Дитя Всех святых. Перстень со львом - Намьяс Жан-Франсуа - Страница 17

Они, однако, были изгнаны из города и лишены всего своего имущества, равно как и другие жители Кале, поскольку Эдуард прибегнул к мерам, доселе неслыханным: он решил превратить город в английскую колонию. Для этого за Ла-Маншем навербовали добровольцев, чтобы поселить их в опустевших домах вместо изгнанных французов.

Вот с таких чудовищных потерь началась эта война, которой, как и Франсуа, вскоре исполнялось десять лет. Король Франции и его огромные войска оказались посрамлены маленькой страной, которую некогда захватили французские рыцари во главе с Гильомом Завоевателем[8]. И, казалось, захватили надолго.

Рассказав обо всех этих печальных событиях, Ангерран перешел ко второй цели своего визита.

— Вечером накануне своей гибели Гильом попросил меня, если с ним случится несчастье, взять Франсуа на воспитание. Ты согласна доверить его мне?

Франсуа обрадовался было, что ему предстоит разделить рыцарскую жизнь со своим дядей, но ответ матери, произнесенный сухим, резким тоном, отнял у него всякую надежду.

— Ни за что! Он останется со мной.

— Но такова была воля Гильома.

— Гильома больше нет. Теперь я все решаю!

— Ты — всего лишь женщина, а речь идет о том, чтобы воспитать рыцаря…

— Это правда, я всего лишь женщина, но я лучше, чем кто-либо другой, знаю, как его воспитывать!

— Послушай… Как же ты научишь его владеть оружием?

— Возьму учителя. А всем остальным займусь сама.

Ангерран де Куссон достаточно хорошо знал свою сестру. Пытаться переубедить ее было бесполезно. Он пообещал заезжать время от времени, чтобы лично судить об успехах своего крестника, и в тот же день отбыл.

Никогда Маргарита де Вивре не расстанется с этим ребенком, который стал смыслом ее существования; она единственная знала чудесную тайну его жизни и ни с кем не собиралась делиться ею.

Совершенно естественно, что, будучи сама образована не хуже любого книгочея, Маргарита в первую очередь принялась за умственное развитие своего старшего сына. Каждое утро она устраивала для него урок чтения в его личной комнате на четвертом этаже донжона. Франсуа был не слишком усидчивым учеником. Пока мать водила пальцем по чернильным строчкам, он уносился мыслью то на замковую мызу, то в окрестные леса и с нетерпением ждал второй половины дня, посвященной физическим упражнениям. Тупым, впрочем, он не был, поэтому к исходу лета 1348 года читал вслух уже вполне сносно.

Жан де Вивре тоже пользовался уроками, которые давали его брату. Хотя Маргарита ничему отдельно не учила младшего сына, он пристраивался рядом и следил за объяснениями.

Через шесть месяцев, когда старший брат еще мямлил свой урок, Жан уже устраивался с книгой на коленях в противоположном углу комнаты. Весной 1348 года он начал писать — и уже больше не останавливался. День за днем он марал чернилами бумагу и извел ее целую груду, причем никто так и не узнал, что содержалось в этих листках, потому что Жан либо сжигал их, либо выбрасывал в сточный колодец, когда урок заканчивался.

Маргарита де Вивре не ограничивалась одним только умственным развитием своего сына. Превосходная наездница, она продолжила уроки верховой езды, которые давал Франсуа ее муж.

Маргарита пошла даже дальше. Зимой 1347 года она впервые взяла своего сына на охоту, причем на самую опасную, ту самую, что оказалась роковой для его деда, Шарля де Вивре, — на кабанью охоту.

На кабана охотились с рогатиной. Маргарита велела одному из слуг показать ей, как обращаться с этим оружием, и уехала одна вместе с Франсуа. Им повезло: с первого же раза они выследили очень крупного зверя. Без колебаний Франсуа погнал на него лошадь и нанес удар рогатиной. Кабан был только ранен и тоже бросился в атаку. Но тут подоспела Маргарита и поразила зверя в плечо. Животное свалилось замертво. Мать была в восторге от поведения сына: он ничуть не испугался, он растет настоящим рыцарем! Да и Франсуа был приятно удивлен своей матерью. Конечно, этот случай не изгнал отца из его памяти, и он по-прежнему предпочел бы общество своего крестного Ангеррана, но все же мальчик никак не ожидал обнаружить такие качества в женщине.

