Дневник матери - Нефедова Нина Васильевна - Страница 37

– Бабушка! А ты забыла, что нам вчера тётя Надя посылку прислала!

И семилетняя внучка распахнула дверцу буфета. Там в больших вазах лежала крупная, жёлтая антоновка…

Или ещё. Ехала я как-то в поезде. Соседями моими по купе была семья: муж, жена и ребёнок – мальчик лет семи. Когда проводница стала отбирать билеты, она удивилась, почему на мальчика нет билета.

– А ему ещё по возрасту полагается ездить без билета, – сказал отец. – Ему всего четыре года…

– Мальчик! Сколько тебе лет?

– Шешть, шедьмой…

– То-то я гляжу, зубов-то у тебя уже нет, выпали… Как же так, папаша? А?

Отец сидел красный, пристыженный:

– Уж вы извините, маленькая неувязка получилась…

– То-то же! Чтобы было это в последний раз! Проводница ушла, а папаша с мамашей дружно напус тились на малыша с упрёками, что подвёл их. Малыш недоумевающе смотрел на них: почему он должен был говорить, что ему четыре года, когда ему «шешть, шедьмой».

Я знаю семью, где ложь ребёнка стала причиной настоящей трагедии для родителей. Всё началось с пустяков как будто. Мать решила за сына задачу, с которой он не мог справиться сам. Мальчик переписал её к себе в тетрадь и, когда уходил в школу, с тревогой спросил мать:

– Мама! А вдруг мне не поверят, что я сам решил? Что мне сказать?

– Дурачок! Скажешь, что сам решил, а я помогла только немножко.

Из школы мальчик прибежал радостно-возбуждённый. Оказывается, весь класс затруднился решить задачу; она была решена только им одним. Учительница похвалила мальчика. Но на следующей контрольной он получил «двойку» и, чтобы скрыть её от матери, порвал тетрадку, а ей сказал, что тетрадь взяла учительница на проверку и не вернула ещё.

Мать дала сыну новую тетрадь, а о старой забыла. И учительница не обратила внимания на то, что мальчик стал писать в новой тетради. Опоздав как-то в школу, мальчик решил совсем не идти в этот день на уроки. Дома ничего не заметили, а в школе он сказал, что у него болела голова и мама не пустила его в школу. В конце концов он так привык лгать, что лгал уже безо всякой причины, просто так. Родители были в отчаянии, недоумевали: откуда это? Может быть, товарищи виноваты? Может быть, влияние улицы?

Не могу не вспомнить ещё об одном поучительном эпизоде. Муж и жена, хорошие советские люди, не имея своих детей, решили взять на воспитание ребёнка. Долго они колебались, потому что относились к вопросу со всей ответственностью, и, наконец, остановили свой выбор на девочке семи лет, воспитаннице детского дома. Чтобы создать между собой и девочкой нормальные отношения, они пошли на ложь. Девочке было сказано, что она их родная дочь, которую они якобы потеряли в годы войны и эвакуации, а затем нашли. К этой лжи были привлечены все окружающие. Все искренне хотели помочь родителям. Все говорили о том, что девочка удивительно похожа на отца, радовались, что родителям удалось найти ребёнка, и так далее. Все, казалось, обстояло хорошо. Девочка была ласкова, внимательна, хорошо училась. Родители одели её как куклу, поговаривали о покупке для дочери пианино, об уроках музыки. По всему было видно, что они счастливы: их жизнь наполнилась новым содержанием.

И вдруг они с тревогой заметили, что девочка часто говорит неправду, причём, казалось бы, без всякой для этого причины. Бояться того, что её накажут за тот или иной поступок, у неё не было оснований. Родители, люди весьма гуманные, далеки были от мысли применять наказание, а тем более меры физического воздействия. А между тем ложь её обнаруживалась на каждом шагу. Заигралась ли она на улице, забыв о том, что надо готовить уроки, поздно ли пришла из школы, на каждый вопрос встревоженных родителей о причинах опоздания она давала на первый взгляд правдоподобный ответ, который при проверке оказывался ложью. Выяснилось, что она завела себе двойные тетради на тот случай, что может получить неудовлетворительные отметки, и матери показывала только те, в которых стояло не ниже «тройки».

