Нет билетов на Хатангу. Записки бродячего повара. Книга третья - Вишневский Евгений Венедиктович - Страница 20

12 августа

Сегодня весь день пек хлеб. Сделал две полные выпечки. Тесто отлично выстоялось и подошло (оно даже убежало из ведра), а потому тут хлопот не было никаких. Зато столько хлопот было с печкой-каменушкой! «Землячок», то стихая, то вновь набирая силу, дул ей прямо в дверцу и выстуживал ее напрочь. И только-только я приноровился к нему, он возьми да и переменись на восточный. В результате вторую выпечку я здорово поджег. Да, большое это и филигранное искусство — печь хлеб на берегу моря (да еще с такими, как у нас, дрожжами). Тут и погоду надо понимать, и ветер чувствовать, и время ощущать, и, главное, виртуозно обращаться с тестом. А этот опыт приходит с годами. Даже Кеша, проживший тут больше двадцати лет, и тот, по его же собственным словам, делает одну удачную выпечку из пяти. Да, здесь, конечно, не тайга, и рецепты виртуоза Кольки Хвоста[26] не работают, хотя бы потому, что просто не найти тут никакой ветки с зелеными листьями. Тут только опыт, интуиция и, если хотите, талант.

Ветер к вечеру стих совершенно, и Кеша с Машей решили вновь поставить сети в своей бухте. Но рыбы нет — очень холодно. И первый тому признак — нигде, сколько хватает глаз, не видно ни единой нерпы.

— Да что же нынче за год такой! — ворчит себе под нос Кеша. — То лед стоял, плавал туда-сюда, рвал сети, то ветер ураганный, то вот теперь мороз. Вам-то что? Хорошо, конечно, домой этакой-то рыбки привезти, а и не привез — не беда. А мне зимой без рыбы как? Да если еще в сентябре олень не берегом пойдет, а тундрой? Да если в ноябре куропатки не будет? Тут ведь магазин — море, и продавец Миша Медведев, да уж шибко дорого берет.

Нынче из маршрута Коля вернулся часом позже других, но зато принес зайца и семь куропаток. При этом за плечами у него, как обычно, был двухпудовый рюкзак с образцами. Да, не напрасно, выходит, Коля повсюду таскает с собой ружье. Сам-то Шеф, прежде не расстававшийся с карабином, теперь носить его бросил. Да и вообще из карабина пока что не сделано ни единого выстрела. Даже новая мушка (ее все-таки удалось достать на погранзаставе в Хатанге) не пристреляна.

— На куропаток тут охотиться одно удовольствие, — возбужденно рассказывает Коля, — главное — приметить стаю. Я сперва было крался к ним, а потом понял: ни к чему это, можно идти в полный рост. Метров на семь—десять подошел, выстрелил — штуки две-три есть, остальные — фыррь! — поднялись, пролетели метров пятьдесят—семьдесят и опять сели, подходишь к ним опять метров на десять — и все сначала. Ну, этак и идешь, пока всю стаю не выкосишь.

— И все с таким рюкзаком за плечами? — спрашиваю я.

— А как же! — разводит Коля руками. — Это же тундра, она же вся серая да зеленая, если рюкзак снял, потом попробуй найди его!

— Гляди, Николай! — грозит пальцем Альберт. — Этак ведь и сердце сорвать недолго. Это только по молодости кажется, что сносу тебе не будет, а на самом деле...

— Ничего, — хлопает Колю по плечу Шеф, — он у нас парень молодец. Трехжильный!

Поскольку Большой Начальник будет теперь жить в одной палатке с Шефом и Валерой, Коля перешел на жительство ко мне в кухонную палатку. Мы освободили от продуктов один угол (благо продукты существенно истаяли), поставили там Колину раскладушку со спальным мешком, рядом Коля организовал себе нечто вроде книжной полки, на которую вместе с палеонтологическими книжками и определителями поставил и украшение — окаменелый позвонок не то ихтиозавра, не то бронтозавра, найденный на обнажении. Получилось очень мило и уютно.

С приездом Большого Начальника поведение Шефа несколько изменилось. Нет в нем теперь уже того откровенного барства, не та уже осанка, не тот голос, не тот жест. Он теперь уже не изрекает, а просто говорит. И лишь иногда, видно спохватившись, вспоминает свои прежние замашки, понимая, что такая его метаморфоза сильно бросается в глаза окружающим.

