Карлссон, который живет на крыше (Пер. Л. Брауде и Н. Белякова) - Линдгрен Астрид - Страница 19

— Да, видно, он переехал, — печально сказал самому себе Малыш. — И, наверное, никогда не вернется назад.

Ложась по вечерам спать, он думал о Карлссоне, а порой тихонько плакал под одеялом, оттого что Карлссон улетел. Так проходили дни: школа, уроки, и никакого Карлссона.

Однажды после обеда Малыш сидел у себя в комнате и возился с почтовыми марками. Их у него в альбоме для марок — кляссере — была уже целая коллекция. Но несколько марок ждали своей очереди, чтобы попасть туда. Малыш приклеивал марки, и дело уже близилось к концу. У него оставалась всего одна марка, самая хорошая, которую он приберег напоследок. Марка была немецкая, и изображены были на ней Красная Шапочка и Серый Волк. «Какая красивая марка», — подумал Малыш, положив ее перед собой на стол. В тот же миг он услышал за окном жужжание. Жужжание, напоминавшее… да, в самом деле, напоминавшее жужжание пропеллера Карлссона! Но это и был сам Карлссон. Вломившись с шумом прямо в окно, он закричал:

— Хейсан-хоппсан, Малыш!

— Хейсан-хоппсан, Карлссон! — закричал в ответ Малыш.

Вскочив из-за стола, невероятно счастливый, Малыш смотрел, как Карлссон несколько раз облетел лампу на потолке, прежде чем с негромким «бац» приземлился возле Малыша. Как только Карлссон выключил моторчик — он делал это, нажимая маленькую кнопку у себя на животе, — да, как только он это сделал, Малыш хотел кинуться к нему и обнять его. Но Карлссон оттолкнул его своей маленькой пухлой ручонкой и сказал:

— Без паники! Только без паники! Найдется у тебя какая-нибудь еда? Мясные фрикадельки или что-нибудь в этом роде? А может, кусочек торта со взбитыми сливками?

— Не-а, мама не готовила сегодня мясные фрикадельки. А торт со взбитыми сливками бывает у нас только в день рождения.

Карлссон фыркнул:

— И это называется «семья»? «Только в день рождения…» Ну, а если является дорогой старый друг, которого много месяцев не видели? Одного этого, как ни верти, вполне достаточно, чтобы подстегнуть твою маму.

— Да, но мы не знали… — начал было Малыш.

— Не знали! — возмутился Карлссон. — Вы могли бы надеяться! Вы могли бы надеяться, что я прилечу сегодня, и этого было бы достаточно для того, чтобы твоя мама тут же начала одной рукой лепить мясные фрикадельки, а другой — сбивать сливки.

— На обед мы сегодня ели фалунскую колбасу, — пристыженно сказал Малыш. — Может, ты хочешь…

— Фалунская колбаса, когда является дорогой старый друг, которого не видели несколько месяцев!

Карлссон снова фыркнул:

— Ну ладно, раз уж приходится бывать в этом доме, придется привыкать к чему угодно… Тащи сюда фалунскую колбасу!

Малыш со всех ног кинулся на кухню. Мамы дома не было, она пошла к врачу, так что спросить у нее разрешения он не мог. Но он был уверен, что ему разрешили бы угостить Карлссона фалунской колбасой. На тарелке лежало пять оставшихся ломтиков, и он захватил их для Карлссона, который ястребом кинулся на них. Он набил рот колбасой, и вид у него был вполне довольный.

— Ну вот, — сказал он. — Для колбасы вкус у нее совсем недурной. Ясное дело, не такой, как у мясных фрикаделек, но что можно требовать от некоторых…

Малыш понял, что под словом «некоторых» подразумевается он сам, и поспешил перевести разговор на другую тему.

— Весело было у бабушки? — спросил Малыш.

— Да, так весело, что не стоит даже говорить, — ответил Карлссон. — Поэтому я вообще не собираюсь говорить об этом.

И он с голодным видом вонзил зубы в колбасу.

— Мне тоже было очень весело, — сказал Малыш.

И он начал рассказывать Карлссону обо всем, делал у бабушки.

— Она такая добрая, моя бабушка, такая добрая, — вспоминал Малыш. — И ты даже представить себе не можешь, как она мне обрадовалась. Она обняла меня изо всех сил.

— А зачем? — спросил Карлссон.

— Потому что она меня любит, понятно тебе? — спросил Малыш.

Карлссон перестал жевать.

