Золотая паутина (др. изд.) - Барабашов Валерий Михайлович - Страница 1

Валерий Барабашов

Золотая паутина

Глава первая

Буйные февральские метели наконец выдохлись, улеглись, город очистился от холодной густой дымки, кутавшей Придонск почти всю зиму, робко проглянуло с низкого серого неба солнце, но огромный термометр на кинотеатре в центре упрямо показывал минусовую температуру. И все же зима кончалась, день заметно прибавился, прибавилось и суеты на улицах. Они были полны снега, грязные рыжие сугробы мешали транспорту и пешеходам. На проспекте Революции, рассекавшем город почти на две равные половины, снег дружно сгребали прожорливые рукастые машины, на тротуарах долбили лед современные дворники в джинсах и кроссовках, в закутках возле магазинов городили будущие весенне-летние закусочные.

На одной из торговых точек появилась серенькая, не очень приметная вывеска «ВЕТЕРАН», а по соседству два разудалых, розовощеких молодца, поднявшись на стремянку, приколачивали над полукруглыми, старинной выделки окнами броские неоновые буквы, из которых составилось уже слово «PERESTROICA» — название кооперативного кафе. Раньше здесь была общепитовская пельменная, и Славик Безруких, оставив машину где-нибудь в переулке, наведывался сюда, наскоро глотал горячие, полуразвалившиеся пельмени и чай, снова садился за руль. Интересно будет зайти в кафе — что там придумали с интерьером новоявленные предприниматели, а главное — как и по каким ценам будут кормить? Для него, таксиста, еда — не последнее дело, с полупустым желудком мотаться по городу не очень-то приятно…

Славик неторопливо, без пассажиров, катил сейчас по главной улице города, разглядывал обновившиеся вывески на зданиях магазинов. Было интересно смотреть, как на глазах менялся облик проспекта; Славик, когда не был еще женат, до службы в армии, любил вечерами фланировать с друзьями по широким его тротуарам, часто и бесцельно, просто так, лишь бы убить время. В праздничные дни проспект преображался, расцветал флагами и транспарантами, по вечерам вспыхивали гроздья разноцветных ламп; в конце его, над гастрономом, высилось громадное панно — Ленин с зажатой в руке фуражкой тепло и радостно смотрел на гуляющих или шествующих в праздничных колоннах людей, а внизу панно светились и прибавляли бодрости электрические слова: «ВЕРНОЙ ДОРОГОЙ ИДЕТЕ, ТОВАРИЩИ!» Теперь, года уж четыре, ни этого панно, ни этих электрических слов нет, над гастрономом бушует неоновая реклама кинофильмов; над соседним зданием агропрома полуголая длинноногая девица, также собранная из электричества, держит в руках что-то похожее на пачку бумажек, а время от времени вспыхивающая вязь кроваво-красных букв призывает горожан: «ПОКУПАЙТЕ АКЦИИ КОНЦЕРНА «КРИСТАЛЛ»! СТАВ АКЦИОНЕРОМ, ВЫ ОБЕСПЕЧИТЕ СЕБЕ НАДЕЖНОЕ СУЩЕСТВОВАНИЕ!»

У Славика было иногда ощущение, что едет он по какому-то чужому, незнакомому городу — так преобразился Придонск. Вроде и улицы все те же, и перекрестки со светофорами, а поди ж ты… Слов много заморских на вывесках появилось, русских все меньше, часто и не прочитаешь, чего это там кооператоры нарисовали. Да и пассажиры другими стали, «товарищ водитель» никто уже не говорит, а все «шеф», «колы»…: И кто бы ни сел в машину, все «поливают» Советскую власть и коммунистов, аж уши вянут. Почему-то пассажиры считают, что «шефу» можно говорить все, что заблагорассудится, ему это приятно слушать. Славик однажды заспорил с тремя длинноволосыми юнцами, стал стыдить их, мол, что уж вы так распоясались, парни, наши отцы и деды бились за светлое будущее, на фронтах жизни свои отдавали… Так они чуть его не избили и вывалились из машины, не заплатив по счетчику. Поговори с такими…

Славик вздохнул, притормозил перед замигавшим светофором. Асфальт даже здесь, на центральной улице, был скользким, снежный накат с ледком еще держался, смотри да смотри. То ли дело летом! На магистральных улицах никто из них, таксистов, скорости не боялся, план принуждал давить на акселератор до самого пола, и на сухом асфальте с выручкой было поспокойнее. А сейчас на маленьком, вон, автоциферблате четыре, не хватает восемнадцати рублей, и в гараж скоро заезжать. Правда, Славик нынче и не особенно старался: как-никак праздник, 23 февраля, день Советской Армии, они с женой, Люсей, решили его, как всегда, отметить, пригласили друзей. Люся в связи с этим написала ему на длинной узкой бумажке, что купить к столу, сказала, ты, мол, на машине, тебе проще заехать и купить, а мне с Игорьком… сам понимаешь. Славик понимал, между рейсами охотно хлопал дверцей машины и бежал в какой-нибудь продмаг. Потому и разглядывал с большим интересом, чем обычно, вывески.

