Дневник матери - Нефедова Нина Васильевна - Страница 18

Таня что-то запаздывает… Уже второй час, а её всё ещё нет. Меня это начинает тревожить. Что могло слу читься? Справилась ли Таня с сочинением? Решаю сама пойти в школу и выяснить, в чём дело. Но только выхожу из подъезда, как навстречу Таня.

– Мама! Ты куда?

– К тебе в школу! Ты почему задержалась?

– Ой, мама-а! Такое трудное сочинение было! Некоторые девочки до сих пор сидят. Ты понимаешь, было несколько тем. Я выбрала…

Пока мы поднимаемся по лестнице, Таня успевает мне доложить, какие были темы, на какой остановилась она, что писали другие.

Войдя в дом, Таня первым долгом бросается к книжному шкафу, вытаскивает толковый словарь русского языка под редакцией Ушакова и лихорадочно листает его.

– Уф, правильно! – с облегчением говорит она и продолжает рыться в словаре. Убедившись в правильности написания ещё какого-то «трудного» слова, она, повеселевшая, захлопывает книгу и, сделав пируэт, выпархивает из комнаты.

Обедаем мы без Лиды и Ивана Николаевича. Отец позвонил и сказал, чтобы его не ждали. А вот Лида почему опаздывает, не знаю. За столом дети продолжают обсуждать впечатления дня. Главная тема разговора – экзамены. Все настолько взбудоражены ими, что не могут говорить ни о чём другом.

Таню тревожит, что девочка, которая сидит с нею на парте, в своём сочинении написала об одном из произведений «лучший шедевр».

– Мама, правда ведь так нельзя сказать? Вот послушай, что говорится в словаре…

Таня выскакивает из-за стола и через минуту появляется со словарём в руках.

«Шедевр – образцовое, исключительное произведение литературы, искусства и т. п.».

Мне искренне жаль подружку Тани, скромную, милую девочку. Но она мало читает, в этом её беда.

С опозданием приходит к обеду Лида. Она явно чем-то расстроена. Это заметно по её отсутствующему взгляду и по тому, как она довольно рассеянно выслушивает рассказ Вали о первом в его жизни экзамене.

– Поздравляю, Валечка, с успешным началом! – говорит она и, задумчивая, садится за стол.

Я не спрашиваю Лиду, что с ней, зная, что она сама обо всём расскажет. И действительно, когда после обеда Таня уходит в школу, Юра – к приятелю, а малыши убегают во двор, Лида рассказывает мне о случившемся. А произошло вот что.

За пять минут до начала семинара по марксизму-ленинизму выяснилось, что мало кто из студентов готовился к нему, рассчитывая, что семинар будет перенесён на другой день. В числе этих немногих была и Лида. Но когда студенты попросили её выступить на семинаре и тем самым отвести грозу, Лида отказалась.

– Ты понимаешь, мама, я просто не считала себя вправе занимать время Александра Никитича: ведь знала я ничуть не лучше других.

Так как желающих выступить добровольно не было, то преподаватель вынужден был сам вызывать студентов. Посыпались «неуды». Когда черёд дошёл до Лиды, она встала и начала отвечать сперва робко, а потом увлеклась…

– Я сама не знаю, мама, как это получилось, но Александр Никитич поставил мне «пять». Лучше бы он мне ничего не ставил! Теперь все на меня в обиде, все говорят, что если бы я была хороший товарищ, то этих «двоек» не было бы… Ты, мама, тоже так считаешь?

Я молчу, не зная, что ответить. Я знаю только одно, что Лида была искренна и что ей, противопоставившей себя коллективу, действительно трудно сейчас.

На днях Лида сделала доклад на научной студенческой конференции. Когда я увидела её за кафедрой и услышала, как свободно, уверенно она говорит, докладывая о результатах своей работы, я подумала: может быть, не такую уж большую ошибку допустили мы, сделав её биологом? А Иван Николаевич, так тот буквально сиял, был счастлив, гордился дочерью.

На следующий же день он усадил Лиду за определение клопа-черепашки. Лиде предстояло разобрать материал, собранный за два летних сезона, и определить до десяти тысяч клопов. Признаться, мне жалко стало Лиду, когда отец поставил перед ней две большие банки, туго набитые заспиртованной черепашкой.

