Сцены из жизни богемы - Мюрже Анри - Страница 14

Оказалось, что это монета эпохи Каролингов, не лишенная антикварной ценности. Сохранившаяся надпись и дата гласили, что она чеканена при Карле Beликом.

— Цена-то ей всего каких-нибудь тридцать су, — бросил Родольф, презрительно взглянув на находку приятеля.

— Если их с толком израсходовать, то и тридцать су деньги, — возразил Марсель. — У Наполеона было всего лишь тысяча двести солдат, а он разгромил десять тысяч австрийцев! Важно не количество, а сноровка. Сейчас побегу к папаше Медичи и разменяю экю Карла Великого. Не найдется ли у нас еще чего-нибудь для продажи? Стой! В самом деле, не отнести ли к нему слепок с берцовой кости русского барабанщика Яконовского, — она потянет!

— Тащи кость! Хоть и жаль — она у нас единственный предмет искусства!

Марсель убежал, а тем временем Родольф, решивший во что бы то ни стало устроить вечер, отправился к своему приятелю Коллину, философу-гиперфизику, который жил поблизости.

— У меня к тебе просьба, — сказал он. — Мне, как хозяину дома, необходим черный фрак… а у меня его нет. Сделай милость, одолжи мне свой.

— Но ведь мне, как гостю, самому нужен черный фрак.

— Я разрешаю тебе прийти в сюртуке.

— Но ведь сам знаешь, у меня отроду не было сюртука.

— Послушай, раз так — можно устроить иначе. В крайнем случае ты можешь вообще не приходить на вечер, а я надену твой черный фрак.

— Это крайне неприятно. Все уже знают, что я приглашен, и мне неудобно отсутствовать.

— Отсутствовать будет и многое другое, — заметил Родольф. — Одолжи мне черный фрак и, если хочешь, приходи в чем угодно… хоть в одной жилетке… выдадим тебя за преданного слугу.

— Ну уж нет, — возразил Коллин, краснея. — Лучше надену ореховое пальто. Однако все это крайне неприятно.

Видя, что Родольф уже ухватился за пресловутый черный фрак, философ воскликнул:

— Да подожди же… Там в карманах кое-что осталось.

Фрак Коллина заслуживает внимания. Прежде всего, он называл его черным. А так как из всей компании один лишь он обладал фраком, то друзья его тоже говорили, когда заходила речь об официальном наряде философа: черный фрак Коллина. Вдобавок, знаменитый фрак был особого, весьма причудливого покроя: короткая талия, длиннющие фалды и поистине бездонные карманы, Коллин имел обыкновение засовывать туда десятка три книг, которые вечно носил с собою, и его приятели острили, что в дни, когда библиотеки закрыты, ученые и литераторы могут отыскать нужные им справки во фраке Коллина — эта библиотека всегда открыта для всех желающих.

В тот день, вопреки обыкновению, фрак Коллина вмещал всего-навсего том сочинений Бейля in-quar-to, трактат о гиперфизических возможностях в трех томах, один том Кондильяка, два тома Сведенборга и «Опыт о человеке» Попа. Когда фрак-библиотека был опорожнен, Коллин передал его Родольфу.

— Постой, в левом кармане какая-то тяжесть, — заметил Родольф, — Там что-то осталось.

— Да, да! — Коллин. — Я забыл опростать иностранное отделение!

И он извлек из кармана две арабские грамматики, малайский словарь и свою настольную книгу, сочинение на китайском языке под названием «Премудрый волопас».

Вернувшись домой, Родольф увидел, что Марсель забавляется, подкидывая в воздух целых три пятифранковых монеты. В первый момент Родольф даже оттолкнул протянутую руку приятеля: ему померещилось преступление.

— Живей, живей! — заговорил Марсель. — Я раздобыл пятнадцать франков… Вот как это произошло. У Медичи сидел какой-то другой антиквар. Когда он увидел мою монету, то чуть не упал в обморок: одного только экю Карла Великого и не хватало в его коллекции! Он разыскивал ее по всему свету и уже совсем отчаялся. Поэтому, внимательно рассмотрев монету, он не колеблясь предложил за нее пять франков. Медичи толкнул меня в бок, остальное досказал его взгляд. Глаза его говорили: «Я буду набивать цену, а барыш пополам». Так мы дошли до тридцати франков. Пятнадцать я отдал еврею, а остальное — вот. Теперь гости могут являться, мы их ошеломим невиданной роскошью! А на тебе, я вижу, черный фрак?

