Око за око - Санин Евгений Георгиевич - Страница 6

– Этот «сумасшедший», – усмехнулся Эмилиан, – между прочим, изучает ботанику, пишет научные труды, ваяет прекрасные статуи из воска, наконец, изобретает лекарства.

– Лекарства?!

– Да, и не без успеха. Они излечивают печень и селезенку, помогают от кожных болезней. Одно из них – «Атталово белило» спасло мою жену от сильного воспаления, перед которым оказались бессильны знаменитые греческие снадобья и притирки!

– А как сейчас здоровье Семпронии? – участливо спросил претор, отлично зная, что консул, не любивший свою жену, два года назад отправил ее в скромное сципионовское имение и до сих пор не разрешает вернуться в Рим.

– Лучше. Но не настолько, чтобы дышать испорченным воздухом столицы. Если бы ее мать, Корнелия, вечно не совала нос не в свои дела и не напоминала, что она дочь Сципиона Старшего, я бы… Однако мы говорим не о моей теще – этой мужчине в женской одежде, – спохватился Эмилиан, – а об Аттале! Все слухи о его сумасшествии – вздор, выдумка его многочисленных врагов.

– Но если он умен, то это только усложняет нашу задачу.

– Наоборот – упрощает!

Консул взглянул на недоумевающего претора и пояснил:

– Ученый ум царя поможет ему быстро понять нас. А его ненависть к своим подданным и великое множество врагов еще больше ускорят это. Первое, – загнул он палец, – Аттал давно уже ищет случая, чтобы унизить, растоптать свой народ. Второе – в Пергаме сейчас крайне неспокойно: бунтуют рабы, волнуется сельское население, купечество, наемная армия. Все они уже открыто высказывают ненависть к Риму, вернее, к нашим ростовщикам. Вот-вот может начаться бунт, и без нашей помощи тогда Атталу и его знати не устоять. И третье: Аттал прекрасно понимает фактическое господство Рима над Пергамом, хотя его царство и самое сильное в Малой Азии. Что после всего этого остается сделать Атталу?

– Да! Что?…

– Только одно. Завещать после своей смерти царство Риму! – выждав паузу, улыбнулся Эмилиан.

– Завещать царство? – переспросил ошеломленный претор.

– Да! – нетерпеливо вскричал консул, раздраженный непониманием старика, которому он вынужден доверить такое дело. – Царство со всеми подданными, нашими будущими слугами и рабами, гаванями, пастбищами и – сокровищницей! Надо только подать такую мысль последнему Атталиду. Понял, наконец?

3. Пергамент не краснеет

Претор просиял.

Двигавшийся несколько десятков лет по служебным ступенькам к вершине власти, отдавший все состояние на подкупы и подарки избирателям, влезший в неоплатные долги, связанный по рукам и ногам взятками, он уже видел себя наместником новой провинции. Да еще какой! Он выжал бы из Пергама столько золота, что возвратился в Рим самым богатым человеком, без труда расплатясь с кредиторами.

«Бедным он приехал в богатую провинцию, – с завистью говорили бы о нем, – и богатым уехал из бедной провинции!»

– Ну, – поторопил его Эмилиан, как бы читая мысли претора и думая про себя: «Ну, побудешь ты немного в новой провинции, много тебе при твоей старости там не выдержать. А потом, рассчитавшись с Нуманцией, я сам нагряну туда!»

– Завещать целое царство, как завещают дом, виллу или несколько тысяч сестерциев?[25] – очнулся претор.

– Ну, наконец-то! – усмехнулся Эмилиан.

– И без войны овладеть богатейшим государством, всей его казной?!

– Ты делаешь успехи!

– Но у Аттала есть брат! – вдруг вспомнил претор, и лицо его помрачнело.

– Аристоник? – уточнил Эмилиан. – Этот сын царя и рабыни?

– Он сейчас в расцвете сил, и по греческим законам может наследовать престол брата…

– С каких это пор римский судья стал интересоваться греческими законами? – удивился консул и посоветовал: – Забудь про Аристоника. После убийства матери и невесты, Аттал перебил почти всю свою родню. Аристоника же он посчитал убить ниже своего достоинства и ограничился тем, что запретил ему жить во дворце. Теперь его сводный брат разделяет трущобы Пергама с нищими и рабами. Помеха ли нам такой «наследник»?

