Пограничные бродяги (др. изд.) - Эмар Густав - Страница 5

– Спасибо, – ответил торговец с глубоким чувством. – Еще одно слово, перед тем как нам расстаться.

– Говорите.

– Скажите мне свое имя, чтобы когда-нибудь, в случае надобности, я мог обратиться к вам, как и вы ко мне.

– Правда; меня зовут Транкиль, мои товарищи – лесные охотники, прозвали меня Тигреро 7.

И прежде чем торговец пришел в себя от удивления, вызванного тем, что перед ним человек, слава которого гремела на границе, охотник, раскланявшись с ним в последний раз, прыгнул в пирогу, оттолкнулся от берега и, усиленно гребя, поплыл к другому берегу.

– Транкиль, Тигреро! – бормотал Джон Дэвис, очутившись один. – Это мой добрый гений внушил мне подружиться с подобным человеком.

Он расположился на носилках, которые взяли в руки двое слуг, и, бросив последний взгляд на канадца, пристававшего в эту минуту к противоположному берегу, произнес:

– В путь!

Скоро берег опустел, торговец и его свита исчезли за деревьями, и только слышался шум, который все более и более ослабевал, пока наконец совсем не затих, да отрывистый лай ищеек, бежавших впереди небольшого отряда.

ГЛАВА III. Черный и белый

Между тем канадский охотник, имя которого мы теперь знаем, пристал, как мы уже сказали, к тому берегу реки, где он покинул негра спрятавшимся в прибрежных кустах.

За время продолжительного отсутствия своего защитника раб имел полную возможность убежать и сделать это с тем большим основанием, что вряд ли мог рассчитывать на то, что его не будут преследовать по прошествии этого промежутка времени, который позволял ему выиграть большое расстояние у тех, кто ожесточенно преследовал его, с таким упорством стараясь его поймать.

Однако он ничего подобного не сделал, потому ли, что мысль о бегстве показалась ему неосуществимой; потому ли, что он чувствовал себя слишком утомленным; потому ли, наконец, что он имел на это свои причины, – ничего этого мы не знаем. Он не стронулся с места, где укрылся в первую минуту, следя беспокойным взглядом за передвижениями находившихся там людей.

Джон Дэвис вовсе не преувеличил, рассказывая охотнику о наружности Квониама, который действительно был одним из великолепных представителей африканской расы. Двадцати двух с небольшим лет, он был высокого роста, хорошо сложен, строен; у него были широкие плечи, выпуклая грудь; черты его лица были тонки, выразительны, лицо его отражало чистосердечие, его открытый взор светился умом, и, наконец, хотя цвет его кожи и был черным, а в Америке, этой стране свободы, цвет этот является неизгладимым знаком рабства, – тем не менее Квониам не производил впечатления человека, созданного для неволи, настолько все в нем, казалось, жаждало свободы и той свободной воли, которую Бог даровал своим творениям и которую люди тщетно пытались у них отнять.

Когда канадец возвратился на свое место в пироге, а американцы покинули берег, вздох успокоения вырвался из груди негра, ибо, не зная наверное того, что произошло между охотником и старым хозяином, так как Квониам находился слишком далеко от места разговора для того, чтобы его слышать, он все же сообразил, что, во всяком случае, некоторое время ему нечего бояться последнего, и поэтому с лихорадочным нетерпением ожидал возвращения своего благородного защитника, чтобы узнать от него, чего ему отныне бояться или на что надеяться.

Причалив к берегу, канадец вытащил пирогу на песок и твердым и размеренным шагом направился к месту, где, по его предположению, должен был находиться негр.

Действительно, скоро он увидел его сидящим почти в той же позе, в которой он его покинул.

Охотник не мог удержаться от довольной улыбки.

– А-а! – сказал он негру. – Так вот вы где, мой друг Квониам?

– Да, хозяин. Значит, Джон Дэвис сообщил вам мое имя?

– Как видите. Но что вы тут поделываете, почему вы не убежали во время моего отсутствия?

