Корабль мертвых - Травен Бруно - Страница 37

И правильно смеется.

Ничего в ящиках не находят.

Кроме какао, разумеется. Настоящего голландского какао. С гарантией.

Полные ящики какао. Замечательный сильный аромат. Офицер, руководивший операцией, вытаскивает из ящика красивую коробку и просит ее открыть. Шкипер опять смеется. Это особенный смех. Офицер нервничает, слушая его. Коробку вскрывают, в ней оказывается какао. Шкипер смеется еще безжалостней. Тогда по внутреннему порыву офицер в припадке нервного бешенства высыпает весь какао на стол. И опять не видит ничего, кроме какао. С таким чудесным запахом. И масса всяких красивых этикеток. Чтобы не выглядеть невоспитанным, шкипер сам берет следующую коробку и со смехом протягивает ее офицеру. Тот, конечно, ее не берет, он выбирает коробку по своему усмотрению, ведь он профессионал.

И… опять ничего! Только какао!

А шкипер смеется. Никто ведь не запретит ему смеяться.

Трепеща от нервного напряжения, офицер выхватил еще одну коробку, но и в ней оказывается то же какао.

– Благодарю, – офицер козыряет.

Он дает расписку на испорченные коробки, спускается в шлюпку и уплывает на свой катер. Он потрясен тем, что ничего не нашел. И еще больше потрясен наглым смехом шкипера. Он не видит, что сразу после его отплытия шкипер перестает смеяться и приказывает: «Эй, кок! Подать экипажу какао и сладкий пирог». После чего передает коку одну из коробок.

Я стоял на палубе, когда разыгралась вся эта сцена.

И теперь я точно знал, что ничем не рискую, если сопру пару коробок с таким чудесным гарантированным какао. Что я и сделал в тот же день. На ближайшей стоянке можно продать какао за несколько шиллингов или обменять на сигареты.

Довольный, я шепнул Станиславу:

– Несколько шиллингов мы теперь заработаем.

Теперь засмеялся Станислав. Так же насмешливо, как шкипер:

– Брось! Ничего мы не заработаем. Зерна Ван Гуттена никуда не годятся без особенных мельничек, понимаешь?

Я не поверил. Слишком уж Станислав подозрителен. Но снова залез в бункер и заглянул в коробки. В них точно было какао в зернах. Но в очень твердых зернах, с медными гильзами. Закрыв коробки, я отнес их обратно в ящик. Меня совершенно не интересовали марокканские бобы. Тем более что соответствующих им мельничек в коробках не было. Это только шкипер умел превращать одни товары в другие. Ему это здорово удавалось. У него было много способов заставить поверить ему даже таможенного офицера. Он достигал необходимого эффекта тем, что вовремя вынимал нужную коробку из ящика, и так же вовремя убирал ее снова в ящик. Он был настоящим мастером черной магии. Yes, Sir!

42

Путь на Триполи оказался трудным.

В котельной было трудно дышать, в бункерах еще хуже.

Сидя на угольной куче в редкую минуту отдыха я смотрел на стеклянную водомерную трубочку, которая может так жестоко убить человека. Хорошо, что она намертво прикреплена. А вот если бы сорвалась с места да пошла в пляс, кто бы смог перекрыть клапан? Я уж точно не смог бы. Хотя, наверное, в такие моменты нет времени задаваться подобным вопросом. Ты или бросаешься в кипящую струю или бежишь из окутанной паром котельной. Не дай Бог, кочегар останется обваренный в этом аду. Всю жизнь я слышал бы его стон: «Пипип, вынеси меня отсюда! Не могу встать, и глаза обварило, Пипи-и-ип!»

Оставить кочегара? Но разве моя жизнь имеет большую ценность?

– Пипип! Прыгай в сторону!

Кочегар так это проревел, что на мгновение заглушил рев машин.

Не думая, я прыгнул в сторону к борту, упал на колени, ударился. И тут же услышал оглушительный грохот. Пыль взвилась в темной котельной. Но даже сквозь это черное облако я увидел, как страшно побледнел кочегар. Угольные следы на щеках и лбу не скрыли его бледности. Мертвецы ведь тоже могут бледнеть. Сверху обрушилась огромная труба для кадок, в которых вытаскивают золу и шлак на палубу. Диаметром около метра, не хочу даже прикидывать ее вес, а края острые, как нож. Она висела на высоте примерно двух метров, проржавела и во время качки лопнула по какой-то невидимой трещине. Кому могло придти в голову, что такое может случиться? Эта труба висела в котельной со времен разрушения Иерусалима. Чудовищная железная ржавая труба, она могла разрубить меня напополам. Это намек. Всякое может быть… Рухнет труба, лопнет водомерное стекло… Кто вытянет жребий?… Я отпрыгнул в сторону ловко, как обезьяна. Я еще не понял смысла того, что крикнул мне кочегар, но я уже отпрыгнул. Чувство опасности у нас в крови. Благодарить кочегара? Зачем? Завтра или послезавтра все равно что-то случится. Не со мной, так со Станиславом. Не с ним, так еще с кем-то.

