Незримое сражение - Коллектив авторов - Страница 4

— Наш начальник Форманчук, этот отважный партизан из соединения Федорова, учил нас: «Мудрость борьбы с классовым врагом — не в одном только гневе, не в слепой злости. Если в борьбе с национализмом будем опираться на народ, если будем не только храбрыми, но и мудрыми, то мы гораздо быстрее справимся с задачей, возложенной на нас партией».

Ильин некоторое время молчит, а потом добавляет:

— Наверное, это и была самая высокая мудрость, во имя которой мы ходили между десятью смертями и сотнями пуль. И хотя часто падали от этих пуль, все же новое в Прикарпатском краю побеждало. Я спросил:

— Вы не собираетесь написать книгу воспоминаний о пережитом?

Ильин отмахивается:

— Что вы! И не думаю. Боев, операций по уничтожению фашистских шпионов, диверсантов, националистических банд было немало. Ни в какую книжку их не вместить. Я работал в Станиславе, Рогатине, Галиче, Печенижине. Но ведь не во мне суть. Это была борьба, в которой мне пришлось быть воином. Покойный Форманчук (он умер в прошлом году) любил повторять: «Боремся с врагами, чтобы не мешали новому. А в том новом не только гуцул из Жабье или бойко из Перегинска, а и мы с вами, наши дети…»

Николай Петрович лежал раненый в Черном лесу вблизи села Гутыська. Была ночь, тошнотно пахло свежей кровью. И он злился на себя, что не продумал операцию до малейших подробностей, как это обычно делал и почти всегда побеждал в поединках. Он умел беречь людей, каждая жертва оставляла рубец на сердце… Рубец тот никогда не заживал. А тут бандеровская пуля подкосила его самого. Спешили выкурить из схрона референта районного провода ОУН. Спешили — и не предусмотрели, что бандиты могли быть не в самом схроне, а в кустах вокруг. А тут неожиданно ударил пулемет…

И вот он, капитан Ильин, лежит…

Это было не первое ранение. В сорок пятом напоролся на засаду между Богородчанами и Лисцом. Смерть за ним охотилась, ходила по пятам. И он, капитан Ильин, мог зачерстветь сердцем, проклясть тех, кто выплодил кротов в схронах… Но… Однажды не то в разговоре с пожилым крестьянином, не то на собрании или в беседе с молодыми «ястребками» услышал: «Разве виновато ржаное поле, на котором между колосьями вырос и сорняк?» И не его ли, капитана Ильина, это обязанность — вырвать сорняки, чтобы родила рожь?

Он сроднился с землей, обагренной его кровью. В Черном лесу, под этими молчаливыми Гутыськами он понял, что отсюда никуда уже не уедет, что эта земля навечно стала для него дорогой, родной.

— А как же с референтом районного провода? — напомнил я о неудачном начале операции.

— Взяли живым.

— Расскажите, пожалуйста, Николай Петрович, о самой смелой своей операции.

Он улыбнулся.

— Ликвидация гитлеровской агентуры, националистических банд в послевоенные годы в западных областях Украины не была, как вы понимаете, простым и безопасным занятием. Достаточно сказать, что на Ивано-Франковщине не найдете села, где бы бандиты не оставили своих кровавых следов. Жестокость их не знала предела. Следовательно, каждая операция по уничтожению банд была смелой и рискованной. Наши художники рисуют почему-то бандеровцев преимущественно с обрезами, топорами, а они, к сожалению, были вооружены немецкими автоматами. Хозяева позаботились о лакеях…

— А все же, наверное, из многих операций одна вам особенно запомнилась?

И он рассказал, как ему поручили возглавить небольшую группу особого назначения, задача которой — вести глубокую разведку. С ее помощью руководству становились известны места, где останавливались банды, их склады, схроны.

— Собственно говоря, это была разведка боем, — уточняет Николай Петрович. — Случалось, что мы неделями были оторваны от своих и поддерживали связь со штабом только по радио.

Группа обычно появлялась в селах внезапно, иногда разведчиков принимали за бандеровцев — тогда автоматически срабатывали подпольные оуновские связи: темное, замаскированное вдруг раскрывалось.

