Золотой адмирал - ван Викк Мэсон Френсис - Страница 10

Чтобы забыть свою боль и разрядить напряженность момента, Уайэтт перебрался к куче захваченного оружия, наваленного на главный люк, и обнаружил ту самую испанскую шпагу с золотой рукояткой, которой нанесли ему рану и едва не отправили на тот свет. Вполне предназначенная для сражений, с эфесом, украшенным чистым красным золотом в форме грифона с большим изумрудом, зажатым в его челюстях, эта шпага отличалась необыкновенной красотой.

Сухой скрип и легкое шуршание паруса заставило всех моряков взглянуть на снасти: серовато-коричневый марсель вздулся и опал, затем натянулся опять и наконец наполнился ветром. Грянуло негромкое «ура», при всем при том, что этот начинающийся бриз не был еще достаточно крепким, чтобы развернуть на барке флаг Святого Георгия, на котором на бело-синем поле красовался алый горизонтальный латинский крест.

Не пострадавшие в схватке члены команды живо уравновесили выцветший марсель, затем развернули шпринтов — косой парус, тогда как раненые с нетерпением насвистывали, призывая ветер. Еще бы! Они не имели ни малейшего желания присоединиться к тем своим соплеменникам, что, возможно, томились теперь среди крыс и тараканов в подземных темницах форта Кастелло.

Неровно, но со все нарастающей силой с берега подул ветер. Паруса натянулись, и барк покорно заскользил через гавань. Но теперь золотисто-зеленая галера уже наполовину развернулась и пошла, взбивая пену, прямо к глубоко сидящему в воде английскому барку, да на такой скорости, что из-под ее мощного бронзового тарана двойным веером далеко разлетались брызги. Словно собака на ферме, загоняющая телку, это длинное низкое судно мчалось вперед, и весла его, по три с каждого борта, то медлили в унисон над горизонтом воды, то вновь зарывались вглубь.

— Да поможет нам Бог, ребята, теперь-то уж нам достанется, — простонал боцман и выругался. — Эти паписты отрежут нас обязательно.

— Да, здорово влипли, — пробормотал суперкарго, рассеянно покусывая ноготь на пальце. — Они нас захватят и вздернут, это уж точно, если Фостер повесит коррехидора.

Уайэтт тоже поддался приливу отчаяния.

— А я-то надеялся, что этот вояж принесет мне небольшое состояние!

Если их бросят в какое-нибудь испанское подземелье — а, видит Бог, он не выносил закрытого пространства, — останется ли возможность им снова увидеть Англию? Что еще хуже, имелась вероятность того, что их как еретиков будут пытать на дыбе, прижигать каленым железом и, наконец, сожгут на костре инквизиции. С каждым ударом галерных весел таяли его шансы когда-либо встретиться со скромной Кэт Ибботт на обочине лондонской дороги.

Какая же тогда судьба постигнет его беспомощного старика отца, Эдмунда Уайэтта, мать и бедную, покрытую шрамами, полную горечи Мэг, когда у них появится еще больше просроченных платежей? Терпение имеет свои границы даже у такого достойного и сдержанного человека, как их домовладелец, сэр Джозеф Тэпкоут.

Все громче и громче звучали зловещие удары, наносимые по воде малиновыми лопастями галерных весел. Стали различимы детали ее вооружения и штатного состава части, и на купеческом судне каждому были видны канониры в своих черно-красных мундирах, столпившиеся вокруг носовых орудий, — они походили на небольшие кулеврины, — и офицеры в роскошных костюмах, собравшиеся на высоком юте.

Под все свежеющим ветром с материка «Первоцвет» стал накреняться так сильно, что заложникам его было уже чрезвычайно трудно сохранять хрупкое устойчивое положение на фальшбортах. Несмотря на то что барк развил хорошую скорость, направляясь к выходу из гавани Бильбао, никто не сомневался, что его путь к бегству неизбежно будет перерезан.

Галера все приближалась, но только движение челюсти Фостера, скрытое черной бородой, выдавало его беспокойство.

Наконец он крикнул дону Франциско:

— Коль дорожишь своей тощей шеей стервятника, лучше тебе предупредить офицеров с того корабля, что, если они сейчас же не остановят гребцов и не останутся за кормой, ты запляшешь под дудку дьявола.

