У сопки Стерегущей Рыси - Валеева Майя Диасовна - Страница 13

Утром пришёл приземистый, пахнущий собаками человек. Он ткнул себя в грудь и сказал: «Дэн, я твой хозяин, хозяин!» Дэн отвернулся. Он смотрел, как выводят из клетки Вегу. В это время он обычно провожал хозяина на работу, а потом ждал его с нетерпением, прислушиваясь к каждому звуку за дверью. И от этого воспоминания ему стало невыносимо тяжело и ненавистно всё, что окружало его теперь.

Во время прогулки его спустили с поводка. Дэн обежал весь большой двор, но не нашёл ни единой щели — кругом была стена. Когда приземистый человек позвал его к себе, он не сразу и неохотно подошёл к нему, насторожённый и угрюмый. Вокруг было много собак, каждая со своим новым хозяином. На тренировке Дэн послушно выполнял всё, что от него требовали. Только без прежней радости.

Вега не слушалась нового хозяина. Она нервничала, скулила и огрызалась. И тут её ударили. Вега в ярости бросилась на обидчика, но была сбита с ног сильным ударом. Она поджала хвост и легла на землю. Шерсть на загривке Дэна поднялась, у него задрожали лапы — в руке его нового хозяина тоже был хлыст.

Весь вечер Дэн метался по клетке, а ночью, когда всё стихло, начал с отчаянной быстротой царапать когтями прогнившие доски пола. Он то и дело принюхивался к тому месту, которое копал. Чихал и с шумом втягивал в себя воздух. От заноз болезненно ныли лапы. Дэн всё явственнее ощущал запах и сырость земли. Гнилые доски наконец разлетелись в щепки, и Дэн ещё быстрее и яростнее стал выкапывать землю.

Светало. От непрестанной работы лапы и грудь словно окаменели. Из-под когтей сочилась кровь, но Дэн почуял свободу. Засыпанный землёй, он продвигался всё дальше и дальше. Земля забиралась в глаза и пасть; Дэн уже ничего не видел и задыхался от усталости.

Когда он вылез, от слабости тряслись лапы, язык вываливался из открытой пасти. Хотелось лечь и не двигаться, но Дэн отряхнулся и пошёл: сначала медленно, а потом всё быстрее и быстрее.

По широким улицам города бежала большая серая собака. Она металась в толпе, пугая людей, растерянно останавливалась на дороге среди машин, не обращая внимания на гудки. Люди смотрели на неё, кто вскользь, кто с интересом и удивлением, и туг же забывали о ней. У каждого были свои заботы.

Дэн впервые оказался в запутанном лабиринте незнакомых улиц. Но его дом, куда он так стремился, звал его, и Дэн бежал и бежал. Он устал. Сказывались два дня голода. Живот ввалился, шерсть свалялась клочьями и была перепачкана землёй. Дэн хотел лишь одного — поскорее найти хозяина, услышать его голос, лизнуть руки. И тогда — казалось Дэну — всё будет по-прежнему: весело и хорошо…

Ночь он провёл в холодном пыльном подвале старого дома, лёжа бок о бок с крупной рыжей дворнягой. Вместе теплее и не так одиноко. На рассвете вокруг захлопали громкие выстрелы. Дэн хотел вскочить, но увидел, как задрожала и прижалась к земле Рыжая. Она слишком хорошо знала, что означают эти звуки. Почувствовав опасность, Дэн остался лежать. Они услышали, как совсем рядом взвизгнула подстреленная собака… Скоро всё стихло.

Днём Дэн узнал наконец улицу, сквер и уже уверенно побежал к своему дому. Слова хозяина «Домой — фу!» исчезли из его памяти, всё в нём наполнилось радостью и волнением. Дэн ударил лапой по входной двери и бросился вверх по лестнице. Он почуял родной запах хозяина. От волнения ослабели лапы. Дэн смотрел на знакомую дверь, и восторг светился в его глазах.

Дэн зацарапался в дверь громко и требовательно. Заскрипел замок, Дэн толкнул дверь и очутился в своей квартире. Перед ним стоял хозяин. Лапы Дэна уже готовы были опуститься на его плечи, от радости и любви перехватило дыхание…

Вдруг Дэн увидел другую собаку.

Пушистый щенок доверчиво смотрел на него глупыми голубыми глазёнками.

Дэн попятился назад. Хозяин, очнувшись от неожиданности, заговорил:

— Это ты, Дэн?! Ты пришёл? Дэн, иди ко мне, ко мне!

