Короли не плачут - Жеглов Василий - Страница 2

Салийская империя

шестнадцать лет до описываемых событий…

Он не хотел наверх. Он хотел остаться здесь — в обжигающей холодом пустоте, рядом с телом матери.

«Умерла…» — первая мысль была так же холодна, как и окружающий мир, в котором ему теперь предстояло жить.

«Не хочу!!» — мелькнула искра возмущения. И жизнь против воли стала просыпаться в нём, утягивая маленькое тельце туда — в неизвестность, что ждала его наверху.

Он отчаянно заработал руками, противоборствуя бездушной силе, и почти победил её, но мать вдруг ожила…

Родная рука предательски толкнула его вверх, и он полетел…

«Как ты могла? За что?!» — яростный огонь жизни полыхал во всю силу. Он понял, что проиграл, что уже не сможет затушить это пламя, и смирился…

Его уносило всё выше и выше к мерцающему свету, но он не смотрел вверх. Его взгляд был обращен во тьму. Он провожал взглядом тело матери, пока оно окончательно не скрылось в бездне.

«За что?!» — безмолвно крикнул он, но ему никто не ответил.

«За что?!» — прокричал он снова, и вновь этого крика никто не услышал.

Внезапно его тело преодолело грань. И новый мир ворвался в лёгкие… Он вдруг почувствовал, что теперь может закричать по-настоящему. И закричал…

Тело младенца вынырнуло на поверхность. Тысячи людей замерли в ожидании крика. И крик раздался…

Новорожденный кричал так громко, что его не смог заглушить даже громогласный рёв толпы, разнёсшийся над долиной колодцев.

— Чилам!!

— Чилам пришёл!!

— Прорицатель с нами!!

Королевство Грайвор

пять дней до описываемых событий…

На паромной станции Рульвет толпился народ. Здешняя переправа через Ошше занимала обычно не более полутора часов — и это несмотря на то, что Рульвет располагался в самом широком месте реки. Два парома двигались одновременно с противоположных берегов, расходились правыми бортами на середине реки — и продолжали движение, каждый к своему берегу. Огромные — по восемнадцать локтей в диаметре — кабестаны вращали шесть четвёрок бесхвостых, сменявшиеся каждые три часа. Но сегодня в слаженной работе переправы произошёл сбой: у одной из шестерён выкрошились несколько зубьев, и механизм заклинило. Это случилось как раз в тот момент, когда оба парома сошлись на середине реки. Битых полчаса паромщики безуспешно пытались устранить поломку, а потом, убедившись в тщетности своих усилий, послали в город за мастерами, о чём и прокричали пассажирам паромов. С берега было видно, как засуетившиеся было вначале люди понемногу успокоились. Некоторые из них достали дорожные корзины со снедью, и пассажиры стали терпеливо ожидать приезда мастеров, угощая друг друга едой и выпивкой.

Более странного общества не мог бы собрать в одном месте даже сам основатель Грайвора, известный своей эксцентричностью. Крестьянские телеги соседствовали с экипажами лэндеров, а породистые скакуны благородных — с лихими лошадками вольных охотников. Только вот — то, что с берега казалось обычной беседой случайных попутчиков, на самом деле было тщательно продуманной, скрупулёзно спланированной и мастерски осуществлённой акцией — от одновременного прибытия в нужный момент в нужное место каждого из этих людей до «случайной» поломки кабестана…

Наконец один из крестьян, огладив бороду, негромко откашлялся, и разговоры сразу смолкли. Никто не повернул в его сторону голову, но каждый из присутствующих мгновенно обратился в слух.

— Если не мы — то кто же? — произнес он нараспев ритуальную фразу.

— Если не мы — то кто же? — отозвался сидящий рядом вольный охотник.

— Если не мы — то кто же? — подхватил вслед за ним лэндер.

«Если не мы — то кто же?» — по очереди повторили все собравшиеся на паромах.

Произнеся эту фразу, каждый из них принял на собственную совесть груз крови, которая должна будет пролиться. Они скорбели по павшим, которые пока ещё живы, по невинно убиенным, которые ещё не убиты. Скорбели по вдовам и сиротам, которые ещё счастливы. Каждый из них принял на себя проклятья и страх, презрение и ненависть, которыми их отблагодарят грайворцы и аурийцы, мужчины и женщины, благородные и простолюдины — все те, кто считает их нелюдями, лишёнными души…

И душа каждого из них корчилась от невыносимой для человека боли, стенала от невозможного по человеческим меркам груза. Казалось, вот-вот душа захлебнётся этой болью и умрёт, но она снова и снова впитывала эту боль целиком, и продолжала страдать, ибо — «Если не мы — то кто же?»…