Жизнь Кости Жмуркина, или Гений злонравной любви (др. изд.) - Чадович Николай Трофимович - Страница 33

Оправдываться смысла не имело – опухшие рожи и стойкий запах перегара говорили сами за себя. У Василь Васильевича из сапог предательски торчали портянки, а у Кости на ширинке отсутствовали пуговицы.

Обоих провинившихся решено было отчислить из учебного центра и, снабдив соответствующими характеристиками, отправить восвояси. Приговор был неоправданно строг. Только позже они узнали, что под утро казарму посетила инспекционная группа из местного Министерства внутренних дел, от всего увиденного впавшая в ужас.

До Москвы Костя и Василь Васильевич добирались вместе. Практически весь путь они провели в вагоне-ресторане. Поезд хоть и считался фирменным, но мокчанские национальные блюда повара готовить не умели, как их только Василь Васильевич ни упрашивал. Зато водка качеством мало чем отличалась от пресловутого сучка.

Прощаясь с Костей на Казанском вокзале, Василь Васильевич сказал:

– Не надо тужить. Время провели неплохо. Да и девахи попались сочные. Будем надеяться, что они нас не обманули.

– В каком смысле? – не понял Костя, в равной мере измученный и физически и духовно.

– В том смысле, что на учете в кожно-венерическом диспансере они не числятся, – объяснил ему товарищ по несчастью.

– А-а-а… – протянул Костя, еще с вечера ощущавший резкую боль во всем, что имело хоть какое-то отношение к орудию мужского блудодейства. – Беда только в том, что спал я не с картотекой, а с живыми людьми…

Глава 14

Пропавшая грамота

Во всем управлении не было второго человека, имевшего столь пышный букет взысканий, как Костя Жмуркин (и не только банальных выговоров, но и так называемых «служебных несоответствий», после которых чересчур ревностному служаке остается только застрелиться). Даже небезызвестный сержант Синицын, впоследствии разоблаченный как маньяк-убийца, душивший девочек-дошкольниц их же собственными колготками, до этого имел всего две нахлобучки и то по пустячному поводу – несоблюдение формы одежды.

Многие удивлялись, почему такого вахлака не гонят из органов в шею. Почему начальник управления генерал-майор Быкодеров проявляет к этому пигмею столь несвойственный ему либерализм? По этому поводу ходило немало слухов, в которых фигурировала и любвеобильная Килька, и какие-то сверхсекретные бумаги, хранящиеся в генеральском сейфе, и влияние неких всесильных спецслужб. Существовала даже совершенно абсурдная версия, утверждавшая, что уже много лет подряд Жмуркин с успехом заменяет Быкодерову не только Кильку, но и всех других женщин.

Истина же лежала на поверхности. Успешно преодолев массу служебных препон, затоптав большинство своих соперников и уже сидя на ползаднице в кресле министра, Быкодеров ни под каким соусом не мог расстаться со своим ненавистником. Они были повязаны между собой, как ночь и день, как топор и топорище, как поп и черт.

Чем больше страданий и унижений доставалось на долю Жмуркина, тем успешнее развивалась карьера Быкодерова, а одновременно укреплялись и позиции органов. Эпоха, впоследствии названная «застойно-застольной», близилась к закату, и кое-кто уже поговаривал, что престарелого кавалера девятого ордена Победы мог бы вполне заменить его свояк, в милицейских кругах известный под ласковым прозвищем Зятек.

Вот уж кого без всякого преувеличения можно было назвать баловнем судьбы! Такого стремительного продвижения по служебной лестнице отечественная история не знала со времен турка-брадобрея Кутайсова, буквально за пару лет заслужившего от Павла Первого все мыслимые и немыслимые звания, должности и титулы.

Благодаря одной лишь удачной женитьбе никому досель не известный ловелас, подвизавшийся на скромной должности в Политуправлении внутренних войск, чуть ли не в мгновение ока превратился во всесильного заместителя министра, депутата Верховного Совета, доктора юридических наук, члена ЦК и т. д. и т. п.