Теперь все мои мысли были о Триполи.

Я хотел там сойти. Я мертвец, но я хотел пройтись по суше, вдохнуть воздух, забыть смрадную котельную и черные бункерные ямы. Конечно, потом все равно придется вернуться на «Йорику», но глоток настоящего воздуха… А может, никто не заметит, как я сверну из порта…

Но ничего такого не случилось.

Мы ни на минуту не оставались в Триполи без надзора.

При первой попытке скрыться нас бы схватили и доставили обратно на борт, а там шкипер наложил бы штраф. Этого мы боялись. Так что ничего не получилось в Триполи. И в Сирии не получилось. Мы были, конечно, свободными моряками, входили в корчму, просаживали там деньги, но как только над «Йорикой» взвивался флаг и ты пытался скрыться в переулке, тебя непременно хватали. «Monsieur, s'il vous plait!Позвольте проводить вас на корабль».

Станислав был прав.

– Ты никогда не уйдешь с «Йорики». А если уйдешь, то где спрячешься? Нет такого места на свете. Рано или поздно ты снова окажешься на корабле мертвых, другого пути у тебя нет. Только мертвецы могут принять тебя, даже из рук полиции. И примут с благодарностью. Если ты даже спрячешься, полиция тебя отыщет и отдаст на другой корабль мертвых.

– Но я могу не пойти на него.

– Куда ты денешься? – усмехнулся Станислав. – Шкипер скажет, что вы заключили договор. Устный. Ударили по рукам. Тебе никто не поверит, что бы ты там ни говорил, а шкиперу поверят с полуслова. Что бы он ни врал, ему поверят, потому что он шкипер и у него есть подданство. А ты никто. Ты беглец, отлынивающий от работы.

– Но должен же соблюдаться хоть какой-то закон!

– Где? На корабле мертвых?

– Я пришел на «Йорику» сам.

– Ну да, в первый раз всегда идешь добровольно. Но если бы у тебя были все нужные документы и настоящая корабельная книжка, разве ты пошел бы на «Йорику»? Если у тебя документы в порядке, разве ты поднялся бы на борт такого грязного корыта? Случись такое, ты бы пошел к консулу. А он бы сказал шкиперу: «Когда на «Йорику» последний раз поднималась корабельная инспекция? Послать к вам инспекторов? Пусть посмотрят, как вы кормите экипаж, чистые ли у вас каюты, вовремя ли выплачивается зарплата…» Любой шкипер съежится от таких вопросов и сбежит. А ты, Пипип? Разве консул примет тебя?

– А у тебя сохранилась та расчетная книжка с датчанина?

– Глупый вопрос, Пипип, – недовольно ответил Станислав. – Будь она у меня, я бы не пошел на «Йорику». Я продал ее за десять долларов, когда получил в Гамбурге паспорт. Конечно, тот парень, который ее купил, не посмеет явиться с нею к консулу. У консула она зарегистрирована на мое имя. Но для всяких мелких нужд она может здорово пригодиться. Я дурак. Я слишком понадеялся на новый паспорт. Я поторопился продать свою датскую корабельную книжку. Меня прямо ослепил этот мой новенький элегантный паспорт. Он казался таким надежным. Он был в порядке во всех отношениях. Любой мог поинтересоваться – не фальшивый ли он, но первый же звонок в Гамбург снял бы все сомнения.

– Может, тебя взяли бы на немецкий корабль?

– Я пытался. Но во-первых, они платят мизер. А во-вторых, узнав, где я родился, они сразу бы сказали: «Нет, нет, мы не берем поляков. К черту поляков! Жрите наш каменный уголь в Верхней Силезии, подавитесь им!» И так все время плавания. Что в этом хорошего? Только слышал бы: «Эй ты, польская свинья! Эй ты, польский ублюдок! Может, ты еще Берлин хочешь у нас отхватить?» Я бы не выдержал. Лучше трубить на «Йорике». Тут тебя никто не упрекнет в неправильном происхождении.