Элегии и малые поэмы - Назон Публий Овидий - Страница 112

        Если смягчится вдруг Цезаря праведный гнев.

125 Столь милосердным себя явил в наказании Цезарь,

        Что оказалось оно мягче, чем я ожидал.

        Мне дарована жизнь, и до казни свой гнев не простер ты,

        Пользуясь силой своей, меру ты, принцепс, хранил.

        Ты достоянья меня не лишил — наследия предков,[546]

130 Будто бы мало того, что подарил ты мне жизнь.

        Не был я заклеймен как преступник решеньем сената,

        Не был я присужден к ссылке особым судом.

        Сам произнес приговор и сам, как правитель достойный,

        Ты за обиды свои в горьких словах отомстил.

135 Даже и этот эдикт, для меня суровый и грозный,

        Все-таки можно еще легкою карой назвать,

        Ибо значится в нем, что я не изгнан, а сослан,

        Мне облегчают судьбу мягкие эти слова.

        Люди со здравым умом считают из всех наказаний

140 Самым тяжелым одно — вызвать твою неприязнь.

        Но ведь бывает порой божество к мольбам благосклонно,

        Но ведь сменяет порой бурю сияющий день.

        Видеть мне вяз довелось, отягченный лозой виноградной,

        Ствол которого был молнией бога задет.

145 Пусть ты надеяться мне запретил, я все же надеюсь, —

        В этом одном не могу повиноваться тебе.

        Весь я полон надежд, как твое милосердие вспомню,

        Весь — безнадежность, едва вспомню проступки мои.

        Но как у буйных ветров, взмущающих лоно морское,

150 Не одинаков задор, не беспрерывен разгул,

        Между порывами вдруг спадают они, и слабеют,

        И затихают совсем, словно лишенные сил.

        Так то отхлынут, то вновь ко мне возвращаются страхи,

        Как и надежды мои милость твою пробудить.

155 Ради всевышних богов, — да продлят тебе долгие годы,

        Если только они к римлянам благоволят,

        Ради отчизны моей, что сильна твоим попеченьем,

        Частью которой и я был среди граждан других,

160 Пусть, за высокий твой дух и дела воздав по заслугам,

        Платит любовью стократ Рим благодарный тебе.

        В полном согласье с тобой да живет еще долгие годы

        Ливия, что изо всех ровня тебе одному,

        Та, без которой тебе остаться бы должно безбрачным, —

        Кроме нее, никому мужем ты стать бы не мог.

165 Рядом с тобой невредим да будет твой сын, чтобы в дальней

        Старости власть разделить вместе с тобой, стариком.

        Да продолжают и впредь по твоим следам и по отчим

        Юные внуки твои, юные звезды, идти.[547]

        Да устремится опять к твоим знаменам победа,

170 Лик свой являя бойцам с нею сроднившихся войск,

        Над авзонийским вождем пусть она, как прежде, витает,

        Кудри лавровым венком пусть украшает тому,

        Кто идет за тебя, собой рискуя, в сраженья,

        Кто получил от тебя власть и поддержку богов.

175 Здесь половиной души за Городом ты наблюдаешь,

        Там половиной другой делишь опасности с ним;[548]

        Пусть он вернется к тебе с победой над всеми врагами,

        Пусть на венчанных конях высится светлый, как бог, —

180 Сжалься и молний своих отложи разящие стрелы.

        Это оружие мне слишком знакомо, увы!

        Сжалься, отчизны отец, и, помня об имени этом,

        Дай мне надежду мольбой сердце твое укротить.

        Не о возврате молю, хотя великие боги

        Могут тому, кто просил, сверх ожидания дать.

185 Сделай изгнанье мое не столь суровым и дальним, —

        Больше чем вдвое его ты для меня облегчишь.

        Сколько я тягот терплю, заброшенный в землю чужую,

        Прочь из отчизны моей сосланный далее всех!

        Я возле устьев живу семиструнного Истра в изгнанье,

190 Дева аркадская здесь мучит морозом меня.

        От многочисленных орд язигов, колхов и гетов

        И метереев с трудом нас защищает Дунай.

        Многие больше меня виновны перед тобою,

        Но не сослали из них дальше меня никого.

195 Дальше и нет ничего: лишь враги, морозы и море,

        Где от мороза порой отвердевает волна.

        Это римский рубеж у левого берега Понта;

        Рядом бастарнов лежит и савроматов земля.

        Местности этой пока Авзонии власть непривычна

200 И с государством твоим связи не прочны ее.

        Я заклинаю меня в безопасное место отправить,

        Чтобы, отчизны лишен, мира я не был лишен,

        Чтоб не боялся врагов за непрочной оградой Дуная,

        Чтобы твой гражданин к варварам в плен не попал.

205 Не подобает тому, кто рожден от крови латинской,

        Цепи носить, доколь Цезарей род не угас.

        Две погубили меня причины: стихи и оплошность,

        Мне невозможно назвать эту вторую вину.

        Я не таков, чтобы вновь бередить твои раны, о Цезарь!

210 Слишком довольно, что раз боль я тебе причинил.

        Но остается упрек, что я непристойной поэмой

        Как бы учителем стал прелюбодейной любви.

        Значит, способен порой божественный ум обмануться

        И со своей высоты малое не разглядеть.

215 Если Юпитер блюдет богов и вышнее небо,

        Разве на всякий пустяк времени хватит ему?

        И от тебя ускользнуть, когда ты мир опекаешь,

        Разве не могут порой мелкие чьи-то дела?

        Принцепс, может ли быть, чтоб ты, забыв о державе,

220 Стал разбирать и судить неравностопный мой стих?

        Ты на своих плечах несешь величие Рима,

        И не настолько легко бремя его для тебя,

        Чтобы ты мог уследить за всякой шалостью нашей,

        В наши безделицы мог бдительным оком вникать.

225 То Паннонию ты, то Иллирию нам покоряешь,

        То за Ретией вслед Фракия бредит войной,[549]

        Мира ждет армянин, а вот возвращает знамена

        Всадник парфянский и лук нам боязливо сдает.

        В юном потомке тебя узнает Германия снова:[550]

230 Цезарь великий рукой Цезаря войны ведет.

        Так что малейшую часть твоих небывалых владений

        Вместе с державою всей ты неусыпно хранишь.

        На попеченье твоем и Рим, и законы, и нравы,

        Коими жаждешь всех ты уподобить себе.

235 Отдых тебе не знаком, который даруешь народам,

        Ибо ради него частые войны ведешь.

        Буду ли я удивлен, что среди подобных занятий

        Времени нет у тебя шалости наши читать?

        Ах, когда бы ты мог на час оказаться свободным,

240 Знаю, в «Науке» моей ты не нашел бы вреда.

        Книга моя, признаюсь, не отмечена строгостью важной

        И не достойна тобой, принцепс, прочитанной быть.

        Все же не стоит считать, что она, противно законам,

        Римских женщин могла б низким вещам обучать.

245 Чтобы тебя убедить, кому предназначена книга,

        В первой книге прочти эти четыре стиха:[551]

        «Прочь от этих стихов, целомудренно-узкие ленты,