Евангелие от Фомы - Наживин Иван Федорович - Страница 57

«Когда Господь возвращал пленников Сиона, мы были как в сновидении… — неслось среди шарканья сандалий по пылящей дороге. — Тогда уста наши были полны веселия и язык наш пения. Тогда говорили между народами: великое дело творит Господь над нами…»

В середине священного города, над Кедроном, на отвесной высокой скале, сиял храм златоверхий. За ним разбросался по своим четырем холмам город, окруженный чудовищными стенами и весь в башнях. Неподалеку от храма тяжко вздымалась башня Антония, построенная Маккавеями, а неподалеку от нее стояли дворцы Ирода: один, старый, в котором теперь помещалась претория, а другой, новый, более роскошный, чем даже храм: в нем живал раньше Ирод Великий, а теперь иногда наезжал Ирод Антипа…

«Из глубины воззвал я к тебе, Господи: услышь голос мой… Да будут уши твои внимательны к голосу молений моих… — пели, проходя, паломники. — Душа моя ожидает Господа более, чем стражи ночи ожидают утра, более, чем стражи утра…»

Иешуа впереди, ученики несколько сзади, смотрели с излучины дороги, взволнованные, на сверкающий город, такой с детства близкий и такой враждебный. Они знали в нем каждую мелочь. Вот вечнодымящая долина Хинном, за которой виднеется голая Гульгульта, а ближе, по ею сторону, дом старого Ханана, бывшего первосвященника. Вот знакомые всем галилеянам ворота Рыбные, где на базаре продавалась рыба с Галилейского озера. Вот справа от храма ворота Овчие, которыми столько раз проходил Иешуа, направляясь то в Гефсиманию, то в Вифанию, а слева ворота Ессейские… Вот среди путаницы узких, шумных улиц площадь Мясников, площадь Шерстобитов, вокруг которых жили преимущественно рабочие-язычники, площадь Прасолов и залитый теперь солнцем широкий подъем на священную гору храма, на котором помещалась синагога александрийская, где чтение закона и проповедь шла на греческом языке, а напротив ее — синагога киликийская, где Иешуа не раз выступал. Ближе, по склону Масличной горы, среди оливковых садов видны древние могилы пророков и других героев истории Израиля и два гигантских, на всю Палестину знаменитых кедра, в ветвях которых жили тучи горлинок. Их ловили и продавали женщинам для очистительного после родов жертвоприношения. У корней этих вековых гигантов помещались лавочки, обслуживавшие нужды паломников. Весь доход с них поступал в пользу богача Ханана…

«Много теснили меня от юности моея, но не одолели меня… — среди неумолкаемого шурканья сандалий по дороге и мерного стука подожков по камням плыло над пыльной дорогой. — На хребте моем пахали пахари, проводили долгие борозды свои…»

И вдруг точно волна поднялась в душе Иешуа, взволнованного видом города, неумолкающим пением псалмов и близостью каких-то последних решений и, простирая к бесчувственному, но все же родному городу руки, он с горечью воскликнул:

— О, Иерусалим, Иерусалим, убивающий пророков и побивающий камнями тех, которые были посланы спасти тебя!.. Сколько раз я пытался собрать детей твоих, как наседка собирает под крылья цыплят, и вы не захотели…

Он поник головой, и по исхудалому, взволнованному лицу его потекли слезы; он знал, что и этот крик души его не будет услышан каменным городом… А сзади, по пыльной, солнечной дороге с оживленным говором и кликами, шаркая сандалиями, все катилась пестрая река паломников. Навстречу ей верхом пронесся куда-то с беспокойным лицом Иона…

— Где же он? — спросил у стоявшего поодаль расстроенного Иуды какой-то пожилой фарисей с козлиным лицом, но хорошими глазами.

— Да вон стоит… — хмуро кивнул тот головой. Фарисей — это был член синедриона Иосиф Аримафейский — подошел к Иешуа и торопливо проговорил:

— Не ходи в город: тебя хотят погубить храмовники…

Но Иешуа было уже все равно. Он увидел расстроенное лицо Иуды и вспомнил забытое: надо сказать ему о даре Закхея — теперь он может купить для ребят тот домик, о котором он столько мечтал. Но в это мгновение к нему торопливо подошел Симон, на свадьбе которого он пировал в Кане.

