Жизнь Кости Жмуркина, или Гений злонравной любви (др. изд.) - Чадович Николай Трофимович - Страница 45

С собой Бубенцов привел японца, к семинару никакого отношения не имеющего и плохо говорящего по-русски.

– Напою косоглазого до отключки! – кричал самозваный сотник. – Возьму реванш за тысяча девятьсот пятый год!

Спустя час он уже лежал под столом почти без признаков жизни, а японец продолжал хладнокровно хлестать дармовую выпивку.

– В девятьсот пятом оскандалились, и нынче то же самое, – вздохнул Разломов.

Уже стало смеркаться. Кто-то сбегал в столовую и принес две тарелки – одну с винегретом, другую с котлетами. Японец отлучился на пару минут и явился с аккуратной белой канистрочкой, содержавшей рисовую водку – саке. Все о ней слышали, но пробовать никому не приходилось. Общий приговор был таков – ничего, пить можно, хотя градусов маловато. Дамский напиток.

Разговор как-то сам собой перешел на женщин, чему в немалой степени способствовал лунный свет, вливавшийся в окно, и романтическая атмосфера, присущая любому курортному городку, а тем более стоящему у моря.

Тема эта была неисчерпаемой, но на сей раз почему-то обсуждался не самый возвышенный ее аспект. Говорили главным образом о женских задницах. Тон задавал кандидат исторических наук Балахонов, защищавший диссертацию о временах императрицы Екатерины, известной своими легкими нравами.

– Тут нужно понять человеческую психологию, – говорил он. – Не только мужскую, но и сословную. К тому же с поправкой на эпоху. Ведь самодержица являлась столпом российской государственности, так сказать, ее символом. И вот ты, дворянин и патриот, присягавший императрице на верность и боготворящий ее, видишь перед собой этот символ в несколько своеобразном виде, а именно в виде огромной голой задницы, или, как галантно выражались в то время, в виде афедрона. – Балахонов развел руки примерно на метр, подумал и добавил еще сантиметров двадцать. – И тебе нужно этот афедрон без всякого почтения атаковать. Этого ждет не только сама его обладательница, но и статс-дама, находящаяся в смежной комнате.

– Хм, – произнес Разломов. – А почему бы императрице не принять более приличную позу?

– Дело в том, что во второй половине своего царствования матушка сильно раздобрела, и живот мешал ей осуществлять соитие в других, якобы более пристойных, положениях. То есть эта поза…

– Рачком-с! – брякнул невоспитанный Вершков.

– Буквой «гэ», – добавил из-под стола на мгновение очнувшийся Бубенцов.

– Как вам будет угодно, господа литераторы… Таким образом, эта поза, кстати говоря, наиболее употребимая среди примитивных племен и животных, стала любимой позой матушки в ее любовных забавах. Само собой, что на эту тему в свете ходило немало похабных слухов, часть из которых, надо думать, имела под собой почву.

– Любопытно было бы послушать, – сказал Разломов.

– Если верить апокрифическим мемуарам, приписываемым князю Зубову, одному из последних любовников матушки, на первых порах он весьма смущался возложенных на него обязанностей. Князь был молод и по-мужски крепок, но в отличие от Потемкина или братьев Орловых – весьма застенчив. Сношаться с императрицей для него было примерно то же самое, что… – Балахонов на мгновение задумался, подыскивая подходящее сравнение. – Что почистить ботфорты государственным штандартом или подтереться страничкой из Святого Писания. Тем не менее он усердно старался удовлетворить все прихоти матушки, а это, уж поверьте мне как историку, было непросто. Поначалу дело у них не заладилось. Вслух свои претензии матушка не высказывала, но, судя по тому, что князя, не в пример его предшественникам, обходили наградами и чинами, можно было сделать соответствующие выводы. Князь, от природы человек наблюдательный, стал замечать, что матушка позволяет себе такие вольности, какие не всякая служанка позволит. И вот он решил однажды – или пан, или пропал. Посоветоваться ему было не с кем. Князя при дворе недолюбливали, считая выскочкой. Прежние фавориты почти все были в опале, а лейб-медик такую тему обсуждать не стал бы. Зубов вознамерился действовать на свой страх и риск. Во время очередного совокупления, когда дело подошло к своему естественному завершению, он изменил направление атаки и направил свой детородный орган матушке в анус, проще говоря – в задний проход.