– Квониам не трус, – сказал он, – чтобы бежать в то время, когда другой рискует из-за него жизнью. Я ждал и был готов пожертвовать собой, если бы белому охотнику угрожала какая-либо опасность 8.

Квониам произнес эти слова просто, но с достоинством. Видно было, что он говорит чистую правду.

– Прекрасно, – благосклонно ответил охотник. – Очень вам благодарен, намерение у вас было хорошее. К счастью, вмешательство ваше оказалось ненужным – впрочем, вы лучше сделали, что остались здесь.

– Что касается меня, хозяин, то будьте уверены, что я навсегда сохраню признательность к вам.

– Тем лучше для вас, Квониам, это покажет мне, что в вас нет неблагодарности, одного из самых гадких пороков, которыми страдает человечество. Но, прежде всего, не называйте меня, пожалуйста, больше хозяином, это мне неприятно – слово «хозяин» предполагает понятие о подчинении, а я не хозяин вам, а только товарищ.

– Как же иначе может называть вас бедный раб?

– Как называть меня? Зовите меня Транкилем, как я зову вас Квониамом. Транкиль – имя, которое, надеюсь, не трудно запомнить.

– О, нет ничего легче! – заметил, смеясь, негр.

– И прекрасно! Дело, значит, сделано. Теперь обратимся к другому, и прежде всего возьмите себе вот это.

Тут охотник достал из-за пояса бумагу, которую протянул негру.

– Что это? – спросил он, с беспокойством смотря на бумагу, содержание которой было ему недоступно, так как он не умел читать.

– Это? – с улыбкой ответил охотник. – Это – драгоценный талисман, делающий из вас такого же человека, как и все, и вычеркивающий вас из числа животных, среди которых вы числились до сего времени – одним словом, это акт, которым Джон Дэвис, родом из Южной Каролины, работорговец, возвращает, начиная с сегодняшнего числа, присутствующему здесь Квониаму полную свободу, которой он отныне может пользоваться как ему заблагорассудится, это – ваша отпускная, написанная вашим бывшим хозяином и скрепленная подписями вполне правоспособных свидетелей, которая пригодится вам в случае надобности.

При этих словах негр побледнел, как бледнеют люди его цвета, то есть лицо его приняло темно-серый оттенок, глаза его широко раскрылись, и в течение некоторого времени он стоял не двигаясь с места, пораженный как громом, будучи не в состоянии вымолвить хоть слово или сделать какое-либо движение.

Наконец он разразился взрывом громкого смеха, перекувырнулся два или три раза с ловкостью кошки, и вдруг у него потоком полились слезы.

Охотник внимательно следил за действиями негра, чувствуя крайний интерес к тому, что делалось перед его глазами, и с каждой минутой испытывал к этому человеку все большее и большее влечение.

– Так, значит, я свободен, совершенно свободен, не правда ли? – проговорил наконец негр.

– Совершенно верно, – с улыбкой ответил охотник.

– Теперь я могу уходить, приходить, спать, работать или отдыхать без всякой помехи, не боясь ударов кнута.

– Конечно.

– Я принадлежу себе, себе одному? Я могу думать и поступать, как и другие люди? Я больше не вьючное животное, на которое кладут тяжести или запрягают? Несмотря на свой цвет, я такой же человек, как всякий другой – белый, желтый или красный?

– Как же иначе? – сказал охотник, сразу увлеченный и заинтересованный этими наивными вопросами.

– О-о! – проговорил негр, хватаясь руками за голову. – О, так я наконец свободен, свободен!

Он произнес эти слова с необыкновенным ударением, заставившим охотника вздрогнуть.

Вдруг негр опустился на колени, сложил руки и поднимая глаза к небу, голосом, в котором слышалось неимоверное счастье, громко произнес:

– Всемогущий Боже, для Которого все люди равны, и Который не смотрит на их цвет, чтобы помогать им и защищать их, Ты, чьи милости и всемогущество безмерны, благодарю Тебя, благодарю Тебя, Боже мой, за то, что Ты избавил меня от рабства и даровал мне свободу!