Умри, ведьма! - Первушина Елена Владимировна - Страница 17

— А ты думаешь, ей в лесу плохо живется? — Десси начала сердиться.

Похоже, всю жизнь ей придется спорить об одном и том же. Только собеседники будут меняться.

— Говорить-то вы все мастера, — проворчала Мильда. — А кто поручится, что это правда? Что ты замок для нас, а не для себя освободишь?

— Некому поручиться, — спокойно ответила Десси. — И мне поклясться нечем. Своей жизнью — так она Шеламу принадлежит. Сестриной — так я ж шеламка, мне лес всех кровников дороже. Понимаешь, доменос, — она повернулась к Карстену, — на деле все просто. Я стою у стенки, и ты тоже. Насупротив меня. Сделай шаг вперед — и мне придется на тебя бросаться. Отступи, дай мне еще немного места — и я отступлю. Разойдемся. Мне зиму пережить надо. А без замка нам не выжить — ни тебе, ни мне, ни брату твоему, никому здесь. Потому что если не осенью, так весной непременно с чужанами воевать придется. Вот и думай теперь, верить мне или нет.

Быстро глянула на княжича и тут же отвела глаза. Поняла, что снова попала. Потому что у Карстена хватило ума поверить, что ведьма говорит правду. А против правды не попрешь.

— Хорошо, — сказал княжич. — Я не должен тебя слушать, но, видно, другого выхода нет. Используй свою магию. Только в замок я пойду вместе с тобой.

— Карстен, да ты что? — заохала Мильда. — Неужто мы верного человека не найдем, чтоб с ней послать?

Карстен ничего ей не ответил, только сжал губы и требовательно глянул на шеламку.

Десс и сама прикусила губу, чтобы скрыть досадливую гримасу. Уж если непременно нужен был венценосный надзиратель, она предпочла бы младшего княжича. Но не лезть же два раза на один рожон!

— Доменос Клык решил, значит, так будет, — сказала она.

Глава 12

Погода испортилась. Вечером солнце глянуло на землю больным, налившимся кровью глазом, а с утра задул ветер, погнал по небу серые облака, а по дорогам — вихорьки пыли. Вцепился в космы старым березам на берегу Павы, дотащил до Павинки и бросил людям под ноги, словно ловчий кот свою добычу, горсть пожелтевших листьев.

Один такой шершавый крапчатый листок Десси выудила из своей прически, надкусила горький черешок, запахнула поплотней шерстяную кофту и решительно зашагала к кузнице. На ее пороге Карстен с кузнецом вели неторопливую уважительную беседу.

Кузнец в Павинке был, как и полагается, черноволосый кряжистый детина. Еще бы чуть рыжины в бороду, и в точности за Громовика сошел бы. Увидев шеламку, он попер на нее разгневанным быком.

— Ты куда это наладилась, голова соломенная? Нешто ж можно бабе в кузню заходить? Не бабье это дело, нешто не знаешь? Ты ж мне тут все железо перепортишь!

Десси отступила.

— Доменос, — позвала она. — Мне нельзя сюда, подойди на два слова.

И, дождавшись Карстена, не понижая голоса, спросила:

— Тут в округе еще кузнецы есть?

— Стой, а чем тебе этот плох? — возмутился Карстен. — Шикнул на тебя? Так он в своем праве. А топор, который ты заказывала, он обещал завтра сделать.

— Не стоит, — Десси грустно покачала головой. — У меня в такое железо, которое от женского глаза портится, веры нет. Так есть еще кузнецы? А то пойду Гнешку спрошу.

— Ну есть, есть. В Забродье один, да в Барсихе еще. Только знаешь, сестрица ведьма, норовиста ты больно. Не взыщи, но если так и дальше пойдет, придется тебя окоротить.

— Доменос! — Десси тихо рассмеялась и тряхнула рыжей косой. — Доменос, господин мой названный, дай напоследок покуражиться!

Карстен хмыкнул, но перечить не стал.

Кузнец сплюнул и за спиной Десси выразительным жестом показал молодому доменосу, что шеламке ударило в голову.

