Возлюби ближнего своего - Ремарк Эрих Мария - Страница 41

– Ну, вот видите! – Оппенгейм откинулся в своем кресле. – Вот какова наша Германия! Другой такой не будет!

– Конечно, не будет! И это очень хорошо…

– Хорошо? Почему хорошо? Что вы имеете в виду?

– Все очень просто. Это хорошо для евреев. Иначе мы бы все погибли…

– Ах, вот оно что! Вы – в политическом смысле… Все бы погибли! Все бы погибли! Слишком громкие слова! Поверьте мне, сейчас совсем не так уж плохо, как говорят. Я знаю это из надежных источников… Сейчас совсем не так плохо!

– Вот как?

– Да, да! – Оппенгейм нагнулся вперед и доверительно зашептал: – Между нами говоря, евреи сами виноваты во многом из того, что сейчас происходит! Это говорю вам я, а я знаю, что говорю! Многое, что они делали, совсем не нужно было делать! В этом я кое-что понимаю…

«Сколько он мне даст? – подумал Керн. – Хватит ли мне этого, чтобы добраться до Берна?»

– Вспомните, например, восточных евреев, переселенцев из Галиции и Польши, – продолжал Оппенгейм и выпил глоток виноградного сока. – Разве нужно было их всех впускать? Что нужно было всем этим людям в Германии? Я тоже придерживаюсь политики правительства. Евреи есть евреи, так было всегда! Но что общего между грязным торговцем в сальном кафтане и с пейсами, с одной стороны, и старой буржуазной еврейской семьей – с другой? Семьей, которая живет оседло уже столетия?

– Одни переселились раньше, другие – позже, – ляпнул Керн, не подумав, и тут же испугался – он ни в коем случае не хотел разозлить Оппенгейма.

Но тот был слишком углублен в свою проблему и даже не заметил промаха Керна.

– Одни ассимилировались, превратились в знатных, почетных, равноправных в национальном отношении граждан, а другие – просто переселенцы из других стран! Вот в чем все дело, мой дорогой! И что прикажете делать с этими людьми? Ничего, совершенно ничего! Пусть бы и жили себе в Польше!

– Но их там тоже не хотят…

Оппенгейм широко развел руками.

– Но какое это имеет отношение к Германии? Ведь это совершенно другой вопрос! Нужно быть объективным! Ненавижу, когда люди все пытаются свалить в одну кучу. О Германии можно сказать все, что захочешь, – вот этим и занимаются люди, которые живут вне Германии. И они кое-чего достигают. Уж с этим-то вы должны согласиться, Не так ли?

– Конечно…

«Двадцать франков, – подумал Керн. – На них можно прожить четыре дня… А может быть, даст и больше».

– Ну, а то, что какому-нибудь человеку или определенной группе людей приходится тяжело, – Оппенгейм тихонько засопел, – это объясняется жесткой политической необходимостью. Политике на высоком уровне чужда сентиментальность. И мы должны это принять как должное…

– Конечно…

– Понимаете, народу предоставляется работа, – продолжал Оппенгейм. – На высоту поднимается национальное достоинство. Разумеется, не обходится без перегибов, но так всегда бывает вначале. Вы только посмотрите, каким стал наш вермахт! Это нечто особенное! Внезапно мы снова превратились в полноценную нацию! Народ без большой и боеспособной армии – это ничто, абсолютное ничто.

– В этом я мало разбираюсь, – сказал Керн.

Оппенгейм искоса посмотрел на него.

– А вы должны разбираться! – сказал он и поднялся. – Именно потому, что вы живете за границей. – Он прихлопнул комара и тщательно его растер. – И нас снова начинают бояться. А страх – это все, поверьте мне! Только запугав людей, можно от них чего-нибудь добиться.

– Это я понимаю, – заметил Керн.

Оппенгейм выпил виноградный сок и сделал несколько шагов по саду. Внизу, словно голубая и упавшая с неба огромная вывеска, блестела вода озера.

– Ну, а как лично ваши дела? – спросил Оппенгейм изменившимся тоном. – Куда вы держите путь?

– В Париж.

– Почему именно в Париж?

– Не знаю… Ведь человеку нужна какая-нибудь цель. Кроме того, там, видимо, легче скрываться.

– А почему бы вам не остаться в Швейцарии?

