Сердце Бонивура - Нагишкин Дмитрий Дмитриевич - Страница 21

— Сеструха моя! Вместе живём. Похожа? Вся в меня!

— Похожа!

— Ну, это ещё посмотреть, кто на кого! — недовольно передёрнула плечами Таня. — Скорее ты на меня похож, шалопут!

Оставив без внимания её замечания, Пужняк подставил стул гостю и сел сам, выжидательно глядя на него.

— Я от дяди Коли! — осторожно сказал Виталий, искоса поглядывая на девушку.

Алёша понимающе кивнул головой и тотчас же подмигнул сестре:

— Таньча! Поди погляди, каша бы не подгорела на «буржуйке»!..

— Хватился! — развела руками Таня. — Уж давно сняла. Ужинать можно.

Алёша виновато покосился на Виталия.

— M-м… — промычал он, ища предлог. — Ну, поди погуляй, что ли.

— Спасибочки вам! — взметнула девушка своими озорными глазами. — Сказал бы прямо: надо, мол, поговорить с человеком. А то выдумывает. Ах, Алёшка, ты Алексей! — С этими словами Таня взяла гитару и вмиг исчезла за дверями.

— Комсомолка? — спросил Виталий.

— Нет, где ей, — снисходительно ответил Пужняк.

— Чего так?

— Несознательная ещё. Все хиханьки строит да на гитаре играет…

— Ну вот что, товарищ Пужняк, надо нам поговорить по делу…

…Через час Таня просунула голову в дверь и взяла несколько ожесточённых аккордов на гитаре, чуть не оборвав струны.

— Эй, господа-товарищи, на сегодня хватит. Лето летом, а на этом кладбище вечером сыро, как в погребе. Я больше не могу. Зуб на зуб не попадает… Честное слово! Бр-р-р! — Она демонстративно застучала зубами и вскочила в вагон. — А потом… я есть хочу до чёртиков. Алёшка, кончай турусы разводить. Каша поди уже заледенела!

Повесив гитару на стену петлёй пышного розового банта, украшавшего гриф, Таня засуетилась, собирая на стол. Загремели ложки и тарелки. Из-под толстого солдатского одеяла, сложенного на табурете, достала она чугунок, с насторожённым вниманием поглядела под крышку и вся расцвела.

— Дошла каша, братка! Будто в русской печи сварена! А похвалить некому… Первый сорт! Вы, Антонов, будете с нами ужинать? Конечно, что за вопрос!.. Вы такой каши в жизни не ели!.. Её, знаете, надо сначала прокалить на сковороде, потом варить, а воды должно быть только вполовину больше, чем крупы… А потом в тепло…

— Перестань, Таня! Неинтересно товарищу про кашу… — заметил с досадой Алёша.

Но Таня невозмутимо продолжала:

— …чтобы упрела! А потом сдобрить её свиными шкварками. И получится такая, что пальчики оближешь!

От упревшей каши, и верно, шёл такой аппетитный запах, что Виталий, почувствовав, как он голоден, невольно проглотил слюну. Таня, следившая за гостем, по-детски восторжествовала:

— Ага! Что? Это ещё есть не начали! — и она причмокнула пухлыми губами.

Все трое принялись за еду. Таня каждому налила в эмалированную кружку чаю. На некоторое время все разговоры прекратились. Уплетая хвалёную кашу, Таня подмигивала то брату, то гостю, ничуть не смущаясь тем, что видит его впервые.

Утолив голод, Алёша сказал сестре:

— Таньча, товарищ будет у нас жить.

Девушка состроила гримасу.

— Удивил, смотри! Да я слышала, как вы тут распределяли, что куда поставить!

Алёша поперхнулся.

— Ты что? Подслушивала?

— Немножко. Ничего, кроме этого, не слыхала. Только когда вы громко заговорили…

— Таньча! — сердито сказал Алёша, силясь придать своему простому, открытому лицу суровое выражение.

— Что «Таньча»? Гром не из тучи? — фыркнула девушка. — Другой брат давно бы меня в помощь взял. А я у тебя все в девчонках хожу.

Алёша покраснел, возмущённо глядя на Таню. А она, словно не замечая его взгляда, добавила:

— Не таращь зенки-то… чего доброго вылезут! Вот и товарищ тебе то же скажет. Правда?

— Правда! — невольно сказал Виталий.

— Ну вот и я говорю! Кушайте, Антонов, вы такой каши не едали!

На новом месте Виталий спал, как всегда, без сновидений, спокойно, крепко.