Группа действовала, сообразуясь с обстоятельствами. Если представлялся случай, то прямо на месте арестовывали разных «связных», «станичных», «референтов», иногда приходилось вступать в короткий бой и опять — вперед.

Именно в те полные опасности дни и недели Николай Ильин увидел ненависть прикарпатского крестьянина к бандеровщине. Ведь не проходило и ночи, чтобы бандеровцы кого-то не повесили, не расстреляли, не изнасиловали. Это была ночная орда, которая, выползая из схронов, ломала и заливала кровью ростки новой жизни. Ильин искренне восхищался и этими здоровыми ростками, и людьми, их сеявшими и берегшими. Это были мужественные люди и, как сказал один газда1 из Печенижина, «глубоко верующие в Советскую власть».

В лесу неподалеку от села Космач группа разведчиков наконец выяснила место расположения банды. Командование требовало проникнуть во вражеское логово. И вот такой случай представился. Хорошо, что успели закопать радиостанцию в определенном месте.

Бандеровцы их окружили, обезоружили и повели. Вели — как на Голгофу. Каждый разведчик понимал, что малейший промах, срыв сразу же обречет их на мученическую смерть. Больше всего боялись, конечно, за Ильина, недостаточно хорошо владеющего тогда украинским языком и поэтому изображавшего немого.

На допросе они повторяли легенду, что сотня «Спартана» нарвалась на засаду чекистов и под селом Белые Ославы была разбита. Спаслись только они. Теперь ищут, к кому бы присоединиться, чтобы продолжать борьбу с большевиками.

Им как будто поверили и даже выделили место для отдыха. Наверное, бандеровцы чувствовали себя здесь в относительной безопасности — вокруг леса, горы.

Разведчики понимали, что доверие было неискреннее. За каждым их движением следили днем и ночью. Главари банды, видимо, через свои каналы связи проверяли существование сотни «Спартана» и выявляли обстоятельства ее уничтожения.

Между прочим, такая сотня действительно существовала и действительно была разбита наголову. Но где гарантия, что какой-нибудь недобитый «боевик» из той сотни не приплетется сюда?

Разведчики увидели вооружение бандитов, подходы к лагерю. Ночью, обманув часовых, карауливших их палатку, Ильин с двумя бойцами ушел из лагеря, откопал радиостанцию и доложил штабу разведданные. Штаб приказал: дальше рисковать нет смысла, этой же ночью вывести группу из лагеря. Утром начнется операция.

Ильин и его люди благополучно выбрались из вражеского логова, да к тому же освободили пограничника Супертуладзе, которого бандеровцы истязали целый день. Странно, сколько лет прошло, а грузинская фамилия запомнилась. Наверное, потому, что во вражеском лагере каждый из разведчиков мог оказаться на месте пограничника.

…Прошлым летом Ильин побывал в тех местах, где когда-то, изображая немого, ходил с товарищами как по лезвию бритвы… Ничто не напоминало здесь о былых опасностях. Все заросло травой и мхом, и в этой зеленой тишине, в солнечной глубине сегодняшнего дня Ильину на мгновение даже показалось, что никогда ничего в этом девственном лесу не случалось, что все это ему приснилось.

Лес ничего не помнил. А Ильин не мог, не имел права забыть. Разве не здесь он поседел?

Может, кто-то удивлялся, что вокруг свистят пули, банды ночью жгут села, рассветы встают окровавленные, повешенные на воротах и деревьях взывают о мести, а писатель из Львова Антон Хижняк ходит по Крилосской горе под Галичем, по берегам Днестра и выискивает следы древних русичей для того, чтобы оживить их в своем романе «Данило Галицкий». Вслед за писателем ходят чекисты, которым Ильин приказал:

— Своей грудью защитите его от бандитской пули, если понадобятся. Он пишет ценную книгу.

…Кто-то, может, удивлялся, что в Станиславе на улице Дзержинского в древней подземной пещере чекисты обнаружили бандеровский схрон, ночами на окраине города слышны выстрелы, бандиты, обнаглев, напали на районный центр Лисец, — а в это время на товарную железнодорожную станцию в Станиславе прибывают из России, с «большой Украины» вагоны с оборудованием для завода, «позже названного «Станиславприбор».