Нет билетов на Хатангу. Записки бродячего повара. Книга третья - Вишневский Евгений Венедиктович - Страница 14

— Вы лучше про белых медведей расскажите, — попросила Тамара. — Много вы их тут добыли? И страшно было?

— Да уже говорил я: в том году, как Валера с ребятами у меня был, одного, однако, взял. — Кеша кивнул в сторону Валеры. — А с тех пор за четыре года — ни одного. Прошлую зиму мог, однако, медведицу взять, да не стал. Нашел я свежие следы и лежку. Ходила по моему участку медведица с двумя медвежатами. Медвежата уж большенькие, пестуны, поболее моего Турпана ростом. Конечно, я бы ее свободно мог взять: собак бы выпряг, они бы в момент ее на задницу (я извиняюсь) посадили — и делать нечего. Да у меня в тот раз почему-то с собой спичек не оказалось. Сроду я без спичек из дому не выезжал, а тут вот так получилось... А без костра на морозе мне ее нипочем не ободрать, до дому такую махину не довезти, а ежели бросить да за спичками на собаках слетать, туша на морозе так схватится, что потом ее и топор не возьмет. Опять же в тех местах у меня и капканов не было — так-то можно было на приваду песцам тушу оставить... А зазря чего же зверя губить?..

— Тем более занесенного в Красную книгу, — уточнил Альберт.

— Ну, думаю, значит, такое твое счастье, маша, — продолжал Кеша, оставив без внимания реплику Альберта, — что у меня нынче спичек нету. Живи да радуйся!

Вскоре, однако, интеллигентным разговорам за столом пришел конец: Кеша довольно быстро охмелел и стал невменяем. Мы с Валерой отправились провожать гостей до дому. Валера тут же вернулся, а мне пришлось остаться: нужно было печь хлеб, тем более что тесто все-таки хоть как-то да выходилось.

Далась же мне эта ночка! Кеша бузил и безобразничал. Впрочем, эти слова бесцветны и слабы для того, чтобы описать его поведение. Я таких пьяных в своей жизни не видал и, Бог даст, не увижу. Это было даже не опьянение, а какое-то буйное помешательство с белыми сверкающими глазами, пеной у рта, горячечной бессвязной речью, неожиданными поступками. То без каких-либо видимых причин брался он лупить свою Марию чем попало по чем придется (сама Мария, впрочем, воспринимала все это как должное); то вдруг хватал свое прекрасное ружье (слава богу, я предусмотрительно разрядил его) и бросался мешать им горящие угли в печке; то начинал орать на Марию, спрашивая, почему она ведет себя, как нерпа: то ныряет, то опять выныривает... Потом говорил жутким, свистящим шепотом:

— Ну погоди, Машка, я тебе не Женя. Вот уйдет он, тут я тебя и убью. При нем не буду. А вот как он уйдет...

Словом, хлебнул я полной ложкой. С огромным трудом уложил я его спать в два часа ночи и только затем принялся печь хлеб. Против ожидания (какой хлеб, казалось бы, можно было испечь в такой обстановке?!) хлеб вышел хорошим, пышным и по своим статьям приближался к моему лучшему, тулай-кирякскому[19].

В лагерь я пришел уж под утро и сразу стал готовить завтрак. С сегодняшнего дня Шеф распорядился объявлять подъем в шесть утра. Значит, мне придется вставать в половине пятого. Столь ранний подъем не прихоть, а необходимость: к месту работы ребятам нужно подходить теперь, пересекая прибойную террасочку. А сделать это можно только в полный отлив.

2 августа

Как только ребята ушли в маршрут, я сразу улегся спать. После этой веселенькой ночки мне требовалось восстановить силы. Проспал я до трех часов дня. Возможно, я спал бы и больше, но пора было готовить обед (или ужин?). Наконец-то подул долгожданный западный ветер, и лед от наших берегов потащило в открытое море. Но этот, такой нужный нам, долгожданный и теплый ветер дует теперь мне точно в створ палатки и создает тем самым множество неудобств. Вот ведь до чего я привередлив: ничем-то мне не угодишь!