Чужане осаждали столицу уже вторую неделю. Почти каждую ночь их передовые отряды, нагруженные плетенными из ивы щитами и большими лестницами, подбирались к рвам. На рассвете, когда лучники могли различить человеческие фигуры на стенах, они засыпали защитников города стрелами, заставляли их отступить вглубь. После этого пешие отряды бросались на приступ, взбирались по лестницам, обгоняя друг друга, ибо первую дюжину воинов, взобравшихся на стены, ожидала щедрая награда независимо от исхода боя. Но к тому времени горожане возвращались и набрасывались на врагов. Часа два кипела битва, к полудню чужане чаще всего слабели и отступали. Так проходили дни.

Но, судя по вечно обеспокоенным лицам фуражиров, по их непрестанной ругани и нервным смешкам, осада должна была вскоре закончиться. Королевское войско, отступая, подгребло под себя все припасы. Словом, не сразу угадаешь, кому пришлось хуже — захватчикам или осажденным. В столице мерли от кровавого поноса, в лагере чужан зверели от голода. И лишь женщин и на той и на другой стороне было предостаточно, что, разумеется, не способствовало поддержанию воинского духа. А потому Кьяртан, предводитель военного союза чужан, торопился, и весьма.

Брат его, Армед, также не знал покоя. Не сомневался, что, если войско бесславно повернет назад, за провал кампании ответит именно он, Армед. Во-первых — как заваривший всю эту кашу; во-вторых — как полукровка; и в-третьих — как младший брат и прямой наследник Кьяртана. И Армед всерьез занялся спасением своей жизни.

Ночь накануне решающего штурма Сайнем, бывший Маг Солнца, провел с Аин, сестрой Армеда. Молодая чужанка была стройной и гибкой, как водоросли в речном потоке, а тело под ладонями казалось удивительно мягким, словно бы и вовсе без костей. Перед свиданием она помазала розовым маслом за ушами, под грудью и в паху, но все же ее собственный острый дразнящий запах пробивался сквозь благовония и щекотал ноздри Сайнема. Волшебник в тот вечер сближался с нею много раз, пока не истощил полностью свои силы. Чужане (кроме тех, что собрались на военный совет) предавались тем же забавам, и Сайнему казалось, что он теряет себя, растворяется в огромном, рычащем, стонущем в судорогах страсти, обреченном на смерть существе.

Около полуночи, оставив спящую возлюбленную, он вышел из палатки и, пожевав рвотного корня, очистил свой желудок. Затем взял ковш, подошел к припасенной заранее бочке с дождевой водой и долго мылся, стуча зубами от холода. Потом вернулся в палатку, достал из кожаного мешка две щепки с начертанными на них рунами, уколол ножом палец и окрасил руны собственной кровью. Потом разбудил Аин.

— Тебе пора уходить, — сказал он на языке чужан. — Скоро сюда придет твой брат.

— Позволь мне остаться, — попросила девушка.

Сайнем потер переносье, потом улыбнулся.

— Ладно, оставайся, — согласился он. — Может, тебе и не вредно будет кое-что про меня узнать. Только оденься быстрее.

Девушка накинула длинную рубаху из окрашенного охрой льна и подбитый мехом плащ и пересела на правую, женскую половину шатра.

Сайнем одеваться не стал.

Немного погодя полог палатки откинулся, вошли Армед, его побратим и телохранитель Гейр и пленный — один из младших офицеров королевской армии. Армед, увидев Аин, удивленно поднял брови, но не сказал ни слова.

— Ты готов? — спросил он Сайнема.

— Ты, я вижу, тоже, — ответил тот.

Армед кивнул:

— Нам надо торопиться. Тебе обязательно говорить с этим таори-мертвяком?

— Обязательно. Ты услышал что-то важное на совете?

— Пожалуй. У таори в крепости есть подземный ход к реке. — Армед заметил, как дернулось лицо офицера, и расплылся в улыбке. — Он заканчивается в этой их священной роще, почти у самого берега. Завтра, когда все будут на стенах, большой отряд пройдет по тому ходу и возьмет южную башню. Тогда мы перестреляем всех мертвяков сверху, как цыплят.

— Хорошо, похоже, это пойдет. — Сайнем повернулся к офицеру и заговорил на языке Королевства: — Если твое лицо не лжет — значит, ты нас понял. Если ты нас понял — значит, мы должны тебя убить. Но если ты согласишься стать гонцом князя Армеда, я смогу вымолить у него пощаду для тебя. Клянусь, что послание князя принесет Королевству только благо. Что скажешь?