Меж трех времен - Финней Джек - Страница 58

В начале очереди распахнулась дверь булочной, прямоугольник света упал на тротуар, и очередь понемногу стала продвигаться вперед.

- Что они получат? - спросил я у полицейского, и тот ответил:

- Кофе и хлеб.

Я пожелал ему доброй ночи и двинулся к «Плазе», размышляя о том, что сейчас увидел. И об актерах варьете, сидевших на крыльце своего пансиона, в своем тесном, уютном и полном опасностей мирке.

В отеле меня ожидал розовый листок записки: «Звонила мадам Зельда». Я знал, что она еще не спит, сидит, как большинство ее собратьев по ремеслу, на крыльце, и они все говорят - о варьете, только о варьете; так что я позвонил ей из своего номера.

Ей только что звонили: время ее завтрашнего выхода изменилось. Веру из номера «Вернон и Вера» прямо из пансиона увезли в больницу, скорее всего у нее аппендицит. И мадам Зельда тотчас позвонила мне, потому что на замену поставили номер, который завтра прибудет из Олбани и который называется «Тесси и Тедди». Если я приду посмотреть на них, номер мадам Зельды следующий; может быть, я останусь, чтобы посмотреть и на нее? И я ответил: «Непременно».

22

Я провел утро в Центральном парке, убивая время, - бродил по дорожкам, сидел на скамейке, снова вставал, поглядывая на солнце, и в голове у меня все время звучало: «Тесси и Тед, Тесси и Тед...» Я пришел на спектакль чересчур рано, вместе с восемью - десятью другими ранними пташками, рассевшимися в большом зрительном зале, - все это были мужчины, некоторые из них читали газеты. И поскольку зрительный зал был залит ярким светом, я без труда разглядел, что причудливая, искусно раскрашенная лепнина не то чтобы выщерблена, но уже близка к этому; на моем кресле, как, впрочем, и на соседних, красная бархатная обивка вся истерлась - покуда не до дыр, но и до этого было уже недалеко.

В проходе появилось несколько женщин - молодых, большей частью без спутников, они тщательно выбирали места так, чтобы по обе стороны от них было как можно больше пустых кресел, рассаживались и долго возились со своими шляпами. Наконец появился оркестр - музыканты вышли из черного провала под сценой, наклонив головы к небольшому проходу, неся с собой инструменты. Они расселись, невидимые нашему взгляду, за маленьким зеленым занавесом. Вспыхнули лампочки над пюпитрами, зазвучали вразнобой, настраиваясь, трубы и скрипки. И тут в зал хлынул людской поток - зрители деловито шли по проходам между кресел - по большей части это были одинокие мужчины и женщины, теперь уже парами. Свет в зале начал меркнуть и вдруг разом погас, остались лишь огоньки рампы, и их блики плясали по складкам зеленого занавеса. По обе стороны просцениума осветились стеклянные панели. На них загорелась буква «А», и я заглянул в программку: «Оркестровое вступление». Программа началась стремительным маршем с обилием звуков флейт и барабанного рокота. На следующей странице моей программки под номером «Е» значились «Вернон и Вера». Но ведь «Вернон и Вера» сегодня означает «Тесси и Тед», верно?

Буква «А» погасла, и высветилась «В» - «Два-Хэрли-Два». Постучала дирижерская палочка, послышалась музыка, негромкая, но с отчетливым ритмом, огни рампы погасли, и занавес взмыл вверх, открывая нашему взору... неужели парк? Ну да, самый настоящий английский парк. Две невысокие мраморные ступеньки в передней части сцены вели к террасе с балюстрадой, которая уходила в глубь сцены до самого задника с нарисованными на нем садами, тянувшимися до самого нарисованного горизонта. По обе стороны от ступеней на невысоких колоннах стояли две бронзовые статуи в человеческий рост - руки скрещены на груди в привычной позе стражников, бронзовые тела сверкают, подсвеченные падающими сверху лучами прожекторов.

Что дальше? Музыка играла негромко, четко и сильно выбивая ритм, сцена оставалась пустой несколько хорошо рассчитанных мгновений. Вдруг над сценой по нисходящей дуге пролетела человеческая фигура - мужчина в трико, стоявший на трапеции, которая едва не задела пол террасы. Трапеция взлетела вверх по дуге, человек грациозно шагнул на цоколь статуи и повернулся лицом в том направлении, откуда появился. И в этот миг девушка в трико пролетела мимо него, взмыла к своему цоколю по другую сторону сцены - и вот уже оба стояли лицом друг к другу и улыбались.

