Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Рассказ о говорящей собаке - Сотник Юрий Вячеславович - Страница 32


32
Изменить размер шрифта:

— Да, — сказал я.

— Что говорить! У меня нет и сомнений, что ты великолепно делаешь доклады в своем классе.

— У-у-у! — поддержал Суббота это убеждение Петра Ефимовича.

— Я уверен, что доклады твои проходят на «ура».

Мне вовсе не становилось стыдно за вранье.

— Но, дорогой коллега, я несколько удивлен, почему такую тему поручили тебе? Согласись, что еще остались в науке некоторые вещи, до конца не познанные тобой? «Ну, как уберечь себя от инфекционных заболеваний…» Гм-гм-м… Разберешься ли ты?

— Он разборчивый, — махнул рукой Суббота. — Доклад надо делать — вот беда.

Для Субботы бедой были доклады, выступления на собраниях, заметки в стенгазету и домашние сочинения.

— Нет, Суббота, я не вижу в этом беды, — сказал Петр Ефимович, снимая очки, — это даже хорошо, что тебе, Миша, поручили доклад. Любой доклад развивает воображение, приучает говорить, мыслить логическими категориями. Может быть, мне сделать доклад в вашем классе? Я немного учился на врача… У меня высшее медицинское образование.

— А вас не будут слушать, — резко сказал Суббота.

— Правда, Петр Ефимович, правда, у нас такие змеи в классе.

Отец Булочной открыл книжный шкаф. Вручая мне огромный том «Курса острых инфекционных болезней» Г. А. Ивашенцова, он сказал:

— Миша, я с удовольствием даю тебе книгу, но с одним легким для тебя условием: если ты встретишь затруднение, знаешь, тут много латинских слов, если ты почему-либо не поймешь латынь или медицинский термин, ты подымешься ко мне, чтобы спросить. Хорошо?

— Он все поймет! — вскричали мои друзья, выхватив у меня книгу.

Впервые Петр Ефимович пожал мне руку.

Ну действительно, что могло быть непонятного в книге, которую мы не собирались читать?..

Тиф начинался сильным ознобом, головной болью, рвотой, болями в боку. Малярия начиналась тоже с озноба. Корь высыпала пятнами на лице. Сибирская язва Булочной не подходила, потому что ею болеет в основном крупный рогатый скот.

Мы уступили настояниям Января и выбрали вполне детскую болезнь. Вот что мы советовали:

«Булочная, набей высокую температуру на градуснике. Все время жалуйся на голову, у тебя болит живот и горло. Тебе должно быть трудно глотать. Запомни: у тебя начинается дифтерия».

Дифтерия ему понравилась, он показал большой палец, присыпал его сверху солью. Мы распрощались, и Булочная захромал от окна в глубь коридора.

В тот день, которым закончится это повествование о скарлатине и других детских болезнях, над Пулковским меридианом небо было голубым и чистым. Я сбежал с двух уроков ради прогулки на седьмое небо. Ради этой прогулки я не задумываясь пожертвовал шипящими гласными и континентальным климатом казахских степей.

На Пулковском слышно было, как хлопают где-то двери приемного покоя и скрипит под ногами родителей снежный покров земли. Беспощадное солнце, ударившись о снег, застревало осколками в моих глазах, и я, прищурясь, смотрел в сторону, откуда должны были появиться родители Белоножки с узлом в руках. Накануне я узнал в Справочной, что врачи все же решили отпустить Белоногову Соню.

Я сидел на цоколе здания, положив под себя портфель замком вниз, и ждал.

Булочную к окну не подзывали, большеротый стриженый мальчик объяснил мне знаками, что Булочная лежит.

Так вот я сидел и ждал.

Около двенадцати во дворе послышалось знакомое тарахтение мотора ДКВ, и в подтверждение моей догадки, что это машина марки ДКВ, из-за сугроба выскочило такси и затихло возле дверей «Первой инфекции».

Из ДКВ вылезла высокая красивая женщина в каракулевой шубе, скользнула по мне безразличным взглядом и наклонилась к шоферу:

— Я забираю из больницы девочку. Это продлится не очень долго. Вам нужно оставить залог?

Таксист усмехнулся, оглядел дорогую шубу и отказался от залога.

— Но вы все же не уезжайте, — настаивала женщина.

