Можайский — 1: начало (СИ) - Саксонов Павел Николаевич - Страница 7

Секунды замедлили бег. Откуда-то со стороны, словно и никого не касаясь, зазвучал горн. Свешников непроизвольно попятился с бака и чуть не упал с настила на палубу. Инихов и Можайский побледнели. И тут же из-за поворота, как бы толкая перед собой и одновременно отталкивая от себя пароходик, показался морской навалочник — изрядных размеров и, судя по низкой осадке, в грузу. Возможно, именно это обстоятельство и оказалось для всех спасительным: имея широкий развал бортов и сидя низко в воде, навалочник не допустил острую подводную часть форштевня парохода к столкновению, приняв удар надводной его частью — без всяких повреждений для себя и для него. А далее пароход, разворачиваемый вокруг оси, был просто отброшен от навалочника прочь.

Не выдержав нагрузку быстрого и резкого разворота, труба парохода покачнулась и рухнула в реку. Окутываемый низкими клубами дыма, пароход потерял ход. Но это хотя и решило исход погони, всерьез осложнило абордаж: дымовая завеса, указывая на относительное местоположение преследуемых, сам пароход надежно скрыла из виду.

Тем не менее, долго так продолжаться не могло: топку на пароходе должны были затушить, а ветер быстро развеял бы дым. И тогда преследуемые решили кардинальным образом использовать своё временное преимущество: в черной завесе засверкали вспышки огня, грохот выстрелов полетел над Невой, пули защелкали по обшивке и рубке «Чайки», по счастью никого не задев и только выбив одно стекло и сорвав с головы Можайского фуражку.

И тут произошло неожиданное. Едва фуражка Можайского, слетев с его головы, упала в воду и поплыла вниз по течению, как револьверная пальба прекратилась. Несколько секунд стояла тягостная тишина, а потом, искаженный и усиленный рупором, из дыма донесся голос:

— Эй, на «Чайке», кто это там у вас?

Инихов тоже взял рупор и чуть ли не зарычал:

— Пантелеев, сдавайся, иначе, клянусь…

— Сергей Ильич, какая встреча! А рядом-то кто? Уж не Можайский ли князь?

— Ну!

— Хорошим людям и сдаться не грех! Сдаемся мы, Сергей Ильич, сдаемся!

Инихов ошарашено посмотрел на Можайского, а тот пожал плечами:

— У этого Пантелеева мать-старушка бедствовала с год назад. Безобидное существо, почти все время вне мира сего… безумная, если проще, но благостная, не буйная… Вы понимаете?

Инихов кивнул.

— Я помог устроить ее в приют. Пантелеев-то был на поселении, а кому еще нужна сумасшедшая бабка? Вот только как об этом узнал сам Пантелеев, ума не приложу!

— Какая разница! Главное… а, дьявол!

Дым потихоньку начал развеиваться, и Можайский с Иниховым увидели, что от парохода отвалила шлюпка с тремя людьми, двое из которых налегали на весла, а третий правил рулем. Свешников дернулся было отдать приказ о преследовании, но Сергей Ильич его остановил:

— Не надо. Вон Пантелеев, и сундук при нем. Все верно рассчитал, мерзавец: не будем мы преследовать его товарищей. Драгоценности герцогини Ольденбрадской важнее!

4

И последнее, о чем мы собирались сказать, это — косвенная выгода, невольно извлеченная Можайским. Но тут необходимо сделать небольшое отступление.

В указанное время работа наружной полиции была направлена больше на профилактику правонарушений, на обеспечение порядка и безопасности на улицах города, чем на расследование уже совершенных преступлений.

По возможности расставленные в пределах видимости друг от друга городовые несли круглосуточное дежурство в каждом околотке. В обязанности одного из околоточных надзирателей — всего на смену их полагалось два на околоток — входила постоянная проверка постов и, в случае необходимости, руководство действиями чинов в нарушавших порядок обстоятельствах: понесла ли лошадь, прибился ли к посту заблудившийся ребенок, остановлен ли был лихач или, допустим, найден на панели бесчувственный человек.