Родители были в отчаянии. Чтобы искоренить зло, они стали тщательно следить за девочкой, пресекать всякую попытку ко лжи. Отныне каждое слово девочки бралось на поверку, мать постоянно твердила ей:

– Смотри, Аллочка, говори только правду! Помни, что я всегда имею возможность проверить тебя, в школе я бываю часто, и тебе же будет стыдно, если ты солжёшь!

Когда Аллочка приходила с улицы, мать испытующе глядела на неё и спрашивала:

– Ты во дворе играла?

– Во дворе, – отвечала Аллочка и опускала ресницы. Мать не ленилась спуститься с пятого этажа во двор, проверить и возвращалась рассерженная:

– Ну зачем ты говоришь неправду, Алла?! Ну сказала бы, что сидела у подружки, и ничего тебе не было бы. Ну зачем ты опять солгала?! Зачем!

Я зашла как-то к ним во время очередной сцены. Мать выясняла, почему Аллочка, вместо того чтобы сказать, что была в кино, уверяла, что была на школьном субботнике…

– Я не знаю, Алла, что мне с тобой делать? Я, наверное, с ума сойду от этой твоей лживости! Главное, непонятной совершенно.

В голосе матери звенели слезы. Аллочка, спрятав лицо на груди у матери, раскаянно всхлипывала. Я своими глазами видела, как плечи её вздрагивали от безутешных рыданий. Но когда она, отвернув головку, приподняла лицо, я поразилась: глаза её были совершенно сухи, лицо спокойно, хотя она и продолжала ещё всхлипывать. Мне стало не по себе. И я искренне пожалела мать, по лицу которой катились слёзы умиления от покаянной сцены, столь искусно разыгранной девочкой. Я ничего, конечно, не сказала матери, чтобы ещё более не усугубить её горе, но посоветовала:

– Может быть, не стоит постоянно уличать девочку во лжи? Ведь дети иногда лгут безотчётно, в силу каких-то необъяснимых причин, потом это у них проходит. На вашем месте я больше доверяла бы девочке и подчёркивала бы это доверие. Например, я ни за что не призналась бы ей, что проверяла её, а сказала бы: «Вот хорошо, дочка, что ты была на субботнике. Какая же ты у нас молодчина!»

Женщина замахала на меня руками:

– Да что вы! Смеётесь, что ли?! Она будет мне в глаза врать, а я буду поощрять это?! Нет! Я не намерена! Это палка о двух концах. Вещи надо называть своими именами. Ложь есть ложь! И нечего оправдывать её тем, что детям свойственно лгать… Я не сторонница этих антимоний. Это вы там, педагоги…

Женщина не договорила, видимо решив, что и так была слишком резка со мной, но как не открещивалась она от моего совета, а всё же последовала ему. Месяца два спустя я, встретив её, спросила:

– Как Аллочка?

Она засмеялась, махнула рукой, сказала:

– А! Не обращаю внимания: лжёт так лжёт! И не без смущения добавила:

– И ведь представьте себе, меньше стала лгать! А то ведь прямо психоз какой-то был и у меня и у неё…

Я много думала над этим случаем и пришла к выводу, что лгать девочка стала не случайно. К этому были серьёзные основания. Во-первых, в отношении матери к ней было то самое тиранство, которое разумел Дж. Линдсней. Да, именно тиранство, я не побоюсь утверждать это. Несмотря на большую привязанность к девочке, мать из ложно понятых взглядов на родительский авторитет совершенно не считалась с желаниями девочки, подавляла их: «Нет, ты сядешь за книгу, когда сделаешь уроки!», «Нет, на эту картину ты не пойдёшь!», «Нет, я хочу, чтобы ты надела это платье!»

И так без конца, «нет», «нет» и «нет». Вполне естественно, что девочка, чтобы отстоять своё «я», должна была прибегать ко лжи. Она лгала матери, говоря, что при го товила уроки, между тем как не делала их и наполовину. Шла в кино, уверяя мать, что была на субботнике. И в конце концов эта привычка настолько укоренилась в ней, что она стала лгать уже безо всякой на то нужды, «просто так».

Этому способствовала и та атмосфера недоверия, которой окружили девочку, под сомнение брался каждый её шаг, каждое слово. Не случайно в ответ на слова матери: «Зачем ты мне лжёшь, когда я все равно знаю всю правду?» – девочка ответила: «А что тебе правду говорить, раз ты всё равно никогда не веришь!»