Свидание в Санкт-Петербурге - Соротокина Нина Матвеевна - Страница 6

– Не связывайся! Дай в рожу кулаком, с него довольно будет. Это же Бестужев!

– А по мне хоть королева английская! К барьеру! – крикнул Саша, он был в бешенстве.

О непутевом графе Антоне, единственном сыне всесильного канцлера, ходила по Петербургу дурная слава. Давно подмечено: если судьба не может отомстить человеку лично, она мстит ему через детей. Много сил, времени, денег потратил канцлер для устройства карьеры сына. Он сделал его камергером при дворе, подыскал блестящую невесту – графиню Авдотью Даниловну, племянницу Разумовских. Год назад он отправил молодую чету в Вену с почетной миссией – поздравлениями по случаю рождения эрцгерцога Леопольда.

Но благодетельствовать Бестужеву-младшему – это лить воду в бездонную бочку. Граф Антон был необразован, груб, самонадеян, а хуже всего – пил горькую и был скверен во хмелю. Жену он тиранил, вечно ввязывался в скандальные истории, с отцом был крайне непочтителен, а из Вены привез такие долги, что, говорят, папенька учил его подзатыльниками.

Все это было известно Саше, а не признал он сразу эту пьяную рожу только потому, что никогда не общался с графом и видел его кратко только издали. Венская поездка, а скорее беспробудное пьянство, внесла в лицо и фигуру молодого графа свои коррективы – он как-то странно ссутулился, словно носил на спине непосильную поклажу, руки обвисли, и подбородок сам собой утыкался в грудь, шея отказывалась держать эту хмельную, дурью набитую голову.

Саше предстояло выбрать оружие, он остановился на шпагах. Бестужев не возражал, только встряхивал головой, словно от мухи отбивался.

Пока дошли по осклизлой тропочке до лужайки, где не одно поколение гвардейцев сводило счеты, графа совсем развезло, он успел упасть, вываляв в грязи не только руки и одежду, но и лицо.

– Бестужев, ты на ногах не стоишь! Проси прощения или отложи дуэль! – предложил один из секундантов.

Тот опять встряхнул головой и прохрипел только одно слово: «Пистолеты!..»

Саша ненавидел этого человека! Нет большего оскорбления, чем обвинение в шулерстве, но, скрипя зубами от ярости, он сказал, что согласен на пистолеты, но лучше все-таки перенести дуэль на завтра – не стрелять же в эту беспомощную скотину, пародию на род человеческий.

Граф Антон опять забубнил что-то нечленораздельное. Смысл речей нельзя было понять, но тон их был оскорбительный.

Секунданты отмерили шаги. Прежде чем идти на условленное место, Саша оглянулся на обидчика и поймал его взгляд. В нем были ненависть, тоска, но он был вполне осмыслен, и, что удивительно, главным его выражением было любопытство. Можно было подумать, что у графа имеются к Саше какие-то свои счеты, чем-то он ему хоть и в ненависти, но интересен, а обвинение в шулерстве – только предлог, чтобы обидеть посильнее.

Саша выругался негромко. Какое дело графу Антону до его, Сашиной, жизни? А может быть, это папенька все подстроил, желания канцлера неисповедимы. Саша решил, что не будет наказывать графа смертью. Для этих дел надобно, чтобы противник был трезв, иначе это противу правил чести дворянской.

– Падаль… – прошептал Саша, вскинув пистолет. – Пальну на воздух. – Он сам себе не хотел сознаться, что граф вызывает у него не только брезгливость, но и жалость.

Снег на лужайке уже стаял, обнажив глинистую, поросшую жухлым бурьяном почву, в овраге шумели холодные ручьи. Саша готов был поклясться, что выстрелил уже после того, как граф рухнул в грязь, может быть, на доли секунды, но после. Отчего же он кричит таким страшным голосом? Мало того что он дурак и скандалист, так он еще и трус!

Секунданты бросились к графу. Пуля прошла через ладонь, камзол и лицо его были испачканы кровью. Может, он сам в себя выстрелил? Саша медленно приближался к лежащему, как груда тряпья, графу, и в тот самый момент, когда секунданты подняли его на руки, граф извернулся и сделал ответный выстрел. Словно свежий сквозняк дунул в Сашину щеку, от смерти его отделял вершок, не больше.

