Гонконг - Задорнов Николай Павлович - Страница 45

Глава 23

ЛАТЫШИ И ТАТАРИН

На другой день десять матросов к обеду вернулись невеселые.

– Помолились? – спросил их старший унтер-офицер Маслов.

– Да-а, – невесело ответил Берзинь.

– Не пон-ра-ви-лось! – отчеканил Мартыньш, снял ремень и бросил. Стал снимать и новую рубаху.

– Ребята очень печальные, – рассказывал за обедом товарищам Ванька Пухов. – Они пришли в церковь, а там, мол, все как в костеле и поп – китаец.

– Слова не может как следует выговорить, – подтвердил услыхавший этот разговор Лиспа.

– А ты бы его спросил: «Сольти ё?» – посоветовал из глубины палубы кто-то из матросов. Все захохотали.

– Служба походит на вашу? – серьезно спросил Маслов.

– Нет, совсем не так. Служат не так и молятся не так. Да что об этом говорить! – недовольно молвил Берзинь.

Латыши явно были разочарованы. После обеда разговорились по-своему и немного повеселели.

...В церкви все заметили высокую и тонкую девушку в опрятном платочке, белокурую и голубоглазую, со скорбным бледным лицом, острым и нежным, напоминавшим такие же родные лица сестер и их подруг. Походила на печальную девушку-крестьянку с хутора. Стыдно сказать, но как на обманутую бароном... У многих матросов при виде ее дрогнуло сердце. Откуда здесь такой ангел, в этом гнезде воров и разбойников?

Когда выходили из церкви, Янка с ней поздоровался вежливо. Она ответила поклоном, но не переменилась. Что-то горькое, трагическое таило ее милое бледное лицо. «Ты откуда ее знаешь?» – спросили Янку товарищи. Но он умолчал. «Вот, очень ловкий и нечестный...» – подумал Мартыньш.

Мотыгин понял, о чем расспрашивают Янку. Все знали, что из-за молока и сакэ Берзинь жил в Японии с экономкой самурая. Матрос рассказал, что на ферме губернатора, куда они с Берзинем ходят работать, эта девушка дойщица коров. Они с Янкой видятся каждый день. Она недавно приехала из Англии, выписал ее сам Боуринг. Казалось, что все успокоились. Только Мартыньш подумал, что Янка не остановится на этом, не смирится.

– Это уж такой человек! – сказал он Мотыгину. – Знаешь, какой это человек? Слова о нем плохого не скажу. Но это просто страшно что за человек!

– Хорошая девушка! – со вздохом сказал по-латышски Лиепа.

– Очень хорошая! – подтвердил Мартыньш. – Не такая, конечно, как у нас...

«Где же теперь помолиться?» – думал Янка.

На «Сибилле» и «Барракуте» служили английские военные пасторы. Не такие, как дома, но пасторы.

Военный пастор строгий, читает молитву, а потом ка-ак глянет на матросов – и все дружно произнесут:

– Амен!

– Ну, а как ты помолился? – спросил Маслов татарина.

Махмутов – здоровенный детина, блондин, все лицо в рыжих веснушках.

– Сегодня не молился. Позавчера был наш праздник. Тогда молился. Пушкин отпускал.

– В мечети был?

– В мечети был.

– Мечеть большая?

– Мечеть большая. Народу много.

– Что за люди?

– Как что за люди? Магометане!

– Магометане разные бывают.

– Есть арабы, торгуют тут бриллиантами. Яванцы, бенгальцы, есть китайцы-магометане. – Махмутов засмеялся. – Я вошел в мечеть, и сразу все распрямились, они думали на меня, что хозяин острова. Я помолился. Задумался. Они удивлялись. Потом служба закончилась, подходили и знакомились. Удивлялись, сказали, первый раз видят, что белый человек магометанин.

– А они сами?

– Они сами разного цвета. Есть бронзовый, есть коричневый, как крынка. Есть черный, как чугун.

– Как же ты с ними говорил?

– По-арабски.

– А ты разве знаешь?

– Учился, хотел быть муллой. Отец отдавал в медресе, в Уфу. Самые богатые здесь – арабы. Я арабский язык могу говорить. Сказали магометане, что пришлют вяленой баранины.

