К 'последнему' морю (др. изд.) - Ян Василий Григорьевич - Страница 30

- Ты удалец! Ты настоящий багатур, мой младший брат! прозвучал низкий голос. В дверях стоял грузный хан Орду. - Я узнаю в твоих речах могучий голос нашего деда, Священного Правителя, Потрясателя Вселенной!

При этих словах все монголы подняли руки кверху и несколько раз наклонились, произнося тихо заклинания.

Орду подошел к Бату-хану, обнял его и слизал языком с его щек капли пота. Он сам подобрал и сложил в стопку рассыпавшиеся верблюжьи кожи и усадил на них побледневшего, нахмуренного Батухана. Тот указал Орду на место рядом с собой и спросил:

- Отчего ты запоздал? Здоров ли ты? Силен ли ты?

Орду отмахнулся и стал скрести пятерней толстую шею.

- Какое горе! Какая потеря! - притворно застонал он.

- Догадываюсь: твоя греческая царевна! - невозмутимо произнес ледяным голосом Бату-хан.

Глава четвертая. ДЕРЗОСТЬ ХАНА НОХОЯ

Все участники "великого совета" с веселыми улыбками переглянулись. Орду засопел и развел руками:

- Она моя, и уже не моя! Ее у меня похитили. Или, может быть, она сама убежала... Но только, как я узнал, она теперь скрывается у твоего, Саин-хан, любимца, молодого буяна Нохоя, беспутного сына почтенных родителей.

Раздались удивленные голоса:

- Как? У достойного Татар-хана сын буян и сорванец? Да может ли это быть?

- Вы этого не знаете, потому что последнее время, почти целый год, юный хан Нохой кочевал в степи, охотясь на сайгаков, лисиц и волков. А недавно его отец, когда прошел слух о предстоящем походе, вызвал сына домой, сюда, в нашу ставку. В этом походе должен участвовать каждый чингизид. Поэтому отец надеется, что в походе Нохой остепенится и покажет себя доблестным воином. И что же! Здесь, в ставке, он снова буянит, никому не дает покоя, затевает драки, устраивает попойки. На своем вороном коне с дутаром в руках он подъезжает пьяный к юртам разных достойных ханов и поет песни, прославляющие их жен и наложниц...

- Дзе-дзе! - воскликнули сидящие, укоризненно покачивая головой.

- Полоумные женщины, услышав песни Нохоя, как зачарованные, выходят к нему, а он их хватает, перекидывает поперек седла и вскачь увозит в свое становище. Говорят, что там у него уже образовался целый гарем из похищенных жен и первой была Зербиэтханум, подаренная тобой новгородскому послу...

- А первой распутницей в этом гареме - твоя греческая царевна? - равнодушно спросил Бату-хан. - Почему же ты зарубил и ее и хана Нохоя?

Орду обратился к китаянке И Ля-хэ, сидевшей у ног молчаливой Юлдуз-Хатун:

- Почтенная китаянка! Не можешь ли ты мне уступить пару подушек? Мне трудно сидеть на этом ханском священном троне.

И Ля-хэ бесшумно принесла и положила ковровые подушки, на которых Орду удобно уселся и продолжал:

- Да, я не зарубил Нохоя. Моя вина! Наоборот: я обнял его, когда он через день прискакал ко мне, как безумный, держа в руках лисий колпак и повесив пояс на шею.* Он просил меня его зарезать и взять пленную гречанку обратно, обещал дать в придачу отборного коня, персидский ковер и двадцать рабов. Он поклялся, что будто бы в тот вечер похищения гречанки был совершенно пьян. Но это все неверно. Он снова шутил. Это меня развеселило. Я далее обнял его и сказал, что охотно дарю ему эту ядовитую змею, колючую фалангу, неукротимую дочь скорпиона. Я пожелал им обоим всяких утех. Так, мы вместе, обнявшись, просидели долго, до утра. Я подливал ему вина, радуясь, что благополучно мог избавиться от этой, всегда беспокойной, всем недовольной и требующей невозможного румийки. Нохой тоже был доволен и всю ночь пел песни.

- А все же, думаешь ли ты, что Нохой принесет пользу в предстоящем походе?

- Хан Нохой, несмотря на юность, обладает острым умом полководца. Вот что он говорил, вот что предлагал... Да что это такое? Этот дерзкий мальчишка уже тут!.. Он ничего не боится и каждый день придумывает что-либо новое.