— Куда я денусь?

Белоножкина мать не узнала меня. Я не собирался узнавать ее. Когда Анна Федоровна вытащила из машины узлы с одеждой и пошла к дверям, я не пошевелился, чтобы открыть ей дверь.

Я обошел машину кругом, постучал портфелем по кузову.

— Ты мне машину разобьешь, — погрозил незлобно шофер.

Мне нравились эти юркие, напоминавшие черных жуков автомобили, сконструированные немцами, видимо, к концу войны и, видимо, на голодный желудок. Тонкая жесть и два громких цилиндра говорили о бензиновой нужде, о супе из куриных перьев и близком крахе. ДКВ достались нам в уплату за руины Невского и за трупы на льду Фонтанки в блокадную зиму. Они прибывали из Германии вместе с комбинированными полуботинками, клетчатыми пиджаками и фетровыми шляпами. Война была вчера, со стен еще не стерлись надписи: «Эта сторона улицы наиболее опасна при артобстреле».

Появившаяся в дверях Белоножка сразу заметила меня.

— Мама, Андраша здесь!

— Приветик, Белоножка! — сказал я, а матери почтительно: — Здравствуйте, Анна Федоровна.

— Очень мило, Миша, — сказала мать, узнав меня. — Как поживаешь?

— Хорошо, — ответил я, потому что день был солнечный, небо высокое, а кое-кого выписали из больницы.

— А как ты приехал? — спросила Белоножка.

Я хлопнул портфелем по своим ногам:

— На одиннадцатом номере.

— Знаешь, знаешь, так жалко Булочную!.. — сказала Белоножка трагическим голосом, сдвинув брови. — Его хотели выписать, и вдруг поднялась температура…

— Интересно, сколько?

— Сорок у Булочной. Его держат в кровати, врачи не знают, что у него. Так его жалко!

— У Булочной дифтерит, — сказал я.

— Да? Откуда ты знаешь? — прищурила она свои глаза, став прежней надменной Белоножкой.

— Я все знаю.

— Все-все? — иронически спросила она.

— Все и даже чуточку больше, — ответил я.

Я смотрел на кончик ее порозовевшего носа и думал о том, что он наверняка касался носа Булочной.

— Соня, тебе нельзя долго быть на свежем воздухе, — сказала мать, уже сидевшая в такси.

— Садись, а то опять заболеешь, — сказал я, подтолкнув ее к такси.

— Соня! — строго произнесла Анна Федоровна.

Белоножка устроилась на переднем сиденье, подобрав полы ярко-красного пальто с серым каракулевым воротником.

Я покрепче захлопнул широкую единственную дверцу ДКВ. ДКВ завелся, прочистил хлопками трубу и, пуская дым, скрылся за сугробом. Где-то возле ворот еще пошумел, потом все стихло на больничном дворе.

Прошло много лет, прежде чем я заметил, что меня не пригласили сесть в машину.

Я подумал об этом сейчас, припоминая заснеженный, скрипевший под нашими ногами Пулковский меридиан и пронзительно чистое небо над ним. Над моей головой.

— Отметь здесь же где-нибудь, что я через три дня выписался из больницы, — просит взрослый Булочников, читая написанное через мое плечо. — И вообще я выгляжу на страницах твоих мемуаров самым настоящим ловеласом, — добавляет он недовольно.

— Таким я вижу тебя в том прошедшем времени.

— Ради истины ты мог бы опустить кое-какие детали. Неужели Белоножка похожа на женщину, которая может позволить дотронуться до ее лица кончиком носа? Этого никогда не было. Спроси у Соньки…

— Хорошо, Булочная. Я тебе верю. Поэтому я здесь же напишу: «Белоножка была не только надменной, язвительной девчонкой, но, как теперь выяснилось, она была еще и недотрогой».

1968

Леонид Ленч

Как я был учителем

I

Я был учителем пятьдесят лет тому назад. Мне шел тогда пятнадцатый год, и я сам учился в гимназии, по тем не менее я настаиваю на слове «учитель».

Репетитором меня нельзя было считать. Репетиторством занимались гимназисты-старшеклассники, они имели дело с уже готовым материалом — с отстающими оболтусами из младших классов, которых они за умеренное вознаграждение вытаскивали за уши из двоечной трясины.