Дитя Всех святых. Перстень со львом - Намьяс Жан-Франсуа - Страница 5

Стояла восхитительная погода. Оказавшись вблизи Маргариты, Гильом смог оценить, до чего хорошо она сложена. Он почувствовал себя уже не просто на земле, а в том самом Раю Земном, где Маргарита была новой Евой — настолько же черноволосой, насколько ее праматерь была белокурой.

— Отныне никакой другой женщины для меня не существует! Согласитесь быть моей дамой, или я вовсе откажусь от турнира!

Внезапно Маргарита де Куссон вновь сделалась серьезной. Пора возвращаться к действительности. Она хотела стать ледяной душой, она ею и станет. В чем этот рыцарь убедится на собственном опыте.

— Если я соглашусь, то лишь при одном условии, которое вы не сможете выполнить.

— Каком же? Я заранее повинуюсь!

— Проиграйте! Дайте выбить себя из седла в первой же схватке! Это и есть то условие, при котором я стану вашей дамой!

— Мне — проиграть?!

— Вы отлично слышали, Гильом де Вивре! Но такое испытание вам не по зубам. Прощайте.

Маргарита де Куссон дала шпоры коню, но Гильом удержал ее.

— Если я проиграю, то опозорю свой герб в первом же выходе на ристалище…

Маргарита не ответила.

— Если я проиграю, победитель заберет моего коня и доспехи. Придется платить выкуп…

Маргарита не ответила.

Никогда еще Гильом де Вивре не испытывал подобного смятения. Однако ему удалось взять себя в руки и задать тот единственный вопрос, который имел для него значение:

— Если я проиграю, дадите вы мне взамен свое слово?

Маргарита де Куссон уже пришпорила коня, но он все же различил ее ответ, донесшийся к нему сквозь топот копыт:

— Да…

Вот в этом-то помрачении сердца и ума провел Гильом де Вивре часы, остававшиеся до начала турнира. Прибыв на место, он даже не обратил внимания на великолепие зрелища, открывшегося ему. Хотя такому новичку, как он, было на что посмотреть.

На состязание съехались рыцари со всей Бретани — примерно шесть десятков палаток было разбито на широком лугу. Оруженосцы помогали сеньорам облачиться в доспехи и хлопотали вокруг лошадей. Бойцы приглядывались друг к другу издали; самым молодым было по шестнадцать, самым старшим — немногим более сорока. Уже не первый месяц ждали они этого момента, который вместе с войной и любовью был тем, что имелось самого волнующего в их жизни.

Пока они снаряжались, публика едва сдерживала нетерпение. По обе стороны ристалища были возведены две большие деревянные трибуны. На одной из них, окружая герцога Бретонского Жана III и епископа города Нанта, теснились благородные дамы, богатые сеньоры и важные церковники, прибывшие сюда не только из Бретани, но также из Франции и Англии. Остальные места занимали зажиточные буржуа Ренна и Нанта. Что касается простонародья — окрестных крестьян, пришедших пешком, мещан, слуг, наемных солдат из свиты вельмож и прочего мелкого городского люда, — то все они толпились за веревками, натянутыми по обе стороны трибун. От арены они находились достаточно далеко, чтобы разглядеть сражения во всех подробностях, им перепадали одни только крохи зрелища, но — подумаешь, велика важность! Ведь это же Иоаннов день, праздник солнца, света, будущего урожая, самой жизни! Среди молодых героев, готовившихся к схватке, у них еще не было любимчиков, они каждому готовы были рукоплескать, лишь бы тот бился честно и отважно.

Раздался оглушительный рев труб, тотчас же перекрытый криками толпы: «Едут! Едут!»

Действительно, они приближались, все шестьдесят, один за другим, на конях в блестящей сбруе, в сверкающих на солнце доспехах, с копьем в правой руке, со щитом, повешенным на грудь, в многоцветье шелковых лент, развевающихся на их шлемах с поднятым забралом.

По очереди приветствовали они Жана III, склоняя перед ним копье и объявляя свое имя и титул. Тот обращался к ним с любезной улыбкой и предлагал указать свою даму, что отнюдь не было данью галантности, но жестким правилом, обязательным для любого турнира.