– Однако Аттал может не согласиться написать такое завещание! – продолжал сомневаться претор.

– Конечно! – кивнул Эмилиан. – Но, я полагаю, всегда найдется искусный скриба, умеющий подделывать чужие почерки и подписи. Даже такие замысловатые, как подписи царей. Пергамент не краснеет. Нам важно само завещание, а не то, каким путем оно добыто. Разве осмелится кто-либо спросить об этом у Рима? Сильного никто не спрашивает, где он взял, достаточно того, что он имеет. Если бы мои руки не были связаны Нуманцией, не прошло б и месяца, как Пергам превратился в римскую провинцию «Азия». А так должен перепоручать это дело тебе. Справишься?

– Конечно! С радостью!.. – приложил ладонь к груди претор. – Но… – он покосился на консула, – Аттал может прожить и сто лет, написав завещание, а ему сейчас нет и тридцати…

– Но ведь ты сам только что говорил, что в последнее время Аттал ищет смерти! – резко бросил Эмилиан. – А как любит повторять мой друг философ Панеций, кто спасает человека против его воли, поступает не лучше убийцы. Ты понял меня?

– Д-да…

– Ты чем-то удивлен?

– Конечно… Если бы мне сказал это сенатор Квинт Помпей или Публий Сатурнин, а не ты, славящийся своей справедливостью и неподкупностью…

– А-а, вон ты о чем! – неожиданно засмеялся Эмилиан, и, наклонившись к самому уху претора, прошептал: – Знаешь, как сказал бы по этому поводу тот же Панеций? Нехорошо пахнет тот, кто пахнет всегда хорошо! И потом речь идет не обо мне, а об интересах Рима! Итак, – уже громко сказал он. – Берешься?

– Да!

– И у тебя есть надежный человек, который немедленно отправится в Пергам под чужим именем и прикрытием невинного должностного поручения?

– Пожалуй… да! Есть!

– Кто он?

– Здешний торговец. Луций Пропорций.

– Пропорций, Пропорций… – задумался Эмилиан. – Не тот ли это смельчак, который воевал у меня под Карфагеном?

– У тебя прекрасная память! – восхитился претор. – Но только ты воевал с Квинтом, а я говорю о его брате – Луцие.

– Что он из себя представляет?

– Умен и осторожен, как никто другой умеет убеждать людей и обводить их вокруг пальца. Вообще эти братья очень разные и совершенно не похожи характерами. Квинт, которого знаешь ты, как бы это сказать… привык разить врага в грудь, а от Луция, которого знаю я, скорее надо ждать удара в спину. Если ты позволишь, он заедет за Квинтом в Афины, и они отправятся в Пергам вместе.

– Пусть пока едет один, – подумав, решил консул. – Нам больше подходит Луций. Можешь пообещать ему в награду…

– Место в сенате! – опередил Эмилиана претор.

– Хорошо.

– Тогда я немедленно посылаю за Луцием! – заторопился претор. – И ты сможешь объяснить ему…

– Ты сможешь! – остановил его Эмилиан. – Объяснишь Луцию, что от него требуется простым, доходчивым языком. А я только взгляну на него.

Глава третья

1. Дело государственной важности

Следуя за двумя молчаливыми ликторами,[26] Луций Пропорций пришел на Форум, где разделившиеся на группы сенаторы оживленно обсуждали недавнее собрание. Один из ликторов жестом приказал ему следовать в храм Сатурна.

«Зачем меня привели сюда? Да так спешно, ничего не объясняя?…» – переступая порог храма, думал Луций. Как и брат, был он худощав, высок ростом. Однако внешнее сходство братьев на этом и кончалось.

Если Квинт был воином и оставался им, даже став ростовщиком, то в Луцие все выдавало купца: беспокойные, цепкие глаза, суетливые пальцы, податливая шея, готовая угодливо согнуться перед сильным и надменно выпрямиться перед должником или клиентом.[27]

Ни нажитый всеми правдами и неправдами капитал, ни переход во всадническое сословие не изменили в нем прежних привычек мелкого купца.