Тайник на Эльбе - Насибов Александр Ашотович - Страница 21

— Так чем знаменит кладбищенский сторож Фиш?

— Ничем, господин офицер. Просто это человек, который открыл мне глаза на многое. Когда-то, в годы моего детства, он был лодочником в Гамбурге. Хорошо знал отца. Нянчил меня, на руках носил… Потом пропал. Уехал. И вот, много лет спустя, я встретил его в Остбурге. Случайно встретил. Мы хоронили кого-то из друзей, и на кладбище вдруг я вижу старого Лотара! Там же, на кладбище, его сторожка. Он бобыль, живёт обособленно. Я остался у него ночевать, И мы скоротали время до утра, сидя за кружкой пива. Помнится, это было в тридцать восьмом году, да-да, осенью тридцать восьмого… И знаете, что предсказал Фиш? Войну Гитлера против вашей страны!

— Любопытно, — усмехнулся Аскер.

— Больше того, господин офицер, он предсказал поражение нацизма в этой войне! Лотар так и сказал: «Эти русские свернут шею нашему бесноватому. Попомни моё слово, Герберт».

— Он что — коммунист, этот Фиш?

— Нет, не думаю. — Ланге потянулся за сигаретой, зажёг её, осторожно положил в пепельницу обгорелую спичку. — Не думаю, по всей вероятности, нет.

— И Фиш жив?

— Я получил от него весточку месяц назад.

— Ну, а другой?

— С ним я встретился в тридцать третьем году, в ту ночь на 27 февраля, когда в Берлине горел рейхстаг. Это была наша первая встреча. Порт Гамбурга гудел, будто потревоженный улей. Там шёл митинг. Ораторы вовсю драли глотки. Говорили многие, но громче всех — фашисты. Им подпевали социал-демократы. Все они хором вопили о необходимости «сильной руки», чтобы вновь завоевать стране и нации «место под солнцем», поносили коммунистов. Тогда мне это нравилось, и я орал вместе с другими, потрясая факелом, и готов был хоть сию минуту идти воевать за это самое место под солнцем. «Глупец», — сказал кто-то рядом. Я обернулся и увидел человека в фуражке с лаковым козырьком и в синем комбинезоне. Он жевал сигарету, насмешливо глядел на меня. Это был здоровяк, и я сдержал ругательство, готовое сорваться с губ. А митинг продолжался. Страсти так накалились, что произошла потасовка. Здорово досталось наци, а заодно и эсдекам. В таких случаях полиция тут как тут. И вот уже заработали резиновые дубинки шуцманов. Я счёл за благо потихоньку выбраться из толпы. «Эй!» — окликнули меня. Я оглянулся. Подошёл тот самый, в фуражке. «По кружке пива, а? — сказал он так, будто мы были давнишние знакомые. — Я плачу». Он чем-то понравился мне, и я забыл, что несколькими минутами раньше едва с ним не подрался. Мы устроились в маленьком кабачке и тянули пиво. Разговорились. Впрочем, больше говорил я, а он слушал и лишь изредка вставлял словцо. Я болтал вовсю, рисуя картины новой Германии, одну прекраснее другой. Он слушал. Потом спросил: «Твой отец тоже был докер и жил здесь до мировой войны?» — «Разумеется, — ответил я. — Мы потомственные докеры, здесь трудились всю жизнь и отец мой и дед». — «Как он жил, твой отец, лучше, чем ты?» Я сказал, что нет, не лучше. Помнится, семья и в те годы считала каждый пфенниг, лишь по праздникам ела мясо. «Вот видишь, — сказал он, — выходит, так было и прежде. А ведь до войны Германия имела и жизненное пространство, и место под солнцем, и колонии, и всякие прочие штуки, о которых сейчас вопят нацисты. Имела все, а твой отец, докер, едва сводил концы с концами. Почему ты уверен, что теперь все изменится и каждый рабочий будет кататься, как сыр в масле?» Настроение у меня упало. Я стал придираться к его словам. «Ты сердишься, Юпитер, — улыбнулся он, — значит, ты неправ».

