У сопки Стерегущей Рыси - Валеева Майя Диасовна - Страница 11

Подошёл Стас:

— Ты что, хочешь лошадь загнать?! Учти, она девять тысяч стоит! Не умеешь, так не берись! Вон посмотри на Таньку!

Я обернулась. Глория, запряжённая в качалку, шла рысью. Шла ровно, красиво.

— Мне кажется, у Зобары что-то с ногами. Ей трудно ходить рысью. Поэтому она и от качалки шарахается…

— Больно много ты знаешь, — усмехнулся Стас. — Ладно, посмотрим.

Через несколько дней он сказал мне:

— У неё врождённый дефект. Сближенные бабки, и ей вообще неудобно ходить рысью. Только галопом. Так что… фью-у! — Стас сделал неопределённое движение.

— Что «фью-у»? — не поняла я.

— Главный зоотехник уже подписал бумагу.

Мне казалось, что Стас устроил мне пытку.

— Её списали. На ипподроме таких не держат. Теперь продадим какому-нибудь колхозу.

— Не может быть! Ты что, Стас?!

— А что ты на меня кричишь? Это вон… аллах виноват, а не я.

— Да я ничего не говорю, я просто… — Я почувствовала, что тяжёлые слёзы застилают пеленой глаза.

В тот день Зобара встретила меня нетерпеливо и радостно. Пока я отпирала денник, она пыталась протиснуть голову сквозь прутья решётки, била копытом в дверь и звонко всхрапывала. Я до блеска вычистила короткую рыжую шерсть, расчесала жёсткий, негустой хвост.

Вывела Зобару из денника, выехала на беговую дорожку и отпустила поводья. Зобара, послушная каждому моему движению, пошла хорошей, крупной рысью, но быстро сбилась и поскакала.

Как пусто, как тихо на ипподроме, а в воскресенье ударит колокол и вперёд рванутся лошади и помчатся ровной, прекрасной рысью… Побежит красавица Глория, побежит Обрыв, серая Бланка, вороная Ягода, знаменитый жеребец Аласар… Зобара не побежит… Ей ли, с дефектом ног, такой некрасивой, тягаться с ними!

Мою Зобару увезут в далёкую деревню и заставят возить неподъёмные телеги по непролазной грязи…

Я ощущала лишь жалкую свою беспомощность и вину перед Зобарой…

Я открыла засов и вошла в пустой денник. И пустым показался мир, пустой показалась моя собственная жизнь. Я прислонилась к стене и закрыла глаза. И всё же я не верила, что Зобары нет! Вот сейчас я открою глаза и увижу рядом с собой её сухую голову с большими умными глазами… Вот сейчас Зобара мягко ткнётся мне в плечо или ласково и игриво толкнёт меня…

Скребница и щётка лежали на месте. В них запуталась рыжая короткая шерсть Зобары.

Пришёл конюх Гумер, кряхтя, поставил стремянку и стал прибивать над дверью новую латунную табличку.

Я прочла:

«Пальмира, вор., 1975 г., от Радия и Мальвы, кл. Элита».

Под ногами, в навозе, валялась помятая табличка с надписью: «Зобара». Я подняла её, очистила от грязи, положила в сумку.

— Эй, кызым! — окликнул меня Гумер абый. — Тут вон подковка валяется. Не твоей ли лошади?

— Рахмат[2], Гумер абый, — благодарно сказала я. Взяла в руки лёгкую Зобарину подковку. На счастье. А у Зобары будут другие подковы, такие, что ноги не поднимет…

Я пошла к выходу. Больше мне нечего было делать здесь. Я даже не оглянулась. Но у ворог меня догнала Танька:

— Ты что, уходишь?! Постой! Плачешь? Жалко, конечно. Но ты же с ней мучилась!

— Не надо, Тань.

— Что не надо? Зайди к Стасу, он хочет, чтобы новенькая, Пальмира, была у тебя. Вот чёткая лошадка! Ты не видела её? Все наши балдеют…

— Да не надо, Тань! Куда хоть Зобару отправили, не знаешь? — спросила я.

— В Арский район куда-то. Постой, ты что, уходишь?!

Я остановилась.

— Да, ухожу. Передай Стасу мой привет и спасибо. Я не хочу другой лошади.

— Ну и дурочка! — удивилась Танька и пожала плечами.

На ипподром я больше не пришла. Да и в школе мы с Танькой почти уже не общались. Никакой наездницей Танька не стала, а после школы устроилась приёмщицей в химчистку.