Второй надзиратель должен был совершать постоянные обходы домов, прежде всего доходных и тех из них, в которых внаем сдавались углы — прибежище наименее обеспеченной части населения; трактиров и прочих подобных заведений; гостиниц; увеселительных заведений; домов терпимости; бань… На площади примерно в шестьдесят четыре миллиона квадратных саженей, которую в то время занимал Петербург, числились без малого двадцать одна тысяча домов, из коих около десяти тысяч представляли собой сомнительного вида деревянные строения; под сотню постоялых дворов и несколько десятков ночлежных приютов; шестьдесят бань; семнадцать тысяч «углов»; около полутора тысяч артельных помещений; семьдесят семь гостиниц; более тысячи портерных и пивных лавок, ренсковых погребов и казенных винных магазинов; несколько сотен лабазов и, разумеется, более полутысячи фабрик и заводов, не говоря уже о семи с лишним тысячах мастерских и ремесленных заведений.

Все это «хозяйство» обеспечивалось надзором околоточных надзирателей, собиравших сведения о прибывших и убывших; проверявших паспорта и листы прописки; выявлявших незаконно проживающих лиц, а также самые различные нарушения того, что имело хоть какое-то отношение к установленным порядкам. Возможно, тяжелее приходилось только полицейским врачам, при всем своем малочисленном составе проводившим постоянные санитарные инспекции и то, что несколько позже назвали бы «диспансеризацией населения» — с той лишь разницей, что полицейские врачи осуществляли профилактические осмотры по месту работы поднадзорных, а не в клиниках.

Что же касается непосредственно преступлений, то наружная полиция, даже обнаружив таковые, чаще всего оказывалась совершенно беззубой и беспомощной. Само положение о ее — наружной полиции — деятельности сковывало людей по рукам и ногам. Полицейские не имели права задерживать кого-либо иначе, как с поличным или при непосредственном указании свидетелей. Не имели права проводить обыски — ни личные, ни в жилищах, ни на местности. Не имели права собирать и изымать улики. Не имели права осуществлять допросы. О каждом преступлении, требовавшем подобных «мероприятий», обнаруживший его полицейский должен был доложить начальству — скажем, своему околоточному, — а тот — участковому приставу. Последний же — в дореформенные времена — сносился с судебным следователем, а в послереформенные — со следователем и с сыскной полицией, представитель которой — в лице полицейского надзирателя — был закреплен за участком.

Нужно ли говорить, что всё это приводило к чудовищным проволочкам, к потере не только чаще всего драгоценного времени, когда обнаружить и задержать злоумышленников можно было по «горячим следам», но и к утратам вообще — следов, улик, очевидцев? Следует ли удивляться таким, например, красноречивым цифрам: в год описываемых нами событий полицией было задержано тридцать восемь тысяч беспаспортных, сорок одна тысяча лиц без определенного места жительства, двадцать три с половиной тысячи нищих, пять с лишним тысяч уклонившихся от врачебно-полицейского надзора проституток, девять тысяч человек, не уплативших в срок наложенные на них денежные взыскания… Но при этом: из тридцати приблизительно тысяч обнаруженных действительно тяжких преступлений — убийств и покушений на таковые, грабежей и разбоев, поджогов, изнасилований, краж, различного рода мошенничеств и присвоений чужой собственности, фальшивомонетчества, наконец, лишь очень немногие закончились разоблачением, поимкой и отдачей под суд виновных в них лиц!

Да и то сказать: могла ли своевременно и надлежащим образом расследовать все обстоятельства двух, предположим, с половиной сотен обнаруженных в отчетный период убийств сыскная полиция, defacto состоявшая из нескольких человек? А сотни полторы изнасилований — в дополнение к убийствам? А нескольких сотен разбойных нападений — в дополнение к убийствам и изнасилованиям?

Если не принимать во внимание прикомандированных к участкам полицейских надзирателей — младших чинов, набиравшихся чаще всего из людей не слишком образованных и уже потому не слишком пригодных для следственной работы, — простые расчеты покажут: на четырех чиновников особых поручений при каждом из четырех отделений города, начальника сыскной полиции и его заместителя — людей, активно участвовавших в сыске — приходилось до тысячи таких преступлений, раскрытие которых без тщательной следственной работы просто невозможно! Одно преступление каждые двое суток на человека или около того! Конечно, уже существовали налаженная судебно-медицинская экспертиза, бюро антропологии с обширной и постоянно пополнявшейся картотекой и даже активно поговаривали о внедрении опыта со снятием отпечатков пальцев. Да. Но даже при этом весьма затруднительно представить себе, чтобы раз в каждые два дня можно было раскрывать обнаруженное тяжкое преступление. Или, говоря иначе, представить себе отсутствие накапливающихся в арифметической прогрессии нераскрытых и с каждым днем становящихся всё более глухими дел!