Далее события развивались следующим образом. Наутро, протрезвев и увидев свою стянутую бинтами руку, граф Антон вместо того, чтобы раскаяться в пьяной болтовне, сел к столу и корявым почерком накатал бумагу по инстанции с жалобой на членовредительство.

По петербургским гостиным пошли оживленные разговоры. Конечно, все общество обсуждало пьяного дуэлянта, но многие просто развлекались. Слышали новость? Бестужев-сын учинил скандал, устроил дуэль, а теперь жалуется. Ну, ему это не впервой… Казалось, общество радуется, что есть на свете такие негодяи, что готовы дворянскую честь запихнуть в канцелярскую реляцию, читай донос. А вы слышали, куда он ранен? В ладонь… Не иначе, он пытался поймать пулю, чтобы спасти свою замечательную жизнь! Вот канцлеру-то радость… ха-ха-ха…

Но Саше было не до смеха. Самое меньшее, что ему грозило после разбора дела, – это ссылка в дальние тобольские степи или астраханские лиманы.

Белов жил как в чаду. Генерал Чернышевский хлопотал за своего подопечного, Анастасия ломала в отчаянии руки. Она хотела броситься к ногам государыни, но умные люди отсоветовали ей делать столь опрометчивый шаг. Возможно, Елизавета еще и не знает ничего. А потому не стоит лить масло в огонь, всем известно – государыня строжайше запретила дуэли.

Никита узнал о злополучной дуэли не сразу, Саше стыдно было исповедоваться перед другом – связался с дрянью и стал участником фарса. Никита, однако, отнесся к событиям весьма серьезно, а точнее сказать, пришел в бешенство. Он встретился с графом Антоном на улице, поклонился вежливо:

– Мы не представлены… Но для того, что я имею вам сообщить, это и не важно.

Бестужев молча и внимательно смотрел на молодого человека, видно было, что он знает, кто его остановил.

– Если Белов будет разжалован и сослан, – продолжал Никита, вам предстоит драться со мной.

Граф скривился, придержал забинтованной рукой треуголку, которую трепал ветер, и молча проследовал дальше.

Никита ничего не сказал Саше об уличном разговоре, он был противником дуэлей, но случаются в жизни и безвыходные положения.

Вот в эти-то дни и вынырнул из своего московского небытия на петербургские просторы Василий Федорович Лядащев. Они столкнулись с Сашей на Невской першпективе, зашли в герберг, выпили виноградного вина, вспомнили былые времена, а потом сразились на бильярде. Оказывается, Лядащев объявился в Петербурге месяц назад, приехал в столицу в размышлении, как жить дальше. Держался он с Сашей дружески, словно они всегда были на равной ноге и только вчера расстались. Однако Саша не поверил ни в случайность этой встречи, ни в беспечный, отстраненный треп Лядащева. Естественно, Саше и в голову не пришло жаловаться на неприятности, Лядащев незаметно выведал у него все сам, но, только поставив точку в рассказе, Саша понял, что старому приятелю и благодетелю известно все до мелочей, и, заставив Сашу повториться, он вел себя как меломан, пожелавший услышать знакомую мелодийку в исполнении автора.

– Большего скандала, чем был, уже не будет, – подытожил Лядащев их разговор. – Все уйдет в песок. Поверь старому волку.

Слова Лядащева оказались пророческими. Скандал вдруг рассосался. Еще вчера судачили в гостиных, сегодня вдруг смолкли. Написанная по инстанции бумага куда-то пропала, а граф Антон тихо отбыл в свою загородную усадьбу.

Отъезд графа выглядел вполне естественно – на фоне сельских пейзажей раны затягиваются не в пример быстрее, чем в городских ландшафтах, но злые языки поговаривали, что граф сослан из-за плохого отношения к жене, нажаловалась-де Авдотья Даниловна государыне, а та топнула ногой – доколе граф Антон будет позорить двор? Саше, однако, представлялась совсем другая картина. Из головы не шла встреча с Лядащевым, и, зная прежнее могущество этого человека, он не мог избавиться от мысли, что именно Василий Федорович надавил на скрытые пружины придворной жизни и тем спас «своего молодого друга» от неминуемой кары. Ординарец генерала Чернышевского совершенно определенно намекнул Саше, что Лядащев вернулся на службу в Тайную канцелярию, но скрытно от всех, работая по особо важным поручениям. Это была сплетня, но Саше хотелось в нее верить, и он в нее поверил.