гуннхильд относилась к ней не как к простой свинопаске. Пусть теперь расплачивается.

Сейя грустно улыбнулась.