Десять тысяч шагов - Дементьев Анатолий Иванович - Страница 15

Журка старательно делал все, чему его учили. Особенно ему нравилось подниматься над облаками и там, распластав широкие крылья, вытянув ноги и шею, купаться в потоках прохладного воздуха, смотреть, как в разрывах облаков желтеют поля, поблескивают пятна озер и болот.

Теперь каждый день старые журавли выводили молодняк на длительные воздушные прогулки, выстраивали в походный клин.

С берез и осин стали облетать листья. Вода между кочками на болоте покрылась ржавыми разводами. Пышные заросли осоки полегли, а возле широких глянцевых листьев больше не появлялись белые, словно восковые, цветы кувшинок. Раскачиваемый ветром, сухо шумел желтеющий тростник. В воздухе проплывали серебристые нити паутины, цеплялись за кусты и повисали на них. Мелкие кулики, которых на болоте было множество, куда-то вдруг разом исчезли, а чирки и кряквы, раньше летавшие парами, стали сбиваться в большие стаи и перекочевывать на соседние глубокие озера.

Журка чувствовал, что надвигается какое-то большое событие, и его охватило странное волнение. Впрочем, не только его, но и других молодых журавлей. И вот пришел день, в предрассветном сумраке которого, когда на востоке только чуть обозначилась желтая полоска зари, вожак издал особенный звук — грустный и протяжный:

— Кррруу… Крруу… Крру-крру-крруу…

Вся стая шумно захлопала крыльями и дружно поднялась в темное еще небо. Старые птицы печально кричали:

— Крру… крру… крруу…

Стая облетела болото и стала подниматься выше и выше к розовеющему небу. Там, на большой высоте, птицы выстроились острым походным углом и полетели на юго-запад. Когда журавли пролетали над старым еловым лесом, из-за горизонта поднялось бледное солнце и осветило стаю. В его лучах журавли казались жемчужно-золотистыми.

Внизу тянулись поля, изрезанные серо-голубыми извилистыми лентами рек и речушек, перечеркнутые темными нитями дорог, вставали лесные массивы, тускло поблескивали зеркала озер в желто-зеленой оправе из камыша и тростников. Потом на пути стаи появился большой город. За ним снова раскинулись поля вперемешку с лесами. Время от времени взрослые птицы издавали все тот же протяжный тоскливый крик:

— Крру… Крруу… Крууу…

Не нарушая общего строя, стая на лету перестраивалась. Те птицы, что летели впереди, уступали место другим, а сами занимали концы клина.

Только к вечеру вожак повел стаю на снижение и опустил ее на берегу мелкого озера. Уставшие птицы начали кормиться, а когда совсем стемнело, собрались на небольшом островке. Дозорные расхаживали неподалеку, а остальные, уложив головы на спины, отдыхали. Где-то сонно крякали утки. Иногда раздавался легкий всплеск — это по своим делам отправилась водяная крыса, а может, проплывала ондатра. Сторожевые журавли зорко всматривались в тростники, чутко ловили тревожные ночные звуки.

С первыми признаками рассвета стая снова поднялась в воздух и опять полетела на юго-запад. Внезапно послышался звук, похожий на отдаленный рокот грома. Рокот быстро приближался и стал невыносимо громким. Обеспокоенный вожак повернул в сторону, а следом за ним и вся стая. Через несколько секунд высоко над стаей пронеслась огромная серебристая птица. Она исчезла так же внезапно, как и появилась, оставив после себя дымные полосы. Вожак взял прежнее направление.

Так стая серых журавлей летела много дней. Летела быстро и спокойно. Но однажды, когда уставшие путешественники опускались на болото, внизу, среди камышей, блеснули красные языки, раздался громкий треск. Одна птица с перебитыми крыльями упала в воду. Стая шарахнулась прочь от страшного места.

Из укрытия вышел охотник и подобрал сбитого журавля.

— Эй, — крикнул он товарищу, засевшему в скраде на противоположной стороне болота. — Я свалил одного. У него на ноге кольцо.

— Зачем стрелял по журавлям? — упрекнул тот. — Разве мало другой дичи?