Дэн уловил в его голосе фальшь.

Человек и собака смотрели друг на друга. Собака не знала, что в человеческом мире существуют деньги, которые могут быть дороже любви, но поняла, что больше не нужна человеку.

Лишь мгновение Дэн стоял неподвижно. Он увернулся от протянутой руки и выскочил за дверь. Он слышал, как за ним тяжело бежал хозяин. На улице Дэн остановился. Мелкими шажками к нему подходил хозяин. Сейчас его рука коснётся загривка. Дэн оскалил клыки и зарычал на нервно отдёрнутую руку. Дэн рычал, а в глазах не было злобы. Была только бесконечная тоска…

И Дэн пошёл. Медленно, опустив голову.

Он слышал голос хозяина и уходил всё дальше и дальше…

А через год на площадке клуба собаководства с ужасом и мольбой смотрела на уходящего хозяина другая красивая чёрная овчарка…

НА ПОРОГЕ ТВОЁМ

Улица была тихая, зелёная, старая, с прилепленными друг к другу, потемневшими от времени домами. С зияющими чернотой арками, что вели в уютные дворы. С высокими заборами и глухими калитками, с покрытыми старинной решёткой окошками, вылезающими прямо из-под земли, и тёмными чердачными проёмами — любимыми жилищами голубей и бездомных кошек.

Старая улица, случайно забытая на окраине микрорайона, заставленного одинаковыми панельными коробками, притягивала к себе всех местных кошек. И если коты и кошки неуютно чувствовали себя возле продуваемых ветром шумных подъездов, среди огромных дворов с железными прутьями качелей, с хилыми саженцами берёзок и скоплением машин, то Старая улица была настоящим кошачьим раем, где, даже не имея своего дома, можно было выжить долгой холодной зимой.

Целые кошачьи поколения рождались, вырастали, старели в подвалах и на чердаках Старой улицы. По весне здесь мяукали и орали на разные лады шумные кошачьи свадьбы, и местные коты славились такой отчаянной смелостью, что даже пришлые бродячие псы и те не решались забегать в тихие, глухие дворы.

В чуть покосившемся доме, что притулился к стволу старого тополя, уже седьмой десяток доживала маленькая сухонькая старуха. Одинокой осталась Мунира-апа к старости. Муж погиб в войну, а единственный сын жил с семьёй в далёкой Тюмени. Мунира-апа никогда в том городе не бывала и думала, что вряд ли доведётся ей там побывать. Жила она лишь на свою пенсию. Маленькая была пенсия, хоть и проработала Мунира-апа всю жизнь на швейной фабрике. Но много ли ей, старушке, надо? Хлеба помягче, чёрного, четвертушку, пакетик молока да яиц. Любила Мунира-апа замесить тесто с молоком да с яйцами и напечь блинов на подсолнечном масле. Получались они все, как один, круглые, как монеты, пышные и румяные. И думала тогда Мунира-апа о своих никогда не виденных внучатах, что в Тюмени живут. Думала, мечтала себе потихоньку, что, наверное, полюбились бы им душистые, в ноздреватых дырочках блины.

Иногда по праздникам Мунира-апа ездила в другой конец города к дальним родственникам. А больше никого у неё в городе не было. Перед тем как пойти в гости, всегда мылась в бане, надевала единственное своё нарядное платье, самый красивый платок повязывала, а поверх — тёплую серую шаль. Всё это, аккуратно сложенное, вынимала она из большого сундука, что стоял у неё в узенькой тёмной прихожей. И каждый раз руки натыкались на резиновое кукольное личико и пластмассовый кузов грузовика. Давно, лет десять назад, купила Мунира-апа эти игрушки для своих внуков. Не знала ведь, кто там — мальчик или девочка, вот и купила куклу и грузовик. Ждала она, что приедет сын с семьёй, что в один из дней в дверь постучат и на пороге своём она увидит сына, Ахмета, держащего за руки девочку и мальчика. Девочка будет постарше, мальчик поменьше.

Так мечталось ей долгими зимними ночами. Но не ехал сын. Мунира-апа думала, что выросли, наверное, мальчик с девочкой и уже не играют в игрушки. Но не могла расстаться с ними — игрушки стали дороги ей, и порой ей казалось, что с ними играли её внуки, а теперь, когда выросли, просто позабыли их в её сундуке.