Поскольку петля дона Франциско де Эскобара затянулась еще туже и Гудмен схватился за пояс коррехидора, готовый отправить его в вечный мир, испанец нашел в себе силы прокричать ряд приказов, стараясь при этом орать погромче, чтобы преодолеть оставшееся расстояние в сотню ярдов, разделяющее два судна.

Если бы полковник, командующий галерой, тут же не подчинился, и ему, и всему его штабу грозила бы смертная кара за неподчинение прямому приказу, исходящему от наместника его пресвятейшего католического величества.

— Ваше превосходительство, как всегда, ваше желание — закон для меня! — прокричал ему в ответ высокий темнолицый офицер, великолепно выглядящий в золотисто-черном нагруднике и морионе с белым пером. Он поднял руку, и в то же мгновение замолчал гонг, отбивающий такт для сидящих на веслах, а в следующую секунду весла убрали. Пользуясь большим рулевым веслом, галера стала на параллельный курс. Еще немного она прошла по инерции, затем отстала и переместилась за корму английского барка.

Комок, образовавшийся у Генри Уайэтта где-то под ложечкой, в районе солнечного сплетения, внезапно рассосался. Он облегченно вздохнул, заглянул в глаза Гудмену и улыбнулся.

— Вполне справедливо, — хмыкнул суперкарго. — Но полагаю, что почтенная компания купцов в Лондоне будет чертовски недовольна увидеть свой груз вернувшимся на Темзу, испорченным, не принесшим ни пенни дохода в их счетные книги.

Глава 4

ЛОНДОНСКИЙ ПУЛ

В необычайно прекрасный июньский вечер барк «Первоцвет» вернулся к своему причалу на Темзе рядом со зданием королевской таможни, напротив ряда серых каменных пакгаузов, принадлежащих компании купцов, торгующих с Испанией и Португалией.

На реке под Лондонским мостом, заметил Генри Уайэтт, стояло совсем не так много торговых судов, как двумя месяцами раньше. Не потому ли, что слишком много английских купцов откликнулись на просьбу короля Филиппа II об импорте пшеницы, трески, говядины и прочих съестных припасов, чтобы помочь его голодающему королевству?

Заметны были, однако, три больших военных корабля королевы: шестисоттонный «Бонавентур», двухсотпятидесятитонный «Подспорье»и «Кристофер», который казался едва ли крупнее «Первоцвета» Ленивыми полукругами разворачивались эти стоящие на якоре морские вояки под воздействием потока воды, коричневато-серой в это время года.

В теплом прозрачном свете начала июня сельская местность за пределами Лондона выглядела особенно ярко-зеленой и сочной после выжженных солнцем желто-коричневых берегов Северной Испании. За предместьем обители Святой Катерины и вдоль Хорсей-Даун на южном берегу реки ряд за рядом кустарниковые изгороди спускались прямо к блестящим и скверно пахнущим приливным отмелям Темзы и радовали душу красными и белыми цветами.

Лондон, в эти годы густо населенный двумястами тысячами душ, вышел за пределы старых городских стен, тянущихся длинным эллипсом от Блекфрайэрс — мрачного монастыря, до Тауэра. Новые жилища всевозможных видов возникали вдоль ряда низких холмов, параллельно которым образовалась улица Темз-стрит — главная артерия столицы, — стоило лишь коммерческим структурам приобрести влияние над зловонными и многолюдными, но крепкими публичными домами, оканчивающимися у края воды среди оживленных причалов и доков.

Тут и там удалось сохраниться нескольким зеленым деревьям, но их совсем не было видно до тех пор, пока, уже гораздо западнее, не начинались окрестности Лестер-хауса, Черинг-Кросс и Вестминстера. Тем не менее Генри Уайэтт решил, что Лондон очень мало изменился с того дня, как девятнадцатилетним юнцом он вместе с Питером Хоптоном, своим стриженым рыжим бездельником кузеном, вступил в него через Барбикан — проходную башню, приехав из Сент-Неотса, чтобы попытать удачу.

Удалось ли Питеру Хоптону вовремя добраться до Плимута, чтобы успеть присоединиться к экспедиции сэра Ричарда Гренвилля в Новый Свет? Если хоть половина того, что рассказывалось о Северной Америке, было правдой, что ж, тогда кузен Питер, возможно, давно уже набил свой бумажник теми здоровенными жемчужинами, которые, как клялись и божились некоторые путешественники, выносит на берег с каждым приливом.