…В сентябре на втором курсе университета нас отправили в колхоз на картошку. Группа у нас была дружная, и нельзя сказать, чтобы нам не нравилась «картошка». И потому мы в бодром и боевом настроении приехали в деревню Каенсар. Вечером после первого же рабочего дня я пошла искать колхозную конюшню: не могла же я упустить случая покататься верхом!

Сначала я попала на молочную ферму, потом на свинокомплекс и наконец разыскала конюшню.

Конюха в этот час не было видно. Несколько лошадей бродило в загоне — это были кобылы с жеребятами. Я остановилась, крикнула:

— Эй! Есть здесь кто-нибудь?

Но в ответ послышалось лишь ржание лошади. И я увидела, как одна лошадь подошла к забору и, пытаясь просунуть голову между брусьями, начала жадно и шумно нюхать воздух. Я тоже подошла к ней, сказала ласково:

— Ну что ты, лошадка?

И вдруг… я увидела знакомую звёздочку на лбу, знакомые глаза… Это была Зобара!

— Зобара?! Не может быть!

Она ответила мне настойчивым тихим ржанием. В один миг я перемахнула загородку, Зобара, моя Зобара ласково и радостно тормошила моё плечо, толкала меня тяжёлой головой, и её прекрасные тёмно-фиолетовые глаза светились радостью. Она первая вспомнила и узнала меня, она была жива и здорова, и это казалось чудом! «Ну конечно, — думала я, — мы же как раз в Арском районе! Как мне не пришло в голову?!»

Я посмотрела на неё. Рыжая шерсть стала очень густой. Зобара разве что немного раздалась в груди, была теперь не такой худой и жилистой, как прежде, но зато стала красивой: в ней появилась благородная и мощная стать, теперь она не казалась слишком высокой, а была хорошей, крепкой лошадкой.

А рядом с Зобарой топтался тёмно-гнедой жеребёнок с белой полоской на лбу.

Я чувствовала, что меня покидает тот горестный осадок, то чувство потери, которые были со мной всё это время, с того дня, когда я в последний раз пришла на ипподром…

Я не сразу услышала, что мне кричат:

— Что вы тут делаете, девушка?!

Невысокий черноглазый парень с седлом в руках смотрел на меня с удивлением. Я поняла, что это конюх, и рассказала ему всё.

— Вот это да! — воскликнул он. — Только её не Зобара теперь зовут, а Зойка. Хорошая лошадь. С норовом, правда, но сильнее и выносливее всех остальных.

Вечер был тихий и совсем летний. Солнце садилось, и дорога то бежала между чёрными перепаханными полями, то терялась в высокой, ещё не скошенной ржи, то спускалась к узеньким ручейкам, бегущим к речке Каенсарке. А Зобара несла меня всё дальше и дальше. Она скакала ровным и крупным галопом, и я чувствовала, как весело и радостно она соглашается с каждым моим движением. Рядом, не отставая ни на шаг, звонко перестукивал копытцами её тёмно-гнедой малыш.

ПРЕДАТЕЛЬСТВО

Он был маленький, тёплый, с пушистой светлой шёрсткой. Тёмная полоска тянулась у него по спине — от головы до хвоста, похожего на тонкую верёвку. Он ничем не отличался от своих сестёр и братьев, таких же серых, как он, щенков: так же пищал, если ему было холодно, так же жадно искал сосок с тёплым и вкусным молоком и потом засыпал, успокоенный и сытый. Их мать, немецкая овчарка, была уже старой. Она облизывала всех щенков одинаково ласково, толкая неловких детёнышей к животу большим чёрным носом.

Первый месяц его жизни прошёл в полутьме сухого и тёплого сарая. И не успел он как следует разглядеть то, что его окружало, недавно открывшимися мутно-голубыми глазами, как всё вокруг переменилось. Он остался совсем один, в тишине, без тёплого бока и ласкового языка матери, без возни и писка сестёр и братьев. Щенок плакал в неуютной коробке всю ночь от голода, растерянности, обиды. А когда его гладили чьи-то большие тёплые руки — успокаивался.

Проходили, один за другим, дни. Неуклюжий, толстолапый, с большими ушами, которые всё время падали на глаза, щенок весело бегал по дому и по двору, трепал зубами все попадавшиеся ему вещи и оставлял где попало маленькие лужицы. Очень скоро щенок понял, что его зовут Дэн, что существуют свои игрушки и те, которые трогать нельзя и за которые его обязательно накажут: потреплют за ухо. Большой человек с тёплыми ласковыми руками был его хозяин.