– Господин коммерции советник… – У Керна вдруг перехватило дыхание. – Если бы я мог… Если бы вы помогли Остаться мне здесь… Ведь достаточно какой-либо рекомендации… Или какой-нибудь работы у вас. Достаточно будет вашего имени, чтобы…

– Нет, нет, лично я ничего сделать не могу, – поспешно перебил его Оппенгейм. – Совершенно ничего. И я этого не имел в виду. Я просто спросил. В политическом отношении я должен быть абсолютно нейтральным. Абсолютно. И не могу ни во что вмешиваться.

– Это же не имеет ничего общего с политикой…

– В наше время все связано с политикой. В Швейцарии я – гость. Нет, нет, на это вы не рассчитывайте… – Оппенгейм все больше и больше раздражался. – Ну, а о чем вы еще хотели спросить у меня?

– Я хотел спросить, может быть, вам окажутся полезными в хозяйстве вот эти мелочи? – Керн вынул из кармана несколько вещей.

– Что там у вас? Духи? Одеколон… Не нужно! – Оппенгейм отодвинул флакончики в сторону. – Мыло?.. Ну, это можно взять. Мыло всегда пригодится. Покажите-ка! Прекрасно, прекрасно! Оставьте кусок здесь… Минутку… – Он сунул руку в карман, помедлил мгновение, сунул две монеты обратно в карман и выложил на стол два франка. – Вот! Я думаю, это – хорошая цена, не так ли?

– Даже очень хорошая, господин советник! – ответил Керн. – Мыло стоит один франк.

– Ну, это не имеет значения! – великодушно ответил Оппенгейм. – Только никому не говорите об этом. И так все делают из мухи слона.

– Именно по этой причине, господин советник, я бы и хотел взять ровно столько, сколько оно стоит, – сказал Керн.

Оппенгейм немного удивленно посмотрел на него.

– Ну, дело ваше. Впрочем, это хороший принцип – не позволять делать себе подарки. Я тоже всегда придерживаюсь этого правила.

После обеда Керн продал еще два куска мыла, расческу и три пакетика английских булавок. В общей сложности он заработал на этом три франка. Не рассчитывая особенно на что-то, он забрел, наконец, в прачечную, принадлежавшую Саре Грюнберг.

Фрау Грюнберг, женщина в пенсне и с нерасчесанными волосами, внимательно его выслушала.

– Вы ведь не профессиональный торговец, не правда ли? – спросила она.

– Нет, не профессиональный, – ответил Керн. – И мне кажется, я не слишком-то изворотлив для торговца.

– Хотите получить работу? Я как раз составляю инвентарную опись. И дня на два-три у меня найдется работа, Семь франков в день и хорошее питание. Можете прийти завтра в восемь утра.

– С удовольствием, – обрадовался Керн. – Но только…

– Я понимаю… От меня никто ничего не узнает. Ну, а теперь дайте мне кусок мыла. Трех франков хватит?

– Даже слишком много…

– Совсем это немного… Это даже мало. И не теряйте мужества!

– На одном мужестве далеко не уедешь, – ответил Керн, взяв деньги. – Но к людям рано или поздно всегда приходит счастье. И это уже лучше.

– Может быть, вы мне поможете и сегодня? Мне надо прибрать все. Работы часика на два. По франку – за час. Это вы тоже назовете счастьем?

– Конечно! – ответил Керн. – Правда, со счастьем тоже многого не сделаешь.

– Вы чему-нибудь учитесь, когда находитесь в пути? – спросила фрау Грюнберг.

– В пути – нет. Только в промежутках, когда я не в пути. Вот тогда-то я и размышляю обо всем этом и пытаюсь научиться чему-нибудь… Иногда даже у коммерции советников.

– А в белье вы разбираетесь? – спросила фрау Грюнберг.

– Только в самом простом. Не так давно в течение двух месяцев я в одном учреждении учился шить. Но только самые простые вещи.

– Это всегда пригодится, – сказала фрау Грюнберг. – Я даже умею вырывать зубы. Научилась этому лет Двадцать назад у одного дантиста. Кто знает, может быть, именно это умение и принесет мне когда-нибудь счастье…

Керн проработал у фрау Грюнберг до десяти часов вечера и получил, не считая ужина, десять франков. Вместе с другими эти деньги составили сумму, которой хватит на два дня и которой Керн обрадовался больше, чем ста франкам, если бы он получил их от коммерции советника Оппенгейма.

Рут ждала его в маленьком пансионе, который значился в списке Биндера. Там можно было прожить несколько дней нелегально. Рут была не одна. Рядом с ней на маленькой террасе сидел стройный пожилой мужчина.