Умри, ведьма! - Первушина Елена Владимировна - Страница 1

Люди осени и ведьмы лета

(вместо предисловия)

Представлять читателю нового автора всегда сложно, ибо за словами «молодой писатель» обычно звучит предупреждение — «писатель неопытный». Молодой писатель должен подавать надежды, автор же предисловия обязан разъяснять читателю масштабы этих надежд и авансом расточать похвалы еще ненаписанным книгам. На этом фоне сам текст, о котором ведется речь, как бы отходит на второй план: все его недостатки оправдываются молодостью автора, а достоинства рассматриваются лишь как прелюдия к будущим достижениям. Словом, лучшего способа вогнать автора в краску, а читателя — в тоску и представить себе невозможно.

По счастью, книга Елены Первушиной не нуждается в объяснительных записках и оправдательных приписках. Перед нами текст, принадлежащий опытному писателю, профессионально владеющему литературным языком, способному двумя-тремя фразами увлечь читателя и заманить его в свой мир. Заинтриговать сочетанием таинственной недосказанности с логическим анализом, романтики — с легкой, едва заметной иронией, живых и полнокровных характеров — с подробным (но не до чрезмерности) описанием реалий мира, его культуры, истории, обычаев и национальных особенностей населяющих его народов. Пусть даже этот мир выдуман автором — читатель погружается в него полностью, начиная искренне сочувствовать не только героям, но их народам, культурам, к которым они принадлежат. Культурам очень разным, временами враждебным, но неизменно — живым и предельно реалистичным.

«Культурологическая фантастика» вовсе не является изобретением нашего времени. Однако в большинстве своем произведения, затрагивающие проблемы культуры и национальной психологии несуществующих народов, в конечном счете сводятся к банальной этнографии (чего не избежала даже Урсула Ле Гуин). С другой стороны, авторов, воссоздающих историю, географию, политику и экономику фантастического либо «альтернативного» мира, культурные аспекты обычно интересуют в самую последнюю очередь. Для них куда важнее глобальные политические изменения или участь втянутых в эти события людей, судьба империй или отдельных героев — но не народов и культур.

Роман «Короли побежденных» принадлежит к тому странному жанру, который можно охарактеризовать как «фантастику без фантастики». По всем внешним признакам он должен относиться к фэнтези, однако эта фэнтези почти лишена волшебства. Здесь отсутствуют чудесные путешествия и волшебство, а главным фантастическим элементом является сам мир. Перед нами — классическая «псевдоистория», повествующая о незнакомых нам, но вполне реалистичных странах и временах, находящихся где-то в обобщенном (но тем не менее весьма точно выписанном) Средневековье.

Время действия романа весьма условно можно определить как шестнадцатый, семнадцатый или даже восемнадцатый век — но только застывший на много сотен лет. С нашим миром его связывают очень тонкие ниточки — в основном латинские названия растений да европейские корни некоторых имен. Само же действие «Королей побежденных» разворачивается на неизвестном острове, несколько веков назад заселенном асенами и тардами, отнявшими эту землю у аборигенов-церетов.

Культура всех трех народов тоже находится в общих рамках европейской, но при этом не является христианской, что неоднократно подчеркивается автором. При желании у всех трех можно попытаться найти реальные прототипы и исторические корни. Цереты похожи одновременно на евреев и на протестантов Северной Европы — германских лютеран или французских гугенотов. Они консервативны, основательны, плохо воспринимают чужие культуры, крайне привязаны к единоплеменникам и очень неловко ощущают себя в обществе чужаков (особенно хорошо это описано в повести Елены Первушиной «В городе и мире», не вошедшей в данный сборник). Напротив, тарды открыты, энергичны и воинственны, они целиком принадлежат средневековой католической Европе и более всего походят на франков Карла Великого или германцев времен Священной Римской империи.