– Так сразу и направил! – засомневался Вершков, в подобных вопросах, похоже, разбиравшийся. – Даже без вазелина? Не верится что-то.

– Я же сказал, что дело подошло к своему естественному завершению. Последовало бурное извержение семени, которое и заменило собой смазочное вещество. Такие люди, как Зубов, могли без всякого перерыва совершить два-три полноценных половых акта.

– Вот жеребец! – похвалил князя Вершков. – И что же дальше? Как отреагировала на эту вольность самодержица всероссийская?

– Сначала никак. То есть позволила князю завершить начатое. Зато на следующий день ему была пожалована деревенька в Козловском уезде, а к ней семьсот душ крестьян.

– Ублажил, значит…

– В дальнейшем забавы такого рода стали у матушки регулярными. По неподтвержденным источникам, она доверительно сообщила своей статс-даме, что полностью избавилась от запоров, мучивших ее в последнее время. Чины и ордена посыпались на юного князя дождем. К сожалению, матушка протянула недолго и, сидя на горшке, скончалась от сердечного приступа.

– Вы поведали нам весьма поучительную историю, – сказал Разломов, – а заодно описали весьма радикальный способ борьбы с запорами. К сожалению, он не для всех приемлем.

– Это проблема скорее моральная, чем медицинская, – пожал плечами Балахонов.

Сразу вслед за ним слово взял литовец Бармалей. Ему тоже не терпелось поведать собравшимся историю о женской заднице. А поскольку эта задница принадлежала непосредственно ответственному работнику Госкомпечати Крестьянкиной, все приготовились внимательно слушать.

Дело происходило примерно год назад на Рижском взморье, где проводился предыдущий семинар ТОРФа.

Восточный человек Хаджиакбаров, написавший монументальный роман о том, как его смелые и предприимчивые земляки, добравшись до Марса, стали разводить там хлопок и морковку, решил подольститься к всесильной Крестьянкиной, которая могла издать его опус хоть стотысячным, хоть миллионным тиражом.

Ради этого он оказывал ей всякие мелкие услуги – дарил дешевенькие букеты, подавал в гардеробе шубу (дело происходило поздней осенью), сопровождал в прогулках по прибрежным дюнам.

А надо сказать, что балтийские дюны имеют весьма коварный характер. Это, конечно, не зыбучие пески Берега Скелетов, но сюрприз могут преподнести еще какой. Вода и ветер создают в дюнах пустоты, незаметные на глаз.

На одну из таких естественных ловушек и нарвалась Крестьянкина во время своей очередной вечерней прогулки. Провалившись по колено в песок, она не удержала равновесия и приняла ту самую позу, которую сотник-заочник Бубенцов охарактеризовал как букву «г».

Несколько приотставший Хаджиакбаров смело бросился на выручку спутнице, но тоже провалился в песок и в аналогичной позе оказался у нее за спиной.

Все это происходило прямо напротив тамошнего Дома литераторов, на балконах которого, несмотря на холод и сгущающиеся сумерки, находилось немало зевак. Все они с интересом наблюдали за странным поведением Крестьянкиной и Хаджиакбарова.

И их можно было понять! Представьте себе такую сцену. Посреди пустого пляжа стоит на четвереньках пожилая женщина в норковой шубе и пуховом платке, а сзади к ней пристроился цветущего вида брюнет в дубленке. При этом оба они практически в такт друг другу производят лихорадочные движения вперед-назад.

Как еще можно прокомментировать это происшествие с расстояния, мешающего разглядеть детали? И циничные комментарии последовали незамедлительно: «Вот как приспичило!», «Горячая старушка!», «Такой джигит кого хочешь зажжет!»

Прошло не меньше пяти минут, прежде чем наиболее трезвые наблюдатели разобрались в сути происходящего и послали на пляж спасательную экспедицию.

В быстро наступившей темноте один сапог Крестьянкиной разыскать так и не удалось. Хаджиакбаров доставил ее в Дом литераторов на руках, но важная чиновница впоследствии почему-то стала избегать его, и роман о марсианских хлопкоробах так и не увидел свет.