— А тебе, ясное дело, и в голову не приходит, что моя бабушка любит меня еще больше, а? Тебе, ясное дело, и в голову не приходит, что она как кинется на меня и давай обнимать, пока у меня лицо не посинело. А все потому, что она меня так любит. Тебе это и в голову не приходит, да? Но могу подтвердить, что у моей бабушки самые железные в мире кулачки, и люби она меня хоть на сто грамм больше, я не сидел бы здесь с тобой — она бы меня просто-напросто придушила.

— Вот это да! Здорово же твоя бабушка обнимается! — восхитился Малыш.

И хотя бабушка Малыша никогда не обнимала его так крепко, все же она наверняка любила его и всегда была добра к нему. И Малыш постарался внушить это Карлссону.

— Хотя она может быть и самой надоедливой на свете, — немного подумав, добавил Малыш. — Вечно ворчит, что надо переменить носки, что нельзя драться с Лассе Янссоном, и все такое в том же роде.

Карлссон отшвырнул в сторону теперь уже пустую тарелку.

— А тебе, ясное дело, и в голову не приходит, что моя бабушка еще надоедливее твоей, а? Тебе, ясное дело, и в голову не приходит, что она заводит будильник и вскакивает от его звонка в пять часов каждое утро только для того, чтобы успеть как следует наворчаться? А главное, чтоб я сменил носки и не дрался с Лассе Янссоном?

— Ты знаешь Лассе Янссона? — изумленно спросил Малыш.

— Нет, к счастью, не знаю, — ответил Карлссон.

— Так почему же тогда твоя бабушка говорит, что… — продолжал удивляться Малыш.

— Потому что она самая приставучая бабушка на свете, — объяснил Карлссон. — Дошло до тебя наконец?! Ты знаешь Лассе Янссона, так как же ты смеешь говорить, что твоя бабушка самая надоедливая на свете? Ну уж нет, уж я-то, к счастью, знаю свою бабушку: она может нудить целый день, чтоб я не дрался с Лассе Янссоном… Хотя я никогда не видел этого парня и от всей души надеюсь, что мне никогда не придется его увидеть.

Малыш раздумывал. Чудно все это. Не очень-то ему нравилось, когда бабушка надоедала ему, а теперь вдруг оказалось, что ему словно бы надо подстегнуть Карлссона, убеждая, что его, Малыша, бабушка еще нуднее, чем она есть на самом деле.

— Правда, правда, стоит мне хоть чуть-чуть промочить ноги, как она начинает уже приставать, чтоб я сменил носки, — горячо уверял Малыш.

Карлссон кивнул:

— А тебе, ясное дело, не приходит в голову, что это моя бабушка хочет, чтоб я без конца переодевал носки, а?! Тебе, ясное дело, не приходит в голову, что стоит мне выйти из дому и влезть в лужу, как она уже несется, как спринтер, через весь поселок и нудно бубнит: «Смени носки, милый Карлссон, смени носки…». Такое тебе не приходит в голову, а?!

Малыш помедлил с ответом:

— Да, такое, пожалуй, может случиться…

Карлссон прижал Малыша к спинке стула, а сам, подбоченясь, встал перед ним.

— Не-ет, ты этого даже представить себе не можешь. А теперь послушай, я расскажу тебе, как все было. Я вышел из дому и влез в лужу… Дошло до тебя, а? И веселился вовсю. И вдруг, в самый разгар веселья, ко мне, как спринтер, несется бабушка и орет на весь поселок: «Смени носки, милый Карлссон, смени носки!»

— А что ответил ты? — спросил Малыш.

— А вот что: «Никогда я этого не сделаю, никогда, потому что я самый непослушный внук на свете». И поэтому я удрал от бабушки и залез на самую верхушку дерева, чтобы меня оставили в покое.

— Наверно, она растерялась, — сказал Малыш.

— Сразу видно, что ты не знаешь моей бабушки, — сказал Карлссон. — Бабушка помчалась следом за мной.

— И залезла на самую верхушку дерева? — удивленно спросил Малыш.

Карлссон кивнул:

— Тебе, ясное дело, и в голову не приходит, что моя бабушка умеет лазать по деревьям, а?! Да, представь себе, если ей приспичит, чтоб я сменил носки, она куда хочешь влезет, на любую вершину. «Смени носки, милый Карлссон, смени носки», — нудила она, залезая на ветку, на которой сидел я.

— Ну, а ты что? — спросил Малыш.

— Я? А что я мог поделать! — вздохнул Карлссон. — Пришлось переодеть носки. Иначе бы от нее не отделаться. Я сидел высоко, на самой верхушке дерева, на маленькой жалкой ветке и с опасностью для жизни переодевал носки.