Гильом де Вивре попал почти в самую середину вереницы. Он все еще не пришел в себя. Что же с ним такое случилось? Ведь он приехал сюда, чтобы с блеском проявить молодые силы и отвагу, и вот вместо этого у него в мозгу засела безумная мысль. Гильом в тревоге посмотрел на перстень со львом. Он подумал об Эде, грозе сарацин, и вновь с содроганием вспомнил окровавленный палец своего отца. Кольцо принадлежало ему по праву, как носителю титула, и он ужаснулся: во имя любви внезапной, а быть может, и безнадежной он собирается покрыть его позором. Что с ним случилось? Он ли это?

Остановившись напротив герцога, Гильом прерывающимся голосом назвал себя. Жан III с подчеркнутой приветливостью улыбнулся ему в ответ. Наверняка он решил, что новичок просто робеет перед первым поединком.

— Смелее, Гильом! Выберите себе даму и бейтесь благородно!

Нет, ему это не приснилось… Она там, в конце трибуны. И Гильом де Вивре направился к фиолетовому, увенчанному черным силуэту. По мере того как он продвигался к цели, молодые благородные дамы из окружения герцога хмурились. Ведь призыв, который посылали ему их глаза, был так ясен! Он должен сражаться и побеждать ради них — они же были львицами, самками его породы, верными и покорными. Еще есть время одуматься, избежать непоправимого. Но Гильом де Вивре не остановился.

Со своей стороны, и Маргарита де Куссон не сводила с него глаз. Она не верила всерьез, что Гильом примет ее вызов, согласится на невероятно жестокое для рыцаря требование. Она хотела лишь избавиться от него, а вовсе не отправлять на смерть. Но теперь, когда события зашли слишком далеко, это уже ничего не меняло. И она нисколько не была взволнована.

Она видела, как красивый молодой человек, казалось, созданный для побед в любви и на поле брани, приближается к ней. Она видела молодых женщин на трибуне, бросающих на него красноречивые взгляды и машущих платками. Какое безумие толкало их на это? Неужели они так спешат избавиться от своей свободы, сделаться супругами, наплодить детей и разделить всеобщую участь? Любовь… Маргарите случалось думать о ней. Она ничуть не презирала это чувство и того меньше отвергала. Ведь именно любовь толкнула Теодору на поступок, с которого все и началось. Когда-нибудь и сама Маргарита покорится ее законам, но сейчас любовь оставалась для нее чем-то далеким…

Погрузившись в свои размышления, Маргарита де Куссон даже не заметила, как Гильом остановился и указал на нее своим копьем. Толпа, видя ее безразличие, взроптала. Возможно ли, чтобы дама отвергла рыцаря? Это было бы неслыханно. Маргарита подняла голову. Гильом улыбался ей из-под забрала. В ней все напряглось. Она желала испытания? Сейчас она его получит. Скоро кровь молодого рыцаря обагрит землю ристалища, и она одна будет за это в ответе. Если ей удастся при виде этого не испытать ни малейшего волнения, значит, и ее встреча с Югом и Теодорой уже не за горами.

Маргарита жестом выразила согласие, и Гильом де Вивре поехал занимать свое место среди прочих участников.

Ему выпал жребий открыть состязание. Под звуки труб было громогласно объявлено его имя, равно как и имя его соперника. Им оказался сеньор де Шатонеф. Такой приговор судьбы больше всего огорчил Гильома. Арно де Шатонеф был одним из самых молодых участников турнира. В схватке с опытным и уже прославленным бойцом было бы не так обидно подчиниться тираническому требованию Маргариты, но проиграть юнцу своего возраста, прибывшему испытать себя, как и он сам, спасовать перед равным…

— Пошел!

Приказ герольда застал его врасплох. Он, однако, уже находился там, где положено, с правой стороны барьера, отделявшего его от противника, и, наподдав коню шпорами, понесся вперед во весь опор.

Все последующее совершилось в считанные секунды. Гильом до самого последнего мига не мог решить, исполнить ли обет, данный своей даме, или же нарушить его, сочтя за каприз взбалмошной девицы, и биться, как подобает рыцарю. Поскольку ум его так и не смог ни на что решиться, выбор за него сделало тело: уже когда пора было наносить удар, он отвел взгляд от противника, пытаясь отыскать на трибуне фиолетовое платье своей возлюбленной; заодно и копье его отклонилось от цели. Боль пронзила Гильома одновременно со вспышкой света. А дальше — ничего…