Ритианский террор - Найт Дэймон - Страница 5

— На английском это означает: «Старина Поки карабкается на гору, облака закрыли старину Поки. Старина Поки карабкается на гору, всего лишь из-за чашечки кофе».

— Есть еще куплеты?

Пембан комически расширил глаза.

— О, конечно! Существует около триллиона куплетов. Я знаю только каждый десятый, но если я буду петь их все, то нам придется сидеть здесь целую ночь. Эта песня, как сага. Старина Поки был поселенцем, который жил в Безумных Горах в давние времена. Там умеренный климат, но несмотря на подходящие климатические условия, это ужасная дикая страна, где все дороги ведут либо круто вверх, либо круто вниз. Он любил кофе, но, конечно, там его не было. Он услышал, что есть немного кофе в городке Гранпи, расположенном недалеко от космодрома, внизу, в равнинной части страны, и он пошел туда пешком. Двадцать две сотни километров. По крайней мере, так говорят.

Дверца конвейера хлопнула, открываясь. Пембан подошел, взял содовую и налил Спенглеру в бокал виски с содовой.

— Да, в те времена совершались большие дела… Но также рассказывали и большую ложь, — добавил он.

Спенглер испытал непонятный шок, который заставил его вздрогнуть. Делая осознанные усилия, чтобы расположить себя по отношению к Пембану, понять человека в его собственных жизненных условиях, он постарался создать картину, которой не трудно было восхититься: дикая, колоритная, свободная жизнь поселенцев, трудности, которые они достойно принимали и старались победить, героические дела, которые совершали мимоходом и так далее, и так далее. А затем Пембан сам, одной фразой, равнодушно разрушил эту картину. «Также рассказывали и большую ложь».

Хорошо, Пембан не верил в Империю. Но если у него не было уважения к традициям его собственной планеты, тогда, во имя всего святого, во что же он верил?

Спенглер был человеком, который очень старался быть либеральным. Но сейчас, вглядываясь в круглое коричневое лицо Пембана, в желтоватые белки его глаз, он подумал еще раз: это пустая трата времени, пробовать понять этого человека. Он не цивилизован; он мыслит, как животное. Просто не существует точек соприкосновения.

Спенглер резко сказал:

— На собрании вы упомянули кое-что о чувстве юмора ритиан. Что конкретно вы имели в виду?

Он подумал:

— Через несколько минут я вернусь в свой кабинет. Я выпью половину этого бокала, ровно половину, и затем уйду.

Пембан откинулся назад, расслабляясь, немного повернув голову, и глядя живыми настороженными глазами на Спенглера.

— Ну, видите ли, — произнес он, — у них есть особенности в этом отношении. Они действительно высокоразвитые существа, в технологическом плане, и вы знаете это. Но то, что у них вызывает смех и веселье, скорее напомнит вам какую-нибудь провинциальную планету, подобную Менхевену. Может, именно поэтому мы так хорошо поладили с ними — юмор жителей Менхевена примитивен. Выдернуть стул из-под человека, который собирается на него сесть. Такого рода вещи. Но они развлекают нас.

Они могут пройти сорок миль в сторону от своего пути, чтобы сыграть какую-нибудь шутку, даже если это не бог весть какое великое дело. Я слушал роман, написанный одним из их признанных писателей — двенадцать кассет, должно быть, более пятисот тысяч слов — таким образом он подводил читателя к грязной шутке, поведанной им в самом конце повествования. Это был бестселлер в их планетной системе. И они с ума сходят от каламбуров. Обожают играть словами. Некоторые их фразы имеют пятнадцать или двадцать значений.

Спенглер на какое-то мгновение с трудом напряг память, а затем нашел соответствующий факт со времени обучения.

— Как у Джойса, — сказал он. — Декадент двадцатого столетия.

— Угу, — согласился Пембан. — Я когда-то мог цитировать целые страницы из «Пробуждения Финнегана»: "…

Бег реки, мимо Адама и Евы, от отклонений берега до изгиба залива, несет нас просторными витками многократных повторений…" Это детский лепет по сравнению с литературой ритиан.