Разбудило его какое-то движение в комнате. Сквозь сон юноша расслышал лёгкие шаги. Кто-то протопал босыми ногами по плетёному коврику, застилавшему пол вагона. Негромко скрипнула дверь. Все смолкло. Затем дверь заскрипела опять, и те же шаги послышались вновь. Виталий открыл глаза.

Через маленькие окна в вагон лился утренний свет.

Босоногая, с растрёпанными со сна волосами и заспанными глазами, в сорочке и в наспех надетой юбке, Таня хлопотала по хозяйству. Искала какую-то посуду, держала в одной руке нож и сковороду.

Заметив, что Виталий смотрит на неё, она сердито сказала:

— О! Уже! А ну, повернитесь к стенке. Ещё рано. Я скажу, когда надо будет вставать. Ещё десять минут можете лежать.

Виталий отвернулся к стене.

— Я ведь не знал, кто ходит. Я не нарочно.

— Знаю, что не нарочно. А то я бы начисто выцарапала глаза… Я ведь злая! — сказала Таня, стуча котелком, ножами и вилками.

Проснулся Алёша. Он выглянул из-под одеяла.

— Уже бузишь, Таньча? Ну, баба-яга! Не дай бог, кто на тебе женится — несчастный человек будет! Товарищ Виталий! Ты не смотри на неё. Она уж такая сроду!

Таня и тут не осталась в долгу:

— Не учи учёного, Алёшка… знаешь!

Она исчезла в своей комнате. Появилась через пять минут в кофточке и туфлях. Волосы её уже не торчали в разные стороны, а были причёсаны. Вышла из вагона, крикнув напоследок:

— Десять минут на вставание. Поды-ы-майсь!

Вернулась она в вагон со сковородкой, наполненной жареной картошкой.

Прерывистый гудок депо заставил их поторопиться с завтраком.

В депо Алёша подвёл Виталия к седоватому рабочему в менее замасленной куртке, чем у всех остальных.

— Мастер Шишкин! — шепнул он Виталию.

— Антоний Иваныч, — сказал Пужняк мастеру, — вот я вам новичка привёл!

Шишкин поднял седые клочковатые брови.

— А я просил тебя?

Алёша озорно подмигнул Виталию.

— Вы-то не просили, Антоний Иваныч, а дядя Коля просил.

Шишкин посмотрел на Пужняка в упор, потом опустил на глаза очки, которые были у него на лбу, и ещё раз оглядел сначала Алёшу, потом Виталия.

— Впрочем, рабочие нам нужны! — сказал он и спросил документы Виталия. Он долго перечитывал их, потом, прищурившись, поглядел на комсомольца. — Значит, Антонов?

— Антонов! — подтвердил юноша.

— Ну, пускай будет Антонов! — произнёс мастер. — Вот только куда поставить тебя?

Алёша вмешался опять:

— А на ремонт бронепоездов. У Антонова врождённая способность к ним.

Шишкин из-под очков огляделся. Потом негромко сказал:

— Дурень ты, Алёшка, али прикидываешься?

— Прикидываюсь, Антоний Иваныч!

— То-то что прикидываешься. Чего разорался? Знаешь сам — кругом уши… Будто я без тебя не знаю, куда поставить…

Новые друзья, — а в том, что Алёша и Таня Пужняк должны стать его друзьями, Виталий не сомневался, — понравились ему сразу. Он не стал расспрашивать их о прошлой жизни, полагая, что понемногу узнает все, что было у них в душе. Однако один вечер раскрыл ему души его новых друзей с такой силой, с какой не могли бы их раскрыть долгие беседы и расспросы.

Спор, свидетелем которого стал Виталий в первый же вечер у Пужняков, имел серьёзные основания и тянулся давно. Таня догадывалась о второй стороне жизни своего брата, связанной с подпольем. На этой почве не раз возникали между ними горячие споры.

Через несколько дней Виталию пришлось быть свидетелем такой перепалки. Он лежал на своей кровати за занавеской. Алёша сидел за столом и читал что-то. Таня пришла с улицы. Не видя Виталия, она налетела на брата:

— Алёшка, я тебе ещё раз говорю! Мне от девчат отбою нет. Я им твержу: сама ничего знать не знаю и ведать не ведаю! А они мне: «Брось притворяться, а то мы сами Алёшку спросим». Вот как придут к тебе да спросят, что ты им ответишь? Тоже молчком отделаешься или нос выше ушей задерёшь: не ваше, мол, дело?

Алёша заткнул уши.

Таня не унималась:

— О господи, Алёшка! Да разве я стенке говорю! Ну, твоё дело меня за человека не считать. Я как-нибудь и без тебя обойдусь. А что людям сказать? У них душа горит…