Только много позже я понял, что злился не на него, а на самого себя. Видимо, стыдно было признаться в этом… Вот как мы познакомились. Его звали Отто Шталекер. Оказалось, что работаем на одной верфи, только на разных стапелях. Он был механик, а я слесарь. Мы подружились, хотя он и постарше годами, после смены поджидали друг друга, вместе ходили в кабачок, если водились деньги. Даже женились на подружках — наших жён и по сей день водой не разольёшь… Когда я перебрался в Остбург, туда же переехал и Отто. Работали на одном заводе. Началась война, меня забрали в вермахт, Шталекера же оставили

— он большой специалист в своём деле…

— Он тоже не состоит ни в какой партии, этот ваш друг?

— Не знаю, господин офицер. — Ланге помедлил. — Чего не знаю, того не знаю. Но у Шталекера старые счёты с наци. Мерзавцы замучили в лагере его старшего брата. Побывала в их лапах и жена Отто. Словом, он глотку б им перегрыз, если бы мог. Это уж точно.

— А может, грызёт? — проговорил Аскер. — Не сидит, может, без дела в своём Остбурге, а?

Ланге пожал плечами.

— Кто знает? — сказал он. — Отто человек смелый, решительный…

— М-да, — задумчиво протянул Аскер. — Хорошие у вас друзья.

— Неплохие, — кивнул Ланге.

— Ну, а третий?

Ланге сказал:

— Это солдат, с которым я служил, Георг Хоманн.

— Служили, — повторил Аскер, стараясь говорить спокойно. — А что, этот… как его?

— Хоманн, господин офицер.

— А что, Хоманн теперь не с вами? Или погиб?

— Ни то и ни другое.

— Где же он?

— Как объявили неделю назад, Хоманн дезертировал. Перебежал на вашу сторону. Сидит теперь в каком-нибудь лагере военнопленных, вроде этого. Если, конечно, его не подстрелили по дороге.

— Вы говорите так, будто не знали, что Хоманн собирался дезертировать.

— Я и в самом деле ничего не знал.

— Но вы были друзьями!

Пленный выпрямился на табурете.

— Таков Хоманн, господин офицер. Если не сказал, значит, не мог. Не мог — и баста.

— Вы и до войны знали друг друга?

Ланге покачал головой.

— Нет, хотя и жили бок о бок: и он и я в Остбурге. С Хоманном мы знакомы года полтора, с тех пор как попали в одну роту.

— Давно не были в родных краях, Ланге? — вдруг спросил Аскер.

— Давно.

— Хотелось бы съездить?

— А как же, господин офицер! Но теперь — капут. Надо ждать, когда окончится война или произойдёт обмен пленными.

— У вас что, семья в Остбурге?

— Да, господин офицер. Жена и дочь пяти лет. Им сейчас приходится туго — плохо с продуктами, да и Остбург частенько бомбят. Хоманн рассказывал…

— Он что, письма оттуда получал?

— Нет, ездил в Остбург. Я забыл сказать, господин офицер: Георг Хоманн совсем недавно побывал в Остбурге. Ему дьявольски повезло. И случилось это, когда он был назначен в караул — охранять склад провианта. Хоманн заступил на пост в полночь и только успел раза два пройтись вдоль стены склада, как был окликнут какими-то солдатами, которые оказались неподалёку. «Разиня, — кричали солдаты, — погляди-ка назад!» Хоманн обернулся и обомлел: окно склада светилось. Причём свет то усиливался, то почти совсем исчезал. Хоманн понял, что на складе возник пожар, высадил раму, влез в окно. Горела куча пустых ящиков, стоявших у стены. Хоманн раскидал их, принялся гасить пламя. Когда вызванные по тревоге люди прибыли, пожар был уже ликвидирован. Разумеется, Хоманна сменили, отвели в караульное помещение, дали прийти в себя. А наутро он был вызван командиром батальона, и тот наградил его отпуском. Хоманн побывал в Остбурге, привёз письмишко от моих. Вернувшись, ходил озабоченный, мрачный. Что-то его беспокоило. Теперь я знаю что. Георг Хоманн обдумывал своё намерение. И — выполнил его. Вот и вся история, господин офицер.