Все остолбенели. С улицы донеслась песня. Чистый задорный мужской голос пел:

Хороши стройные девушки монгольские,

Их глаза сияют, как ночные светлячки,

Летающие весною над нашей степью.

Счастлив тот удалец, который не боится

Держать на ладони такого светлячка...

Все ханы шептали:

- Верно! Верно! Прекрасны наши ночные светлячки! Прекрасны наши монгольские девушки!

А голос издалека продолжал:

Чудесную птицу Симург хранил в своем шатре

Хан Орду, прославленный бесстрашный багатур.

У этой птицы глаза изумрудные

Вспыхивают, как вечерние звезды,

Но ее похитил пьяница и бродяга

Вольный охотник и удалец Нохой.

Он ее за лодыжку приковал

Серебряной цепью к столбу

Близ своей юрты, рядом с любимым конем.

Все ханы посмотрели друг на друга, покачивая головами, и следили, что будет делать хан Орду. А тот, по привычке соединив концы коротких толстых пальцев, шептал:

- Какое счастье! Какую радость послало мне вечное небо! Теперь я могу, наконец, отдохнуть от забот и тревог, которые мне доставляла эта беспокойная женщина из румского царского рода. Занозы и колючки в моей юрте больше нет!

Голос из темноты снова запел:

Прекрасный цветок лилия хранится в золотом

дворце

Сто волкодавов и тысяча воинов ее стерегут.

Ни один отважный сокол не проникнет

В этот кружевной дворец,

Но дерзкая песня бродяги донесется

И до прекрасной белой лилии,

Воспевая красоту ее глаз, стройность бедер

И походку пугливой лани.

Задумчивое лицо Бату-хана осветилось загадочной улыбкой. Прищурив глаза, он пристально стал вглядываться в лицо ЮлдузХатун. Та сбросила черное шелковое покрывало, вскочила и ответила ему прямым смелым взглядом черных глаз. Ее бледное лицо, всегда кроткое и покорное, теперь пылало гневом. Она стояла напряженная, подобно натянутой струне, сжав маленькие кулачки.

- Спой ему ответную песню! - тихо и медленно сказал Бату-хан.

- Ему? Такому наглецу и разбойнику? Никогда!

- Спой! Спой и призови его сюда! - настойчиво приказал Батухан. - Я хочу его увидеть! Перед собой, здесь!

Высокая китаянка И Ля-хэ склонилась к уху маленькой Юлдуз и что-то стала настойчиво шептать. Юлдуз утвердительно кивнула головой и, взяв дутар, вышла на балкон. Она запела нежным, трогательным голосом. Слова песни отчетливо разносились в тишине заснувшего города:

Усталый путник - гость желанный,

Войди спокойно в этот дом!

Ты повидал иные страны,

Ты нам расскажешь обо всем.

Вдруг Юлдуз-Хатун вскрикнула, отбежала обратно в комнату и кинулась на грудь И Ля-хэ.

На балкон быстро вскарабкался юноша в хорезмском бархатном колпаке, опушенном лисьим мехом, и в полосатом кафтане, подпоясанном серебряным кушаком. В его лице, очень смуглом, поражал самоуверенный взгляд блестящих черных глаз, высокий лоб и задорная улыбка.

Он стремительно упал на колени, подполз к Бату-хану и почтительно склонился к его ногам. Бату-хан от неожиданности откинулся назад. Все повскакивали с мест. Юноша воскликнул:

- За мою дерзость прошу казнить меня, но сперва выслушай, великодушный, милостивый Саин-хан! Я привык разъезжать, имея притороченными к седлу аркан и шелковую лестницу с крюком. Я взобрался к тебе самым прямым и скромным путем только потому, что я услышал ласковый призыв. Без таких неясных слов разве я осмелился бы пройти по священным коврам твоего дома? Однако ты оказался в тысячу раз мудрее и проницательнее меня: этой песней, как опытный охотник, ты сам заманил меня сюда, чтобы я понял свой долг...

- Какой?

- Долг монгольского воина - в час великого похода быть в первых рядах твоего войска!

Бату-хан поднял правую бровь и смотрел на юношу недоверчивым взглядом. Нохой четко проговорил:

- Зачисли меня простым воином в самый передовой отряд и прикажи сделать невозможное! - Нохой снова припал лицом к ковру и остался неподвижным.

Бату-хан обратился к хану Орду:

- Почтенный брат, отдаю тебе этого безрассудного. Делай с ним что хочешь.