— Да, фрак Коллина, — ответил Родольф. Тут он стал вынимать из кармана платок и выронил томик маньчжурского словаря, забытый философом в иностранном отделении.

Друзья немедленно взялись за приготовления. Мастерская была приведена в порядок, в камине запылали дрова. К потолку в виде люстры привесили обтянутый холстом обруч со свечами, посреди мастерской поставили письменный стол, который должен был служить кафедрой для ораторов. На столик перед единственным креслом, предназначавшимся для влиятельного критика, выложили все книги — романы, стихи, фельетоны, — авторы коих должны были почтить вечер своим присутствием. Во избежание столкновений между представителями различных литературных лагерей, мастерская была разделена на четыре части, и над входом в каждую из них были прибиты наспех надписанные дощечки, на которых значилось:

Поэты

Романтики

Прозаики

Классики

Для дам предназначалась центральная часть помещения.

— А ведь стульев-то не хватает! — вздохнул Родольф.

— На площадке висит несколько штук на стене. Не взять ли?

— Разумеется, взять, — ответил Родольф и тут же направился на площадку за стульями, принадлежавшими соседям.

Пробило шесть, друзья отправились на скорую руку пообедать и поспешили обратно, чтобы заняться устройством освещения. От своей работы они были в полном восторге. В семь часов явился Шонар в обществе трех дам, которые по рассеянности забыли надеть свои бриллианты и шляпки. На одной из них была красная шаль в черную крапинку. Шонар посоветовал Родольфу обратить на нее особое внимание.

— Это дама из высшего общества, — сказал он. — Она англичанка и подверглась изгнанию после падения Стюартов. Живет очень скромно, зарабатывает уроками английского. Отец ее, как она уверяет, был канцлером при Кромвеле. С ней надо обходиться учтивее. Не вздумай ей «тыкать».

В это время на лестнице послышались шаги — прибыла целая ватага гостей, они, по-видимому, были крайне удивлены, что в камине огонь.

Черный фрак Родольфа направился навстречу дамам и стал целовать им руки с грацией, напоминавшей эпоху Регентства.

Когда собралось человек двадцать, Шонар осведомился, не подадут ли какое-нибудь угощение.

— Сейчас, сейчас, — ответил Марсель, — вот дождемся влиятельного критика и сразу зажжем пунш.

К восьми часам все приглашенные были уже в сборе и приступили к исполнению программы. В антрактах между номерами гостям что-то подавалось, что именно — выяснить было трудновато.

Около десяти появился белый жилет влиятельного критика, он просидел только час и в отношении вина и закусок оказался чрезвычайно воздержным.

К полуночи дрова кончились, и стало очень холодно, поэтому гости, которым посчастливилось завладеть стулом, начали тянуть жребий — кому бросить свой в огонь.

К часу ночи все уже стояли.

В мастерской царило самое непринужденное веселье. Никаких прискорбных инцидентов не произошло, — лишь в иностранном отделении Коллинова фрака был выдран клок, а Шонар закатил пощечину дочери канцлера Кромвеля.

Во всем околотке целую неделю только и было разговоров, что об этом достопамятном вечере. А Феми Красильщица, избранная королевой празднества, не раз повторяла приятельницам:

— Было чертовски шикарно, милочка! Дым стоял коромыслом!

VI

МАДЕМУАЗЕЛЬ МЮЗЕТТА

Мадемуазель Мюзетта была миловидная двадцатилетняя девушка, которая, приехав в Париж, вскоре стала тем, чем становятся хорошенькие девушки, обладающие тоненькой талией, изрядной долей кокетства, необоримым честолюбием и скромными познаниями по части орфографии. Она долгое время служила украшением ужинов в Латинском квартале, где распевала своим свежим, хоть порой и чуть фальшивым голоском деревенские хороводные песенки, этим она и заслужила свое прозвище, впоследствии прославленное самыми тонкими мастерами стиха. Потом мадемуазель Мюзетта внезапно покинула улицу Лагарпа и переселилась на парнасские вершины квартала Бреда.