— Что-то вы второй день как поскучнели, Шеф, — говорю я ему. — Трудно перестраиваться, да? Теперь и у вас появился свой Шеф, голова, так сказать. Отец родной. Кончилась ваша горькая безотцовщина?

— Да ну, чего там, — надменно произнес Шеф и сделал паузу, наполненную слишком уж нарочитым равнодушием, — подумаешь, отец родной, Шеф, голова, понимаешь... Это ведь еще как посмотреть: с административной точки зрения— да, Большой Начальник, тут я ничего не скажу, а вот с точки зрения научной — тут еще очень большой вопрос, кто из нас выше да кто кому отец... Он ведь и докторскую-то только на днях защитил. Ну конечно, утвердят его без звука и в пожарном порядке, да только поговаривают, очень уж у него странная диссертация была... Я бы даже сказал, двусмысленная.

13 августа

То ли моя вчерашняя шпилька возымела на Шефа действие, то ли просто с утра было у него игривое настроение, но только стал он за завтраком шутить:

— Ну вот, теперь и у нас своя парторганизация есть. Все, кок, кончилась твоя беспартийная лафа, теперь уж ты так свободно рассуждать не будешь...

Большой Начальник почему-то очень смутился, быстро доел последний оладышек (на завтрак нынче были оладьи с омулевой икрой, паштетом из заячьих и куропаточьих потрохов, ну и, разумеется, с маслом), встал, поблагодарил и ушел, чтобы не поддерживать этого скользкого разговора. А Шефа вдруг прорвало — он пустился в воспоминания:

— В сорок четвертом году, помню, учился я в школе, и квартировали мы вчетвером у хозяйки в городе. Родители-то наши на хуторах жили... У нас, в Литве, война без особенных зверств и осложнений проходила, и народ при немцах очень даже прилично жил, много лучше, чем, к примеру, сейчас. Масла, сала, муки было с избытком, и родители доставляли продукты на квартиру бесперебойно. И вот, как сейчас помню, испечет нам хозяйка к завтраку блинов, да каких! Таких блинов я уже больше и не едал: тонких, нежных, румяных! Вот принесет она их нам, горяченьких, с пылу с жару, с маслом, высоченную стопку, а сверху всегда лежал большой толстый блин-последыш. А мы сидим вчетвером и друг на друга выжидательно смотрим: кто этот первый, неуклюжий блин возьмет. И был у нас там один парень, Эдуард, отличный малый, высокий, сероглазый блондин, настоящий прибалт, он в сорок восьмом году погиб, в лесу, в «лесных братьях» — так наших литовских партизан называли... Так вот он, бывало, как только хозяйка отвернется, хвать этот толстый блин — и за окошко. И мы тогда враз на стопку блинов накидываемся. — С этими словами Шеф подцепил самый толстый оладышек, намазал его маслом, затем паштетом и отправил себе в рот.

Вечером Валера взял свой собачий спальный мешок и окончательно ушел на жительство к Кеше под тем предлогом, что со дня на день должен пойти омуль, и теперь придется по ночам и рано утром проверять сети. Шеф попытался было уговорить вернуться к ним в палатку Колю, но тот наотрез отказался. Так что теперь начальники будут жить в палатке совершенно одни. Некому теперь устраивать их быт, некому раздраженно говорить: «Сделай то» и «Сделай это», некому задавать риторические вопросы:

— А почему дрова сырые?

— Почему до сих пор золу не выгреб?

Альберт, между прочим, живет в палатке с двумя женщинами и, несмотря на все очевидные неудобства такого существования, в палатку к начальникам переселяться тоже не собирается, а те, как ни странно, даже и не зовут его к себе.

Вообще Альберт старается держаться как бы в стороне от всех наших великих страстей, с Шефом и Большим Начальником общается только исключительно по работе, по-отечески заботится о наших бедных женщинах, на правах старшего товарища жучит Колю, а душу в разговорах отводит только со мной. Вот и нынче пришел он с разреза много позже других и за ужином, когда уже все отправились спать, разговорился:

— Да, веселенькое у нас поле, сколько ездил, где и с кем только не побывал, а такое встречаю впервые. Надо же, как повезло! А ведь мне в этой компании еще пару сезонов работать. Ох, не сорваться бы! Никак мне сейчас срываться нельзя.