Как и любой нувориш, он ни в грош не ставил существующую элиту, хапал больше, чем мог проглотить, и плевать хотел на все законы, в том числе и на законы природы. О его смелых кадровых решениях, сомнительных связях, безоглядных загулах и загребущих лапах ходили легенды. Подчиненных он казнил и миловал, как восточный сатрап.

На руководящих должностях в МВД стали все чаще появляться люди его склада – аморальные деляги, циничные красавцы, пахнущие дорогим одеколоном и еще более дорогим коньяком. Руководство страны, на словах приверженное суровым догматам всеобщей уравниловки и пуританского большевизма, запаниковало. Трудно было бороться с настырной и беспринципной молодежью, втершейся в доверие к впавшему в старческий маразм генсеку. Да и силы были уже не те – мучил геморрой, заработанный на бесчисленных заседаниях Политбюро, отказывали почки, простуженные во время октябрьских бдений на Мавзолее, барахлили желудки, испорченные изысками спецкухни, с перебоями стучали сердца, безвозвратно отданные делу борьбы за освобождение рабочего класса, туманился рассудок, в котором отсталое собственническое подсознание боролось с передовым коммунистическим сознанием.

Трудно было даже представить себе, что случится со страной, если к власти придет поколение Зятька, лишенное пролетарских комплексов и марксистских рефлексий.

Абсолютно все: и политическая обстановка в мире, и настроение народных масс, и воля среднего звена партии, и даже само время – казалось, играло на руку Зятьку. И угораздило же его, себе на беду и на радость врагам, нарваться на Костю Жмуркина, до этого скромно прозябавшего в провинции и никаких личных чувств к заместителю союзного министра не питавшего. Коса, как говорится, нашла на камень. Гений удачи столкнулся с гением злонравной любви.

А дело было так. Зятек, до этого успешно шерстивший южные и юго-восточные регионы страны, на манер татаро-монгольского хана везде насаждая своих верных баскаков и принимая щедрые дары от местной знати, внезапно нанес молниеносный визит в родные края Кости Жмуркина.

Находясь почему-то не в лучшем расположении духа, он прямо в аэропорту устроил разнос встречавшим его официальным лицам, среди которых был генерал-майор Быкодеров, в качестве талисмана захвативший с собой безответного Костю.

Каждому начальнику приходилось поочередно отчитываться перед высокопоставленным гостем, на основании доносов, слухов и сплетен уже составившим свое собственное представление о положении дел в правоохранительных органах республики. Достаточно было двух-трех превратно истолкованных слов, чтобы полковники становились подполковниками, майоры – капитанами, а цветущие мужчины, на висках которых только-только начинала пробиваться седина, отправлялись на пенсию.

Досталось и Быкодерову. От полного морального уничтожения его спасло, наверное, только Костино присутствие да еще то обстоятельство, что присвоение и снятие генеральского звания являлось прерогативой исключительно местного Верховного Совета.

Вид Быкодерова, трясущегося от страха, бормочущего жалкие оправдания и лакейски заискивающего перед похмельным молодцем, в сыновья ему годящимся, не мог не вызвать у Кости чувства глубокого удовлетворения. Это было именно то, что Альберт Эйнштейн, правда, в совершенно ином контексте, называл «кратким мигом торжества».

Впрочем, довольно скоро Зятек сменил гнев если и не на милость, то хотя бы на относительную терпимость. Кадровые перестановки прекратились. Головомойки поутихли, руководящий состав МВД вздохнул с облегчением, словно баба, проводившая со двора взвод солдат-мародеров, неосмотрительно пущенных ею на постой.

Московский визитер между тем приступил к разрешению многочисленных проблем, накопившихся в республике, причем брался за дела, совершенно не соответствующие профилю его службы. (Видимо, имел на то какие-то особые полномочия от тестя.) Как человек современный, он отвергал кабинетные методы работы, предпочитая проводить заседания в саунах, охотничьих домиках и недоступных для простых смертных профилакториях с преимущественно женской обслугой.