А вот с асенами провести подобный анализ сложнее — несмотря на то, что именно попытке воссоздания менталитета этого странного и красивого народа целиком посвящен первый роман сборника (точнее, цикл из трех повестей, разделенных достаточно крупными временными промежутками). В именах асенских персонажей отчетливо слышны кельтские корни, да и по своим манерам они во многом напоминают ирландцев, но практическое хитроумие и ярко выраженная торговая жилка скорее отсылают нас к Шотландии доанглийских времен. В то же время принцип безответственности аристократа, возведенный в ранг национального стереотипа и поднявшийся до уровня изощренной эстетики, поневоле заставляет припомнить средневековую Польшу. Хотя другие народы искренне считают асенов колдунами, истинное их колдовство таится лишь в умении сделать красивыми любую вещь или действие. Другой магии у них нет, а чудесные способности Ивора, с помощью которых он ведет свое расследование, выглядят исключением — недаром сами асены воспринимают Ивора как выродка.

Безусловно, именно асены, «люди осени», являются главными героями романа. Духом этой необычной, изысканной и чуть печальной культуры пропитаны страницы «Королей побежденных». Именно описание этой культуры становится главной задачей автора, и даже перипетии сюжета — все эти приключения, расследования, политические интриги и династические дрязги асенских аристократов — отходят перед ней на второй план.

Безусловно, автор прекрасно умеет держать читателя в напряжении, то и дело подбрасывая ему загадки или приковывая внимание очередным неожиданным поворотом интриги. Но даже традиционный и слегка мелодраматический промежуточный хеппи-энд, когда все герои находят свою любовь или просто обретают душевное благополучие, не выглядит чересчур слащавым и неправдоподобным — может быть, потому, что он тоже окрашен в грустные тона осени и присыпан пеплом надвигающейся войны.

Роман вполне можно расценивать и как иллюстрацию к теории Льва Николаевича Гумилева, описывающую завершающие фазы развития этноса, — хотя ни имя Гумилева, ни его терминология на страницах книги не упоминаются. В первой части романа изображается инерционная фаза эволюции народа асенов (кстати, у Гумилева эта фаза тоже именуется «Золотой осенью»), когда внешнее развитие достигает своего пика и на этом почти полностью прекращается, а все силы нации целиком уходят в культуру. Вторая часть являет нам мемориальную фазу, в которой внешняя деятельность народа полностью прекращена, государство постепенно распадается, но этнос все еще сохраняет в законсервированном виде прежнюю культуру, живя воспоминаниями о своей былой славе и могуществе. Третья часть — полное угасание этноса и его культуры, когда сохраняются лишь базовые стереотипы поведения, заставляющие человека вести себя вопреки действующим обычаям и традициям. Принадлежащим уже совсем другой культуре и той нации, что заняла ныне доминирующее положение и находится на стадии подъема. Стрелка часов обегает круг, сменяются эпохи и империи, и тот, кто когда-то был покорен и унижен, вновь оказывается могущественным владельцем этой земли — но лишь для того, чтобы пройти весь цикл заново.

Роман «Умри, ведьма!» написан в более традиционном ключе — конечно, если добротно сделанную романтическую фэнтези можно назвать «традиционной». При этом флер тайны и смутное, бередящее душу предчувствие «страшных опасностей и ужасных приключений» повествованию придает именно отсутствие у героев навязчивого стремления немедленно в эти приключения впутаться. И юная ведьма Десси, и ее маленькая сестра, и прочие персонажи — все они более всего желают спокойной жизни, и если уж покидают дом, ввязываясь в упомянутые опасности и приключения, то лишь по очень крайней необходимости. Другое дело, что многие из них, и в первую очередь Десси, не могут не понимать, что спокойная, сытая и размеренная деревенская жизнь для них тоже была бы равносильна смерти. Исключение составляет разве что странный Дудочник — волшебник и учитель, явно представляющий прославленное в фантастике племя гаммельнских крысоловов. Он бродит по странам (а может быть, и мирам) с группкой своих учеников-детей, гостит у эльфов, творит легкое, почти незаметное волшебство и время от времени вставляет в свою речь цитаты из песен Михаила Щербакова или вскользь поминает фокусника Дэвида Копперфильда.