Тайник на Эльбе - Насибов Александр Ашотович - Страница 60

В девять часов вечера штандартенфюрер Больм вошёл в кабинет генерала Упица и доложил, что вернулся штурмфюрер Торп, ездивший по заданию в концлагерь.

— Позовите его, — распорядился Упиц.

Торп явился.

— Вы прямо оттуда? — спросил Упиц.

— Да, господин генерал, только что. День выдался напряжённый, и я едва успел обернуться в оба конца. Всего доставлено семьсот человек. В пути от Аушвица до Остбурга происшествий не было. Всю партию разместили в отделении лагеря, близ завода. Для этого очистили несколько бараков.

— Но там было переполнено, — сказал Больм. — Куда же девали тех, что содержались прежде?

— То была категория «зондербехандлунг». К тому же в бараках вспыхнула эпидемия дизентерии. Словом, больше они ни на что не годились.

Группенфюрер Упиц понимающе кивнул.

— Продолжайте, — сказал он. — Кто этот человек?

— Один из вновь прибывших. Обычный пленный.

— Что побудило его доносить на своих товарищей? Вы разобрались в этом, Торп?

— Весьма веская причина, господин Группенфюрер. Он надеется на лучшую участь. Он хочет жить.

Упиц поднял свою тяжёлую голову, долго разглядывал Торпа, будто видел его впервые.

— Значит, — медленно проговорил он, постукивая карандашом по столу, — значит, Торп, если я правильно понял вас, тысячи пленных, которых тщетно вербуют в национальные легионы вермахта, в формирования ост-полиции, в осведомители гестапо и абвера, — все они жить не хотят и только о том и мечтают, чтобы подохнуть?

Упиц говорил негромко, спокойно произнося слова. Однако Торп нервно переступил с ноги на ногу. Он, как и другие контрразведчики, успел за недолгий срок пребывания в Остбурге Упица изучить его характер. И Торп знал, как легко подвержен Группенфюрер приступам безудержной ярости.

— Я неправильно выразился, — пробормотал Торп, — я хотел…

— Так говорите, черт вас побери, ясно, коротко, чётко! Кто этот человек? Что собой представляет? Поймите: я должен знать, можно ли ему верить!

— Он в плену почти два года, господин группенфюрер. На хорошем счёту. За дисциплинированность был назначен помощником капо[32] , сортировал одежду ликвидированных. Утверждает, что у себя на родине был репрессирован. Что-то уголовное… кажется, воровство изделий на заводе.

Доложив это, Торп смолк, нерешительно поглядел на шефа.

— Дальше, — сказал Упиц. — Говорите дальше.

Почувствовав, что генерал остыл, Торп облегчённо перевёл дыхание, приободрился.

— Быть может, вы пожелаете сами допросить этого человека, господин Группенфюрер? — спросил он.

— Вы привезли его? — Упиц удивлённо откинулся в кресле. — Зачем вы это сделали?

— Я рассудил, что это нелишне, — пробормотал контрразведчик. — Человек меня заинтересовал, и я подумал: господину группенфюреру будет любопытно на него взглянуть, быть может, возникнут дополнительные вопросы…

— В самом деле, не вызвать ли его сюда? — вставил штандартенфюрер Больм.

— Где он? — спросил Упиц.

— Внизу, господин группенфюрер.

— Ладно, давайте его.

Торп вышел и вскоре вернулся. Следом шёл пленный, конвоируемый автоматчиком. Оставив узника у порога, солдат вышел.

Упиц оглядел лагерника. Это был худой, высокий человек с длинным лицом, одетый в полосатую робу.

— Говори, — приказал Упиц по-русски.

— Я знаю по-немецки, — поспешно сказал пленный, угодливо улыбнувшись. При этом его тощее, костистое тело резко согнулось, будто переломилось в пояснице.

Упиц кивнул. Пленный продолжал. Он рад, что может оказать услугу германским властям. Он всей душой ненавидит страну, в которой имел несчастье родиться. И сделает все, чтобы доказать свою преданность великой Германии, ибо его давнишняя мечта — заслужить право навсегда в ней остаться.

— Короче, — пробурчал Упиц. — Повтори свои показания.

Лагерник закивал, шагнул вперёд.

— Я из Аушвица, господин генерал, прибыл с партией пленных, отобранных, чтобы…

— Известно. Говори дальше.

— В Аушвице мне довелось хорошо узнать… Я давно подозревал этого человека, господин генерал… Я только не мог… Я хотел…

— Короче!

— Это случилось ночью. Я не спал, молча лежал в чуть освещённом бараке. Не мог заснуть: разболелся зуб. Вдруг — голоса. Прислушался: беседуют двое на соседних нарах.

— Кто такие?

— Одного не опознал — было темно, господин генерал. Другой оказался моим соседом по нарам.

— Звать?

— Андрей.

— Фамилия?

— Все называют его просто Андрей. У него есть, конечно, и фамилия, но я её не знаю. Вообще в лагере только номера…

— А как зовут тебя?

— Станислав Цюпа, господин генерал.

— Продолжай, Цюпа.

— Слушаюсь, господин генерал. — Пленный, облизнув губы, сделал ещё шаг. — Так вот, чую разговор. Тихо говорят. Этот самый Андрей взволнованно рассказывает: «Поднял голову — и обомлел: он!» — «Да не может быть такого!» — отвечает другой. — «Он, он самый!» — «Командир?»

— «Да. Командиром моим был, гвардии старшим лейтенантом». Они перешли на шёпот, — продолжал Цюпа, — и я долго не мог ничего разобрать. Но было понятно: Андрей убеждает в чем-то того, другого. А этот сомневается, не верит. «Ладно, — сказал Андрей, — я тебе докажу!» Он слез с нар, исчез. Через минуты две вернулся. «Гляди, говорит, внимательно гляди!» Я незаметно приподнялся, передвинулся к краю нар. И увидел в руках Андрея кинжал. Запомнил: ручка винтом, блестящая.

— Кому доложили? — спросил Упиц.

— Не мог, господин генерал. — Предатель весь подался вперёд, затряс головой. — Никак не мог, вот как перед богом! Это же ночью происходило. Разве выйдешь? Высунешь голову за дверь — пуля. А наутро нас построили, разделили на группы. Одну, в которую попал и я, погрузили в вагоны и отправили сюда. Здесь только и смог…

— Как же ты узнал Андрея, видел кинжал, но не опознал второго?

— Тот, второй, спиной ко мне был, затылком. А по затылку разве определишь? Мы же все… обросшие, да и халаты одинаковые. Уши только запомнил — уши у него большие и торчат…

— Уши, — проворчал Упиц. Он заглянул в лежащие на столе бумаги. — Это было?…