3 августа

Сегодня опять надо идти печь хлеб. Что-то очень уж ходко он у нас идет. Тамара, к примеру, все, даже кашу, ест с хлебом (говорит, так приучена с детства). К счастью, из-за хмурой, ненастной погоды в маршрут не пошла Нина Кузьминична. У нас в отряде она — палеоботаник, то есть занимается окаменелой флорой: отпечатками на камнях разных трав, листьев и цветов (доисторических, разумеется), а в такую погоду, как нынче, рассмотреть ничего невозможно. Нина Кузьминична рада нежданному отдыху (каждый выход в маршрут дается ей с таким трудом!) и потому предлагает взять все заботы по обеду на себя, тем более что все у меня в основном уже готово. Только сварить картошки да разогреть суп и жаркое из все тех же зайцев (пока зайцы — наша единственная дичь). Сегодня тесто на хлеб буду ставить сам, без Кешиной помощи.

Поставил опару, подмесил ее, насобирал дров (для выпечки их надо довольно много), протопил печь, обезжирил две нерпичьи шкуры. Нерпы попались вчера в специальную нерпичью сеть, крупноячеистую и очень прочную (чем-то напоминающую волейбольную), которую Кеша поставил в своей бухте.

На обед Мария угощала нас жареной нерпичьей печенкой и жареной рыбой (в ту сеть, что стоит у них в лагуне, действительно влетел здоровенный чир), а заедали мы все это лепешками, изжаренными на все том же нерпичьем сале. Это, между прочим, единственный кулинарный жир, который признают тут промысловики. Пища, приготовленная на нем, горячая, с пылу, со сковороды, очень вкусна, но стоит ей остыть, как моментально превращается она в необыкновенную гадость, и, сколько потом ни разогревай ее, вкусней не становится. Вообще я давно заметил, что вкус пищи во многом определяется жиром, на котором она приготовлена. Так что те наивные рекламы, которые я, бывало, читал в стародавних газетах: «Домашние обеды, приготовленные на чистом животном масле», на самом деле имеют большой смысл. (Вторую, не менее важную роль в приготовлении еды играет еще и время — двумя минутами раньше снять с огня кастрюлю или сковороду либо двумя минутами позже оптимума — и вкус совсем другой. Но это уже отдельный разговор, сюда отношения не имеющий.)

Нынешняя выпечка была гораздо менее удачной: хлеб я пересушил и даже слегка поджег. Кроме того, по неопытности завел я слишком мало теста (к этим дрожжам и к этой таре я еще не применился), так что вместо запланированных шести булок вышло всего четыре, к тому же небольших, и еще одна крохотная: булка — не булка, лепешка — не лепешка. Однако и этот хлеб был принят с благодарностью, и даже Шеф воздержался от едкого замечания.

4 августа

Завтра день моего рождения, а сегодня я сам, не дожидаясь никого, решил сделать себе небольшой подарок: вымыться и выстирать белье, чтобы завтра быть совсем чистым. Кеша с Машей ушли на косу собирать дрова и возиться с сетями, а я как следует натопил печь, принес много воды и с наслаждением вымылся в двух корытах. Затем выстирал все белье и даже вкладыш спального мешка. И тут передо мной неожиданно возникла сложная задача: как высушить это белье на веревках при здешних-то ветрах без единой прищепки? (А дует все он же — треклятый северо-восток!) Кое-как, с помощью английских булавок и проволоки, решил эту, казалось бы, безнадежную задачу. Странно, что у Кеши с Машей нет никаких прищепок. Как же, интересно, они сушат свое белье?

А Кеша с Машей целый день колдовали на косе с сетями. В бухте полно льда, а омуль здесь идет считанные дни. И рыбы поймать хочется, и сети жалко. Потому-то они целый день то ставят сети, то вновь снимают их. Представляю, какими словами поминает Кеша сейчас этот чертов северо-восточный ветер, это треклятое ледяное лето, эту распоганую Арктику.

Вернувшиеся с поля геологи ахнули, увидев меня чистым, красивым и ухоженным. Я рассказал им про подарок, который сделал себе сам. И тут, совершенно неожиданно, взорвался Альберт:

— Мать-перемать! Промысловик, называется! Двадцать лет у такой богатой косы живет, не мог бревен насобирать и хотя бы худенькую баньку изладить! Ну что это, скажи, за мытье: в избе натопит, ковш воды принесет, задницу помочит — вымылся! И главное, мы из-за него мучайся! Как бы оно сейчас было ничего — после маршрута да попариться!