– Может, верблюжины? Или конины?

– Молодой конины хорошо бы! Англичане не велят молодых коней убивать. Не верили мне, что я из России.

– Э-эй! Вон арабы едут... Стой! Смотри... Эй! Давай сюда... Вон и сам араб верхом...

На осле подъезжал к трапу еще не старый человек в чалме, в бороде, выкрашенной хной. Несколько арб, запряженных быками и подпрягшимися к ним китайцами, везли огромные бочки с шандуньской бараниной.

– Хватит на весь экипаж! – обрадовался Махмутов и пошел встречать гостя.

Араб слез с осла и низко поклонился белому человеку-единоверцу, видно признавая его теперь настоящим магометанином. Ведь и Магомет, говорят, был белокожий и со светлыми кудрями.

Глава 24

РОЗАЛИНДА

На собственной ферме сэра Джона не было рабочих-европейцев. Китайцы на своих полях работают на коровах, как на быках. Молока не пьют. Молочных продуктов не производят. Коров в своем хозяйстве не раздаивают. Корова для них лишь рабочий скот. Как говорят в Гонконге, китайцы считают варварами и дикарями те народы, которые пьют молоко и едят баранину, как монголы.

Китайцы на ферме, случалось, били палками прекрасных породистых молочных коров, как лошадей, за что шотландец-приказчик бил их самих.

Единственно, кто любил и холил коров, это юная девица Розалинда, привезенная из Англии, где у ее матери была молочная ферма под маленьким городком неподалеку от Стаффорда на Авоне.

Мать Розалинды, прозванная Вирейгоу, что означает бой-баба, арендовала землю у хозяина, который в свою очередь был зависим от богатого землевладельца. Ферма процветала, и, несмотря на сложность взаимных обязательств, отношения владельцев были ясны и устойчивы. Разорение пришло не по их вине. Тогда в судьбе дочери приняла участие семья Боуринга: сэр Джон неожиданно предложил Розалинде путешествие в Гонконг со всей семьей и работу в новой колонии на ферме.

Не женское дело исполнять тяжелые работы, а китайцы приучались медленно. Главный их недостаток – нет скотолюбия англичан. Ударить или пнуть собаку, лошадь, корову – ему ничего не стоит.

Энн, принимавшая участие в судьбе Розалинды и ее скотин, подала полезный совет отцу:

– Почему бы, папа, вам не взять на ферму русских матросов? В своих деревнях они имеют скот и содержат его совершенно так же, как наши фермеры. При этом сами русские крестьяне принадлежат своему ленд-лорду как рабы. Но во время жизни своей в Японии они обучили доить коров и открыли молочные фермы. Япония теперь обогнала Китай Японцы научились пить молоко, и это первый шаг. Русским матросам, вероятно, поставят за это памятник в Японии на берегу моря.

Боуринг немедленно попросил Пушкина прислать двух опытных скотников из числа тех, кто принес зерно европейской цивилизации в Японию.

Английские матросы понять не могли, почему вдруг пленные на корабле подняли невероятный хохот. Вообще пленные еще до ухода на берег повеселели, выглядели здоровей.

На вопросы, что же такое произошло, пленные, как один, отвечали, что объяснить невозможно. И при этом покатывались со смеху.

В команде узнали, что Берзиня, или, как его называли, Березина, посылают работать на молочную ферму.

– Ну, Янка, опять с молоком! – покачивая головой, усмехнулся Ян Мартыньш.

Хохотали до упаду, вспоминая историю с самурайской экономкой.

Но еще сильнее хохот начался вечером на блокшиве через несколько дней после того, как латыши неудачно сходили в церковь. Янка вернулся поздно. Под глазом у него сиял большой синяк.

– Ну, брат, тебе, видно, тут не фартит!

– Ты, братец, опять хотел взять абордажем?

Шуткам и насмешкам не было конца. Хором спели:

Янка был печален.

Впервые явившись на молочную ферму Боуринга чуть свет, двое матросов, Ян Берзинь и Захар Мотыгин, увидели, что в коровнике, окрашенном в красный цвет, коров доит высокая красивая девица. Янка обмер. Настоящая барышня!