И вот Лида, не желая огорчать отца, вернее ослушаться его, теперь целые вечера проводит с лупой. Она с отвращением считает число члеников на лапке насекомого и с тоской говорит:

– Боже мой! Какая скука! Ну к чему всё это? Мне совершенно всё равно, два у него членика на лапке или три…

По насторожённому молчанию остальных детей я чувствую, что они на стороне Лиды. Мне это не совсем нравится. Я не хочу, чтобы Лида окончательно убедилась в том, что она несчастна. И уж совсем не нравится, когда Оля на моё замечание по поводу её опытов с проращиванием пшеницы: «Быть тебе естественником!» – язвительно говорит:

– Лапки у насекомого считать?! Нет уж, спасибо! Хватит одной жертвы…

И бросает многозначительный взгляд в сторону Лиды.

– Да что вы в самом деле заладили: естественник да естественник! – вступает в разговор возмущённая Таня. – Как будто нет на свете других профессий. Каждый из нас будет тем, кем захочет быть. Ведь нам жить и работать.

– Правильно! – басит Юра. – Я буду киноактёром… Дружный хохот девочек и Вали покрывает его слова.

– Ты?! Киноактёром? Да кто тебя пустит в кино с твоим носом?!

– А что? Нос как нос, – чуть задетый, говорит Юра.

– В самом деле, Лида, – говорит Таня (в области кино она непререкаемый авторитет), – классический нос не обязателен. Возьми Москвина, Чехова. Какие актёры! А Юра даже чуточку похож на Столярова. Ну-ка, повернись в профиль, Юрка! Ещё немного…

Юра крутится, поворачивается и в профиль, и в анфас, и сестры находят, что он похож не столько на Столярова, сколько на актёра Иванова, исполняющего роль Олега Кошевого в фильме «Молодая гвардия».

Этот приговор окончательно утверждает Юру в намерении стать актёром. Он давно лелеет эту мечту. Ещё зимой он прочитал с большим увлечением книгу Станиславского «Моя жизнь в искусстве», и его записная книжка пополнилась изречениями корифеев театра и кино.

Я не принимаю всерьёз этого нового увлечения Юры, хотя действие его благотворно – Юра стал заметно больше читать. Не принимаю потому, что сколько уже было у него этих увлечений! Года два тому назад он увлекался футболом и постоянно ходил с подмётками, подвязанными верёвочкой или проволокой. Потом на смену футболу пришёл парусный спорт. Юра целые дни пропадал на Волге: учился управлять яхтой, чинить паруса, конопатить днища лодок.

Домой он приходил просмолённый, опалённый, с выгоревшими на солнце волосами и бровями, пропахший всеми запахами большой реки.

До глубокой ночи сидел он над чертежами парусной лодки. Иногда просил проэкзаменовать его, и красивые, звучные, но непонятные слова «фальшкиль», «румпель», «шпангоут», «грот-мачта» приобретали для меня новое значение.

В своём воображении я уже видела сына моряком, бесстрашным исследователем Арктики. Желая пробудить в нём интерес к путешествиям, подсовывала ему книги о географических открытиях. И вскоре любимой книгой сына стала книга «Флотоводец Ушаков».

Как же была горда я, когда Юру назначили капитаном парусной лодки, и он с двумя товарищами должен был совершить поход по Волге до Камышина!

Сколько волнений было при сборах! Наблюдая за ребятами, я с удовлетворением отмечала, что Юра пользовался авторитетом у товарищей, хотя и был моложе их. Я смотрела на рыжего вихрастого мальчишку с обгоревшим на солнце носом и не могла понять, в чём же секрет его власти над товарищами. Неужели только в том, что он «капитан»? Но вольно было выбирать такого капитана!

Всё необходимое для похода закупалось по заранее составленному списку. Я сама ходила с мальчиками по магазинам за покупками. Одна из них доставила им особое удовольствие. Это был чугунный котелок, в котором они должны были варить кашу на привалах.

К моему огорчению, на старте Юра не разрешил мне быть;

– Мама! Ну какой же это будет поход, если мамаши явятся?! Все засмеют нас…

Обидно было, что сын в такой знаменательный день отстранил меня, но потом я решила, что он прав.