— Ну ладно, ладно. Подумаешь, подстрелил журавля. Скучно было. Утки не летали, а эти подвернулись…

Испуганная выстрелами стая летела дальше. Журку тоже слегка царапнула одна из дробинок. Он усиленно взмахивал крыльями, стараясь не отставать. Впереди летящий журавль вдруг жалобно закричал и стал снижаться: одно крыло у него беспомощно повисло. Сгущающиеся сумерки скрыли раненую птицу, и крик ее постепенно замер где-то внизу.

Спустя много дней после этого события вожак привел свою стаю к полноводной реке, такой широкой, что с одного берега не видно было другого. По желтой воде, чуть вспененной мелкими волнами, скользили длинные лодки. В них сидели темнокожие люди. На берегу росли высокие пышные деревья, в траве и на кустах множество ярких цветов источали пряные запахи. Всюду порхали птицы, каких раньше Журка никогда не видел. Они сверкали оперением, отливавшим всеми цветами радуги. Солнце нестерпимо сияло в ослепительно голубом небе.

Журка решил, что отныне его стая будет жить в этом чудесном месте, где так красиво, где много червяков, мух и жуков, вкусных корешков и разной травы.

Но прошло несколько месяцев, и старые птицы начали проявлять беспокойство, которое понемногу передалось и Журке, и другим молодым журавлям. Они все чаще вспоминали болото, на котором родились и выросли, старый еловый лес, поля, раскинувшиеся за ним. Родину напоминало Журке и кольцо, крепко охватившее его правую ногу. Оно уже не блестело, как в первое время.

Потом пришел день, когда вожак опять поднял свою стаю в воздух и повел знакомой дорогой на северо-восток. Летели долго, чаще днем, но иногда ночью, останавливаясь на короткое время, чтобы передохнуть и подкрепиться скудной пищей. Летели над безбрежными водными просторами, над полями и лесами, вдоль рек и горных цепей, над городами и деревнями. Каждый взмах крыльев приближал журавлей к родине. И вот однажды вожак, а за ним и другие старые птицы радостно закричали, и это было похоже на звуки, вылетавшие из блестящих медных труб:

— Кррриии… Крриии… Кррууу… Кррууу…

Люди, услышав эти звуки, льющиеся с высоты апрельского неба, поднимали головы и, увидев журавлей, долго провожали их потеплевшими взглядами. А иные даже снимали шапки и махали вслед стае, желая счастливого пути.

И Журке тоже захотелось кричать, но он еще не умел трубить по-настоящему.

Наконец стая прилетела на то самое моховое болото, которое покинула осенью. Хотя старая трава на кочках и на берегу пожухла, хотя кое-где еще лежали остатки грязного, источенного солнцем снега, а вода была холодной и временами налетал пронизывающий северный ветер, родное болото показалось Журке прекраснее всего на свете. Он разгуливал среди кочек, взмахивая широкими крыльями и заглядывая повсюду, будто желая убедиться, что все здесь по-прежнему и ничего не изменилось.

Птицы собрались на просторной сухой площадке почти в самом центре болота. Вожак взобрался на кочку, величественно выпрямился, взмахнул крепкими крыльями и затрубил. Стая оживилась. Сначала птицы топтались на месте, потом пара за парой пустились в пляс. Танцоры распускали крылья, приседали и подпрыгивали, раскланивались и проделывали много других удивительных движений. А самые галантные кавалеры, изогнув шеи, приседая, кружили возле своих избранниц.

Журке тоже стало весело. Он закружился, приседая и размахивая крыльями, откидывая голову и открывая клюв. Наверное, он танцевал хорошо, потому что его молодая подружка Белощечка, с которой они обычно летели в стае вместе, вдруг вышла на середину площадки и составила ему пару. Они долго и старательно танцевали, а вокруг радостно трубили другие журавли.

Из-за темного леса поднялось ликующее солнце и щедро облило птиц теплыми лучами. Над болотом заклубился туман, на осоке вспыхнули и засверкали капельки воды, и закувыркались в прозрачной голубизне черно-белые хохлатые чибисы, выкрикивая свой назойливый вопрос: «Чьи вы? Чьи вы?» Из-за кочек вылетали бекасы. Они набирали высоту и падали, распустив веером короткие хвосты, отчего получался звук, похожий на блеяние барашка, а пучеглазые лягушки вторили им из каждой лужи.