Повесть об уголовном розыске [Рожденная революцией] - Нагорный Алексей Петрович - Страница 17

Сергеев протянул ей кольт, она взяла его и удивленно воскликнула:

— Наполовину легче!

— Это не главное, — сказал Сергеев. — Чтобы перезарядить наган, нужно в каждую патронную камору ткнуть шомполом. Я уж не говорю о том, что нужно сдвинуть патронный стопор. А здесь…

Он взял у Маруськи кольт, щелкнул задвижкой, и барабан послушно откинулся влево. Нажал головку экстрактора, и все патроны высыпались в подставленную ладонь.

— Ли-ихо, — протянул Коля. — Мне бы такой.

— Все будет, — Сергеев спрятал револьвер в боковой карман. — Требую от вас, товарищи, самой жесткой революционной дисциплины. Вы должны быть готовы к любым неожиданностям. К чему я об этом говорю? Вот получили мы сегодня сообщение — чиновники сыскного обещают устроить новой власти «кузькину мать».

— Очень интересно, — сказал Никита. — Вроде бы культурные люди, интеллигентные.

— Другое интересно, — заметил Бушмакин. — В какой, так сказать, форме они намерены это сделать?

…Над притихшим Петроградом опустилась долгая осенняя ночь. Бушмакин затоптал самокрутку и шагнул в темноту. Коля, Вася, Маруська и Никита двинулись следом. Было безлюдно. Обыватели притаились по углам. Электростанция не работала — темень, хоть глаз выколи. Звук шагов гулко отлетал от мостовой, заставляя запоздалых прохожих вжиматься в стены домов: кто их знает, этих пятерых. На Дворцовую площадь вышли со стороны Мойки. Справа, без единого огонька, мрачной глыбой чернел Зимний. Слева на фоне светлого неба плавно изгибалась дуга Главного штаба и министерства финансов. Посредине площади подпирала низкое небо колонна, а на ней — ангел с крестом в руках.

— Это вот и есть этот… как его? — силился вспомнить Коля.

— Символ царизма, — подсказал Никита. — Один дурак сказал, а другой повторяет.

— Да не-е-е, — Коля завертел головой. — Я не к тому. Я о том, что красиво здесь.

Подошел патруль. Вспыхнул луч фонарика, негромкий голос приказал:

— Документы?

Слабый свет выхватил из темноты строгие лица матросов…

— Уголовный розыск, — вслух прочитал матрос. — Это как же понимать?

— Это вместо сыскного, — сказал Бушмакин.

— Интересное дело, — матрос вернул документы. — Не зазорно рабочему человеку таким дерьмом заниматься?

— Ишь ты, — недобро протянул Бушмакин. — Чистюля выискался. Ты вот кто по профессии? Комендор? Кочегар? Кто?

— Минер я, — удивленно ответил матрос.

— А чего же ты не на корабле, а по улицам шляешься? — ехидно спросил Бушмакин. — Ну и молчи, коли ума нет!

Пошли дальше. Напротив главных ворот дворца Бушмакин остановился:

— Слышь, Коль. Здесь жил царь. Романов Николай Александрович. Второй. Кровавый.

— Один жил? — с недоверием спросил Коля.

— Один.

— Плохо это. У нас в деревне у иного крыша над головой валится, а под крышей — пятнадцать душ. Зачем одному человеку столько? Обожраться, что ли, право слово…

— Это ты верно сказал, — кивнул Бушмакин. — Что было в прежней жизни? Обжорство! А с другого конца — голод. А мы сделаем так, чтобы все были сыты, одеты, обуты и крыша над головой была… И никогда не допустим, чтобы у одних было много, а у других — ничего.

Коля задумался на мгновение:

— Мужики сказывали — царь добра хотел. А все это от управителей. Они от царя правду скрывали и народ мучали.

— А ты, дурак, и поверил, — вмешался Вася. — Ты раскинь мозгами: ну какая разница между царем и министрами? Один хапал больше, другие меньше, вот и все. А девятое января да Ходынку вместе готовили.

— Кто в России главный, тот во все времена главный вор, жулик и подлец, — поддержал Никита. — Всегда так было.

— А теперь не будет, — уверенно сказал Бушмакин. — Теперь народ — хозяин. С любого отчет спросим. Пошли, ребята, заболтались.

…Светало. Угловое здание на Гороховой чернело провалами окон. Парадная дверь была не заперта. Вторая дверь, в вестибюле, предательски заскрипела, и все замерли, словно мальчишки, застигнутые на месте преступления.

— Тьфу! — замотал головой Бушмакин. — Да что же это мы? Воровать пришли?

— Вы же сами велели тихо, — обиженно заметил Вася.

— Велел не велел, ты меня не одергивай, молод еще! — рассердился Бушмакин. — У кого есть спички?

Никита послушно чиркнул спичкой. Красноватое пламя отразилось в огромном зеркале. Маруська подошла к нему и удивленно провела рукой по гладкой холодной поверхности.

— Мне бы такое, — задумчиво сказала Маруська. — Женщина с таким зеркалом — непобедима.

— Нашла время, — буркнул Коля.

— Глупенький ты. Этого вы, мужики, никогда не поймете.

Вася нашел свечу. Слабый, неверный свет выхватил из темноты часть вестибюля и лестничный марш с ковром, который прижимали к ступеням блестящие бронзовые штыри.

На втором этаже — длинный, уходящий во тьму коридор с десятками дверей по обе стороны.

— «Третье делопроизводство», — прочитал Никита табличку на одной из дверей.

— Зайдем, — решил Бушмакин.

Пламя свечи высветило несколько обшарпанных канцелярских столов и уходящий под потолок шкаф с картотекой.

— Вот это да! — Вася от удивления даже прищелкнул языком.

— Что там? — спросил Бушмакин. — Ну-ка, посмотри.

Вася выдвинул самый нижний ящик:

— Карточки какие-то… «Фа-рма-зоны…» — прочитал он по складам.

— Ну и кто, кто эти… они кто? — нетерпеливо допытывался Бушмакин. — Чем занимаются, где живут?

Вася наугад вытащил одну карточку.

— Волин Дмитрий Иванович, уроженец села Летихино… Орловской губернии… Проживает: Пустая улица, дом пять.

— Это на Малой Охте, — вставил Никита.

— Ну и что он, этот Волин? — не унимался Бушмакин. — Чего ты, как пыльным мешком прибитый?

— Фармазон он, — убито сказал Вася.

— Вероятно, следует читать «франк-масон», — объяснил Никита. — Член тайного общества декабристов…

— Каких еще декабристов… — застонал Бушмакин. — Ну при чем здесь они? — Он начал выдвигать один ящик за другим. — «Медвежатники», «форточники», «скокари», «гопстопники»… Черт знает что! Я таких поганых слов в жизни не слыхал!

— Я думаю… Это здесь ворье всякое понапихано, — вдруг сказал Коля. — Записаны разбойники всякие…