— Рабби, не ходи в город!.. — сказал он возбужденно. — Там что-то против тебя замышляют… Выжди пока в Вифании, что ли, а там кто-нибудь из нас, зелотов, прибежит к тебе и расскажет все…

Его тревога заразила Иешуа. Он заколебался. Он знал, что Иерусалим шутить не любит.

«Как хорошо и как прекрасно жить братьям вместе… — несла река паломников над собой прекрасные звуки, подобные каким-то незримым знаменам. — Как прекрасный елей на голове, стекающий на бороду, бороду Ааронову, стекающий на край одежды его, как роса на Гермоне, сходящая на горы сионские, потому что там утвердил Господь благословение, жизнь навек…»

XXXVIII

И вдруг неудержимо катившаяся к Иерусалиму река паломников замялась в своем беге. Раздались недоумевающие голоса: «Что там такое? Что случилось?..» Вытягивая шеи, паломники смотрели вниз по дороге к городу: оттуда, размахивая пальмовыми ветвями и радостно крича, стремительно неслась в гору большая возбужденная толпа рабов и всякой бедноты. Впереди нее какой-то старик со сбившейся набок чалмой и потный вел под уздцы серую ослицу с черным ремнем вдоль спины и умными глазками, а за ней трусил, путаясь ногами, совсем молоденький ослик с добродушной мордочкой.

— Вот он!.. Вот он!.. — радостно завопила толпа при виде Иешуа. — Берите его!.. Славьте…

И радостный рев прокатился вдоль дороги:

— Вот он!..

Иешуа широко раскрыл глаза и затаил дыхание: что это такое? Сон наяву? Чудо Божие?.. Каменный город проснулся-таки от проклятых, чародейских снов своих? Он посылает за ним?!

Ему не дали и опомниться. Добродушные, дышащие радостью лица тесно окружают его, дружеские руки мягко поднимают его от земли, бережно несут, и вот он уже на спине ослицы, — кто-то предупредительно набросал на нее мягко плащей — и вот Иешуа во главе несметной толпы, счастливой, торжествующей, движется по солнечной дороге к священному городу. Народ устилает путь его одеждами, вокруг реют пальмовые ветви, и рев восторженный, непрестанный потрясает его душу. Снизу, навстречу ему, рвутся пестрые, радостные, ревущие лавины народа, все в праздничных одеждах, все с пальмами в руках… Вдали на черном скакуне, с блистающим как молния мечом в руке, кричит что-то толпам страшный и прекрасный Варавва, и народ отвечает ему восторженным ревом…

Что же это такое?!

И вдруг радостный крик рабов потряс вокруг все:

— Радуйся, царь иудейский!.. Го-шана…

— Осанна!.. Осанна!.. — взревело по дороге, по склонам холма, по зубчатым стенам, по крышам ближайших домов. — Радуйся, царь иудейский!..

Иешуа растерянно оглянулся: за его ослицей шли… нет, не шли, а летели его ученики, счастливые, сумасшедшие, с лицами залитыми слезами. Среди них, потрясая мечами, мчались Иона и Иегудиил и рыженький, в пестрых веснушках Рувим, и радостно-исступленная, с распустившимися, как какое-то золотое знамя, волосами Мириам магдальская… И, когда заметили они, что он обернулся, вешне-пьяный, полный бесконечного восторга, огневой, из распаленных грудей их вырвался крик:

— Радуйся, царь иудейский!.. Осанна…

— Осанна!.. Осанна!.. Осанна!.. — гремели толпы. — Благословен грядущий во имя Господне… Осанна…

— Радуйся, царь иудейский!.. Радуйся…

— Осанна!.. Осанна!.. Осанна!..

И он понял все.

Это было полное и последнее крушение его мечты, всего его дела, всей жизни. Бледный, он потупился и из глаз его закапали на спину ослицы едкие слезы. Завидев их, толпа умилилась и воспылала еще больше. Многие рыдали от счастья. И звенящие, сумасшедшие голоса надрывались:

— Осанна!.. Осанна!.. Осанна!..

Вот уже вековые кедры Ханана. Вокруг них испуганно носятся горлинки… Вот старый, богатый, окруженный садом дом бывшего первосвященника, вот залитый солнцем мост через Кедрон… Вокруг пестрое море паломников, машущих пальмовыми ветвями, а впереди всех тоненькая, радостная, сумасшедшая Сарра. В каждой руке ее пальмовая ветвь, и она кружится, и она не то поет, не то восторженно рыдает: