Карлссон, который живет на крыше (Пер. Л. Брауде и Н. Белякова) - Линдгрен Астрид - Страница 48

— Карлссон — вовсе не маленький против… — начал было он, но тут как раз кто-то позвонил в дверь.

— Ой, неужели дядя Юлиус приехал! — закричал Малыш и побежал открывать дверь.

Но это был не дядя Юлиус, это был Карлссон. Промокший до нитки Карлссон, стоявший на лестничной площадке в маленькой лужице дождевой воды. Он укоризненно смотрел на Малыша.

— Сколько можно летать под дождем и ругаться; а все потому, что ты не удосужился оставить свое окно открытым, — удивлялся он.

— Да, но ты ведь сказал, что идешь спать, — оправдывался Малыш, потому что Карлссон и в самом деле так говорил. — Я и не думал, что ты появишься уже сегодня вечером.

— Ты бы мог все же надеяться на это, — сказал Карлссон. — Ты бы мог подумать: «А может, он все же появится, мой маленький Карлссон! О, как нам будет весело, да, может, он прилетит, ведь он наверняка захочет встретиться с Домокозлючкой!» Мог бы, мог бы подумать об этом!

— А ты в самом деле этого хочешь? — встревоженно спросил Малыш.

— Ха-ха! — сверкая глазами, ответил Карлссон. — Ха-ха, а ты как думаешь?

Малыш, конечно, понимал, что ему не удастся до бесконечности удерживать Карлссона вдали от фрёкен Бокк, но он не был готов к тому, что это постигнет их в первый же вечер. Он понимал, что ему надо поговорить с Карлссоном, но Карлссон, быстрый, словно охотничий пес, уже мчался по дороге на кухню. Малыш кинулся следом и схватил его за руку.

— Послушай меня, Карлссон, — как можно убедительней сказал он, — она думает, что ты — один из моих школьных товарищей, и, по-моему, пусть так и дальше думает.

Карлссон остановился. И вдруг в нем что-то заклокотало, как всегда, когда он от чего-либо приходил в восторг.

— Она в самом деле думает, что я хожу в школу? — ликующе спросил он.

И еще быстрее помчался на кухню. Фрёкен Бокк услыхала топот его ног. Она-то ждала дядю Юлиуса и была удивлена тем, что старый человек может мчаться с такой быстротой. С нетерпеливым ожиданием смотрела она на дверь, желая поскорее увидеть этого скорохода, но когда дверь отворилась и в кухню ворвался Карлссон, она чуть не задохнулась, словно внезапно увидела змея. Змея, которого абсолютно не желала видеть у себя на кухне.

Хотя Карлссону совершенно непонятны были ее чувства. В несколько прыжков он оказался возле нее и внимательно уставился на ее недоброжелательное лицо.

— А как по-твоему, кто первый ученик в классе? — спросил он. — Отгадай, кто лучше всех считает, пишет и читает и во… во всем?..

— Когда входишь куда-нибудь, надо здороваться, — сказала фрёкен Бокк. — И меня совершенно не интересует, кто первый ученик в классе. Во всяком случае — не ты, это уж точно!

— Так представь себе, что я! — возмутился Карлссон, но потом немного стушевался и призадумался.

— По крайней мере, я лучше всех умею считать, — после глубокого раздумья мрачно сказал он. — А потом, пожав плечами, добавил: — Ну да ладно, это дело житейское!

И начал весело прыгать по всей кухне. Он кружил вокруг фрёкен Бокк и неожиданно вдруг запел веселую и хорошо известную песенку:

— Буду веселиться я с раннего утра…

— Нет, Карлссон, — быстро сказал Малыш, — нет и нет!

Но это не помогло.

— …Буссе-биссе-бассе-биссе-бум-фаллера, — пел Карлссон. — От моих проказ пойдет по дому шум…

И когда он добрался до слова «шум», внезапно грянул выстрел, а за ним — истошный крик. Выстрел прозвучал из револьверчика Карлссона, а крик — из горла фрёкен Бокк. Малыш сначала думал, что она упадет в обморок, потому что она в изнеможении опустилась на стул и молча сидела с закрытыми глазами. Но когда Карлссон снова продолжил свое «буссе-биссе-бассе-биссе-бум-фаллера», она открыла глаза и злобно сказала:

— Я тебе сейчас таких «буссе» и «бассе» надаю, негодный мальчишка, что ты на всю жизнь запомнишь. Попробуй выстрелить еще хоть раз!

Карлссон ни слова ей не ответил. Он только сунул свой пухлый указательный палец под подбородок фрёкен Бокк и показал на красивую брошь на ее платье.

— Красивая штуковина, — сказал он. — Где ты ее стибрила?

— Ты что, Карлссон, — испуганно сказал Малыш, потому что увидел, в какую ярость пришла фрёкен Бокк.

— Это… это… бессовестнее этого я ничего не видела, — запинаясь, сказала она, с трудом произнося нужные слова, а потом вдруг закричала: — Вон отсюда! Вон, кому говорю!

Карлссон удивленно посмотрел на нее.

— Успокойся! Не принимай все так близко к сердцу, — сказал он. — Я ведь просто так спрашиваю. А когда спрашивают вежливо, значит, следует получить и вежливый ответ. Так я считаю.

— Вон! — орала фрёкен Бокк.

— А вообще-то, — продолжал Карлссон, — я хотел бы услышать ответ еще на один вопрос. Не немеет ли у тебя хоть немножко все тело по утрам? И если это так, то в какое время тебе хотелось бы, чтоб я начал фигурить?

Фрёкен Бокк диким взглядом обшарила кухню в поисках какого-нибудь приспособления, которое помогло бы ей выставить Карлссона из кухни. А Карлссон услужливо подбежал к шкафу, где хранились все принадлежности для уборки, и вытащил оттуда выбивалку для ковров, которую тут же сунул ей в руку.

— Ха-ха! — закричал он. И бросился стремглав по всей кухне. — Ха-ха, опять все начинается сначала!

Тогда фрёкен Бокк швырнула выбивалку на пол. Она вспомнила, каково ей было в прошлый раз гоняться за Карлссоном с выбивалкой в руках, и ей не хотелось повторять это еще раз.

Малыш не думал, что начало было хорошим, и, любопытствуя, сам себе задавал вопрос, до каких пор фрёкен Бокк, не обезумев окончательно, сможет видеть, как Карлссон носится по кухне и орет: «Ха-ха!» «Не так уж долго», — думал Малыш. Необходимо было как можно быстрее выставить отсюда Карлссона. И когда Карлссон, делая одиннадцатый круг по кухне, промчался мимо, Малыш схватил его за шиворот.

— Карлссон, — попросил он, — прошу тебя, пойдем лучше в мою комнату!

И Карлссон нехотя последовал за ним.

— Ведь это же глупо — кончить фигурить, когда я только-только начал приободрять фрёкен Бокк, — говорил он. — Еще немножко, и у нее бы поднялось настроение, она стала бы веселой и игривой, как морская львица, это уж точно.

Перейдя к окну, он стал, как всегда, выковыривать персиковую косточку из цветочного горшка, чтобы посмотреть, насколько она проросла. Малыш тоже подошел, чтобы взглянуть на косточку. Стоя рядом с Карлссоном, он обнял его рукой за плечи и почувствовал, какой Карлссон мокрый, бедняга! Ему, должно быть, пришлось долго летать под дождем.

— Тебе не холодно, ведь ты весь мокрый? — спросил Малыш.

Похоже, Карлссон этого раньше не замечал, но тут он внезапно почувствовал, как замерз.

— Да, ясное дело, холодно, — ответил он. — Но кого это интересует? Может, есть на свете хоть один человек, который расстроится, если его лучший друг явится к нему промокший до нитки и трясущийся от холода. Может, этот человек позаботится, чтобы его друг разделся, и сам повесит сушить его комбинезончик, и наденет на него мягкий, красивый махровый халат, а потом пойдет на кухню и сварит ему немного горячего какао и даст целую гору булочек. Он уложит своего друга в кровать и споет ему красивую-красивую грустную песенку, так чтобы он тихонько заснул. Разве он сделает это?

Карлссон укоризненно посмотрел на Малыша.

— Конечно, сделает, — сказал Малыш.

Его голос дрожал, словно он вот-вот расплачется.

И Малыш поторопился сделать все то, что, как считал Карлссон, нужно было сделать для самого лучшего своего друга. Самое трудное было заставить фрёкен Бокк дать горячее какао и булочки для Карлссона. Но у нее не было ни времени, ни сил на дальнейшее сопротивление, так как именно в этот момент она жарила цыпленка для дяди Юлиуса, которого ожидали с минуты на минуту.

— Можешь сам сварить какао, если хочешь, — сказала она.

Малыш так и сделал. А потом Карлссон — кругленький и румяный — сидел в кровати Малыша, облаченный в его белый купальный халат, пил какао и уплетал булочки. А в ванной комнате сушилась его рубашка и комбинезончик, его белье, башмаки и носки.