То, что затем творилось под музыку, больше всего напоминало балет в воздухе - не опасно, но потрясающе грациозно. Мужчина ловил партнершу за запястья, когда она отпускала свою трапецию и разворачивалась к нему в полете, они раскачивались вместе на одной трапеции, а две другие летели навстречу к ним с двух сторон из-за кулис, и акробаты разлетались, перешагивая на боковые трапеции...

Зрелище было воистину чарующее - если не считать того, что публика все прибывала, люди двигались в проходах, бочком расходились по рядам, со стуком опускали сиденья. В полумраке одна девушка окликала другую: «Эдна, вот второй ряд!» Если такое поведение было в порядке вещей и, насколько я смог заметить, никого вроде бы не возмущало, становилось понятным, почему первый номер программы обходился без единого слова.

Воздушные гимнасты закончили свое выступление, спрыгнули на сцену, раскланялись под аплодисменты, улыбаясь и указывая друг на друга руками с повернутыми вверх ладонями. И когда они рука об руку удалились, я было решил, что выступление закончено.

И тут у меня буквально отвисла челюсть от изумления, потому что под убыстрившийся темп музыки недвижные бронзовые статуи сошли со своих постаментов на сцену, восхитительно чеканя шаг. Подошвы их деревянных сандалий громко цокали в слаженном ритме, руки двигались, бронзовые лица улыбались публике. Это было великолепно, просто великолепно, и когда «статуи» остановились и на сцену вновь выбежали гимнасты, все четверо принялись раскланиваться под оглушительный шквал аплодисментов, и я хлопал вместе со всеми, отбивая себе ладони. Это был превосходный финал, и зеленый занавес трижды поднимался и опускался, прежде чем снова зажглись огни рампы, и их блики заиграли на складках и позолоте колыхавшегося занавеса.

Публика оживилась и с радостным нетерпением ожидала следующего номера. Буква «В» погасла, зажглась «С», но на сей раз я не стал заглядывать в программку - просто сидел и ждал.

Занавес поднялся, и... что такое? На фоне разрисованного горным пейзажем задника тянулась через всю сцену вереница... клеток. Длинный ряд клеток высотой в фут, забранных спереди проволочной сеткой, которые стояли бок о бок на длинных и тонких деревянных подпорках. В клетках было видно какое-то движение... животные? Бог мой, кошки! Обыкновенные кошки, каждая в своей клетке, настолько узкой, что они могли сидеть только мордочкой к зрительному залу, но их это, кажется, не особенно огорчало; одна из них старательно умывала мордочку языком и лапкой. Однако хвост каждой кошки свисал прямо вниз за клеткой... Ну да, конечно, я просто сразу не разглядел, что это искусственные хвосты. Вереница искусственных кошачьих хвостов висела под клетками. На сцену быстрым шагом вышел худой человечек в вечернем костюме, с бледным узким лицом и узенькой полоской тщательно подстриженных усов. Полы его фрака доходили до лодыжек. Человечек поклонился публике, взмахнув руками и согнувшись так низко, что едва не задел пол. Затем он стремительно ушел - можно даже сказать, нырнул - в глубь сцены и встал за первой клеткой справа.

Наступила пауза; затем под негромкое, едва слышное сопровождение оркестра человечек резко дернул свисавший из клетки хвост и одновременно испустил разъяренный кошачий вопль - рта его не было видно из-за клетки. Меня все труднее было застать врасплох, но этот чудовищный вопль меня потряс. Сидя ниже уровня сцены, мы могли различить только черную макушку склоненной головы актера, скользившей над клетками, а под ними - стремительно перебегающие ноги и подергивающиеся искусственные хвосты. Человечек тянул за них в ему одному известном порядке, всякий раз испуская вопль, мяуканье, всхлип, шипение; рта он как будто не раскрывал, но кроме него издавать эти звуки было некому - кошки сидели в клетках совершенно спокойно. Однако вопил и мяукал он, как настоящий кот, да при этом и - пел? орал? мяукал? - в общем, исполнял песенку «Колокола церкви Сент-Мэри». «О, как мяучат... яу-у-вау-у-мя-а-у-у!» Каждая нота выпевалась точно - раскатистым убийственным воплем бродячего кота, и это было так весело, что публика покатывалась от громового хохота, почти заглушая это чудовищное пение.