Сел в машину молоденький тощенький солдат с плоским «дипломатом», обратился к Безруких на «вы», попросил отвезти на вокзал.

— Ну как, служивый, дела? — спросил Славик солдата в красных, общевойсковых погонах. — Что среди службы в такси разъезжаешь? В увольнении или в отпуске?

Солдатик — пацан еще, он, наверное, и не брился ни разу, и шея у него по-детски торчит из жесткого шинельного воротника — смущенно улыбнулся:

— В отпуске. Командир отпустил. К родителям вот еду, в Бутурлиновку. Поезд через сорок минут.

— А… Успеем. До вокзала тут рукой подать. Где служишь-то?

— В Забайкалье. Может, слышали: Новая?

— О! Да я сам там неподалеку служил, земеля! Забайкальск, слыхал?

— Конечно. Мы там в командировке были, летом.

— Ну как там земля забайкальская, а? — Славик с интересом поглядывал на паренька. — Читал, что в прошлом году наводнение было сильное, Читу залило, какие-то еще селения, не помню.

— Вот мы там гражданское население спасали,— сказал солдатик, и Славин невольно засмеялся — так солидно, обыденно сказал он эти слова, прямо-таки профессиональный и матерый спасатель сидел у него в машине, самого-то под мышку взять и нести через воду. Славику бы это никакого труда не составило.

— Нет, я серьезно, — чуть даже обиделся солдат, и Славик успокоил его.

— Да это я так, не обижайся. Как звать-то тебя?

— Геннадием.

— А меня Вячеславом. А в таксопарке меня все — Славик да Славик… Я там, возле Забайкальска, на границе служил. Покатался два года по степям, понюхал свежего ветра.

— Понятно, — вежливо сказал Геннадий. — А давно на гражданке?

— Несколько лет уже.

— Понятно.

Безруких свернул на боковую тихую улицу, прибавил газку — ему хотелось, чтобы паренек этот не нервничал, спокойно сел в поезд.

— Ты, наверное, отличился там, в Чите? — спросил Славик.

— Ну… мы всей ротой старались. А в январе у нас там ЧП было, нападение на часового, оружием хотели трое завладеть. Мы с одним сержантом меры приняли… Вот командир нас и отпустил домой. Сержант в Свердловск, к матери, поехал.

— Молодец, Геннадий. Так держать! Сколько еще осталось?

— В конце года демобилизуюсь.

— Давай. Из дембеля тебя снова на вокзал отвезу.

Солдатик улыбнулся.

— Хорошо, спасибо. Я номер вашей машины запомню. У меня память на цифры хорошая. У меня по математике в школе всегда «отлично» было.

— Ну давай, Гена, служи!

Расстались они друзьями. Уже от высоких вокзальных колонн солдатик обернулся, помахал Славику рукой, а Славик ему посигналил.

Возвращался с вокзала в хорошем настроении. В машину села какая-то молчаливая пожилая пара с кожаными большими чемоданами; Славик спросил, куда везти, ехал, тихонько посвистывая, думал о своем. Встреча с этим пареньком из Бутурлиновки всколыхнула память, далекая теперь застава вдруг ожила перед глазами: явился старший лейтенант Щеколдин, со своим неистощимым юмором и жизнерадостностью, ребята, с которыми и в зной, и в холод службу на границе несли… А хорошо там было, на заставе! Жили дружно и служили хорошо — старший лейтенант сумел добрый микроклимат создать на заставе, никто ни на кого не кричал, не «давил», все понимали, что «надо», и это слово все цементировало и определяло. Благодарственные письма Щеколдин писал многим родителям своих солдат, писал и отцу Безруких (мать, жаль, умерла рано, не видела его в солдатской форме), на десять суток приезжал в Придонск и он, Славик. Отец тоже написал начальнику заставы, благодарил за службу всю их заставу, а потом, осенью, прислал посылку — яблок со своей дачки и покупных орехов фундук. Яблок на всех не хватало, и Славик отдал их жене Щеколдина, у нее двое малых ребят на руках, а орехи они за общим столом покололи и умяли. Когда Безруких и еще несколько пограничников уезжали домой, Щеколдин традиционно предложил сфотографироваться: пусть, дескать, у вас, товарищи сержанты и рядовые, останется память; пройдет время — будет интересно глянуть на самих себя. «И у меня память: с хорошими воинами служил»… Все охотно согласились, на фотокарточке Славик вышел улыбчивым, сидел он на корточках, рядом с женой Щеколдина — дембеля упросили и ее сняться.