В гораздо меньшей степени Франсуа ценил нравственные уроки, которые Маргарита неожиданно устраивала ему — по настроению, то после обеда, то вечером. Она спроваживала куда-нибудь Жана, который по привычке вертелся возле ее юбок, и отводила Франсуа наверх, на дозорную площадку донжона, где и принималась за туманные поучения, которые он запоминал лишь наполовину.

— Видишь эти земли вокруг? Это все твое. Ты тут сеньор, хозяин. И даже больше того, ты над всеми нами господин.

Маргарита ожидала вопросов, готовая ответить на них, но Франсуа никогда их не задавал. Тогда она продолжала:

— Ты все себе можешь позволить. У тебя все права. Тебе некого бояться, кроме Бога.

Франсуа не понимал, зачем мать говорит ему все эти очевидности. Разумеется, он самый сильный. Лев всегда самый сильный, отец ему это хорошо объяснил. Скоро он наденет отцовский перстень. В тот день он станет рыцарем и уж тогда-то расквитается с англичанами. Но с чего бы матери заботиться обо всех этих рыцарских делах? Что она может в них понимать?

А Маргарита, не подозревая о размышлениях своего сына, продолжала:

— Ты избран Богом, Франсуа! Ты должен осознать, кто ты такой и какие дары получил при рождении. Понимаешь, что это означает?

Франсуа не очень-то понимал, но спокойствия ради отвечал «да». На самом деле единственное, что его тогда по-настоящему интересовало, был учитель фехтования, чье прибытие мать обещала ему к одиннадцатилетию, то есть ко Дню всех святых 1348 года. Речь шла об одном известном генуэзце, проживавшем в Нанте, чьи услуги Маргарита уже купила. Франсуа предстояло, наконец, научиться владеть мечом; с этим для него начиналась настоящая жизнь.

Но генуэзец так никогда и не добрался до замка Вивре. Его опередил другой человек, принесший невероятную весть.

Это был некий паломник, попросивший гостеприимства в начале июня 1348 года. Он был худ, грязен, изнурен, и от него дурно пахло, но каждому в замке Вивре суждено было запомнить его до конца дней своих.

На правах хозяйки Маргарита обязана была лично встретить любого гостя, кем бы он ни был, но особенно — в тех случаях, когда речь шла о странствующем богомольце. Она вышла к паломнику сказать «добро пожаловать». Видя его убожество, она удовлетворилась несколькими словами и уже повернулась, чтобы уйти, но путник догнал ее.

— У меня для вас плохие новости. Чума.

— Чума?

— Так вы, значит, не слыхали, что чума во всем королевстве да и во всем мире?

Нет, Маргарита ничего об этом не знала. После смерти Гильома сама она не покидала замок и закрыла его ворота перед всеми скоморохами и певцами. Повсюду это сделалось известно, поэтому путешественники, в конце концов, перестали сворачивать к такому недружелюбному месту. Жили в Вивре почти нелюдимо.

Маргарита попыталась уразуметь, о чем говорит пилигрим. Чума… Она слышала это слово, но не знала точно, что оно означает. В то время, в середине XIV века, болезнь была совершенно неизвестна. Она не появлялась в Европе уже более семисот лет. И если само слово «чума» еще существовало, то за отсутствием конкретного смысла оно приобрело образное значение. «Чумой» стали называть любое бедствие вообще.

Смутная улыбка появилась на губах паломника, когда он заметил замешательство Маргариты. Казалось, это убогое существо даже радовалось тому мимолетному превосходству над хозяйкой замка, которое давала ему его осведомленность.

— Так вы ничего не знаете про бубонную болезнь?

— Я что-то читала по этому поводу…

— Чуму называет бубонной или паховой болезнью, потому что у заразившихся ею появляются в паху, под мышками или, что реже, на шее черные опухоли величиной с яйцо. Вот эту-то мерзость и называют бубонами, и она есть знак почти неминуемой смерти. Но иногда, когда больные харкают кровью, бубоны даже не успевают появиться. Это значит, что болезнь сделала свое дело заранее — скрытно.