Спенглер осторожно глотнул коктейль и поставил бокал на широкий подлокотник кресла. Он чувствовал большое, хладнокровное, хорошее упорство человека, который знает, как освободиться от своих собственных жалких эмоций.

— Мне не хотелось бы показаться тупым, — сказал он, — но какое отношение все это имеет к моей проблеме?

Брови Пембана слегка изогнулись. Он выглядел встревоженным и подыскивал слова.

— Ну, в общем-то, никакого особенного, — честно признался он. — Я только хотел сказать, что вообще вам следует понаблюдать за проявлениями чувства юмора. Я имел в виду, что вы уже знаете, что этот рити собирается причинить вам вред, если сумеет. Но вы должны помнить также, что если он сумеет, то он постарается сделать это таким образом, который покажется ему уморительным до колик. Трудно представить себе, каким образом рити собирается напасть, но иногда это можно сделать, если знать, что может рассмешить их.

Спенглер отпил опять, оставив ровно половину напитка в бокале, и встал. Он был немного раздражен тем, что вообще пришел сюда, но по крайней мере он был удовлетворен, зная, что этот путь тоже был исследован и ни к чему не привел, что величина X сведена к нулю.

— Спасибо, мистер Пембан, — сказал он у двери, — за выпивку и информацию. Доброго вам вечера.

— Вы также должны отслеживать случаи гипнотизма, — сказал Пембан напоследок.

Спенглер молча замер в дверях. Пембан смотрел на него с вежливо-вопросительным выражением на лице.

— Гипнотизм! — повторил Спенглер и вернулся в комнату. — Так что насчет гипнотизма?

— О Господи! — вскричал Пембан, — разве вы не знаете об этом?!

Они лежали рядом в приветливой тишине темной комнаты лицом к огромному окну — не окну-экрану, а окну в его архаическом виде, представляющему собой, по сути, просто дыру в стене. Через это окно беспрепятственно проходило легкое, как перышко, дуновение холодного, соленого воздуха. С обеих сторон, там, где берег вдавался в воду мысом, Спенглер видел скопления многоцветных огней — Анжелес, как положено, справа, Санта-Моника слева. Впереди не было ничего, кроме серебристого моря и легких серых облаков над ним, похожих на привидения. Иногда маленькая искорка воздушного корабля беззвучно пересекала небо и исчезала. Ощущалось присутствие огромной Вселенной, которая вливалась через открытое окно, чтобы вместить их в себя, размышлял Спенглер, как будто они были двумя песчинками в океане, которые тянулись к бесконечности.

Каким-то образом это умиротворяло, но одновременно было в этом и что-то неприятное. Спенглер все время перемещал свое тело, чувствуя прикосновение бриза на обнаженной коже. Слишком большой контраст, подумал он. Возможно, он слишком привык к кроличьим норам Административного Холма, и теперь неспособен чувствовать себя легко вне его стен. Возможно, ему нужны перемены…

— Ветер становится несколько прохладным, — заметил он. — Давай закроем окно и зажжем свет.

— Мне казалось, что это так прекрасно, — ответила она. — Но можешь делать так, как тебе хочется.

Теперь я нанес оскорбление ее окну, подумал Спенглер. Однако он подошел к окну и нашел кнопку, которая приводила в действие механизм, опускающий стеклянный щит перед окном.

Окно было обломком ушедшей эпохи, XXI-го столетие. Даже античный сервомеханизм, который управлял им, принадлежал прошлому. Таким было и все остальное в башне Джоанны: нелепые стулья на четырех ножках, массивные столы, ковры, даже огромная пневматическая кушетка. Тут на полках стояли бумажные книги, и это был не обычный подбор декоратора, но книги, которые хорошо начитанные жители двадцать первого столетия действительно имели — Шекспир и Стерн, Джонс и Джойс, Гомер и Хемингуэй — все стояли вперемешку. Если бы мода позволила ей, подумал Спенглер, Джоанна бы носила платья.

По комнате разлилось сияние света с розоватым оттенком, и он повернулся, чтобы посмотреть на Джоанну. Одна ее тонкая рука обвивала колени, ее голова с серьезным выражением склонилась над зажженной сигаретой, которую она только что взяла из раздаточного устройства. Она вручила ему другую сигарету.