Ристалища Хаббы - Мэнсон Майкл - Страница 23

Утром Конан обнаружил, что ветер дует с востока на запад. Был он сильным и ровным, как раз таким, какой нужен, и киммериец тут же принялся за дело: разрезал на полосы мешок, сплел из них недлинную веревку, а конец ее распушил и натер жиром, срезанным с газельего хребта. Теперь оставалось лишь выбрать подходящее место, с сухой травой и каким-нибудь привлекательным ручейком, оврагом либо лощинкой, сулившими спасение от огня.

К полудню, когда беглецы уже одолели немало тысяч локтей, нашлось и место. Степь тут была засушливой, ковыль выгорел под жарким солнцем до хруста и покрывал равнину нескончаемыми волнами, клонившимися под ветром к западу; казалось, золотисто-желтые травяные валы бегут к синему простору Вилайета, словно желая слиться с ним в единый: безбрежный океан. В ковыльном море по-прежнему встречались и курганы, и валуны, и неглубокие лощинки – то совсем сухие, то с ручьями, превратившимися в цепочку луж. Конан выбрал один из таких потоков, лениво струившийся к восходу солнца меж пологих берегов; эта речушка неведомо где начиналась и неведомо где кончалась, но вполне подходила для задуманного. Она была мелкой, но довольно широкой, и текла меж холмов н камней, среди коих попадались и весьма большие, человеку по грудь.

– Здесь! – Киммериец, ухватившись за узду, остановил коня на берегу речки. – Здесь мы дадим бой и, коль ветер не переменится, половина хаббатейских жаб потеряет сегодня свою печень. Клянусь Кромом!

– Только половина? – прищурился Сигвар. – Может, твоему Крому и хватит половины, но мой Имир желает получить все.

– Увидим, – Конан принялся сдирать с ног куски газельей шкуры. – Увидим, рыжая борода! А сейчас – слезай! Мне нужен конь.

– Что ты задумал?

– Для начала потопчемся тут, оставим следы. Затем я подожгу траву – здесь и здесь! – Он махнул рукой, очертив направление с юга на север, поперек ручья, вытекавшего из лощины. – Ветер погонит пламя на хаббатейцев, огненные демоны набросятся на них, обдадут жаром, станут жечь, душить дымом… Понимаешь? Нынче ветер силен и быстр, как голодный сокол, и лошади не уйдут от огня! Выходит, жабам придется скакать вперед, а не назад, верно? И куда скакать, как ты думаешь?

Асир хмыкнул.

– Даже жабы догадаются, куда! Вот ручей и овраг с камнями, а вода и камни не горят… Само собой, они попробуют прорваться вдоль ручья! И потом, жабы любят сырые места…

– Верно! Они выскочат во-он там, – Конан показал на валуны, темневшие выше по течению. – Выскочат, опаленные огнем, словно кролики, сбежавшие со сковородки… Тут мы их и встретим!

– Эге! – Асир заметно оживился. – Значит, так: я встану по одну сторону ручья, ты – по другую, и пойдет потеха! – Он покачал головой. – Ну до чего же хитры эти киммерийцы! – Киммерийским козлам не прожить без хитрости рядом с волками-асирами, – сказал Конан. – Ну, если ты все понял, приятель, отправляйся к камням да готовь лук и стрелы. Когда все кончится, я приду за тобой и приведу коня.

Сайг, припадая на больную ногу, шагнул к лощинке, потом вдруг вернулся и хлопнул киммерийца по плечу.

– Вот что, парень… Может, мы перебьем жаб, а может, они проткнут нас стрелами… И коли мне придется сегодня уйти на Серые Равнины, я хочу, чтоб ты знал… знал, что я ни о чем не жалею. Я рад, что не выпустил тебе кишки на потеху хаббатейским свиньям!

– Мои кишки многого стоят, бахвал, – ухмыльнулся Конан. – Но я тоже рад… рад, что не вырезал твою печень.

Мгновенье они смотрели друг на друга; взгляд синих глаз отливал холодом стального клинка, серые мерцали, как тронутое инеем лезвие секиры. Но в глубине зрачков, в у киммерийца, и у асира, таилась усмешка; медленно и будто бы нехотя она всплыла, вспыхнула на миг и погасла.

– Пусть Митра и Кром хранят твою голову, киммерийский стервятник, – наконец произнес Сигвар Бешеный. – И кишки с печенью тоже, коль ты ими так дорожишь.

Он повернулся и заковылял вдоль ручья. Лук и колчан со стрелами мотались на широкой спине Сайга, ветер трепал рыжую гриву, и казалось, что голова асира охвачена огнем – таким же жарким и яростным огнем, какой вот-вот должен был вспыхнуть в иссушенной солнцем степи. Конан долго смотрел ему вслед, потом вскочил на коня и погнал его к северу, стараясь придерживаться невидимой черты, вдоль которой вскоре запылают травы. Он отъехал на четыре или пять тысяч локтей, поднялся на ближайший курган, вытащил огниво, приготовил веревку и стал ждать.

Солнце, светлый глаз Митры, миновало полдень и начало склоняться к западу, когда вдали, средь золотистого ковыля, темной змейкой возник отряд всадников. Они двигались быстро и уверенно, распугивая мелкую степную живность, шакалов да сайгаков, сурков и тощих лис, промышлявших у мышиных нор; два пса, бежавших впереди, то обнюхивали траву, то задирали головы вверх, втягивая запахи, доносимые ветром. Они чуяли добычу! Впрочем, Конан и не рассчитывал, что хитрость с газельей шкурой надолго обманет их; он хотел лишь выиграть время, чтоб нанести врагу последний сокрушительный удар. Конечно, хаббатейские воины, преследовавшие его, знали степь, но скоро это знание обернется против них. Скоро! Они увидят огонь, они прикинут силу ветра, они поймут, где единственная дорога к спасению… Поймут, и устремятся к ней – в лощинку с ручьем, в ворота меж пламенных стен… Под удары тех, кого собирались изловить!

Конан мрачно усмехнулся и, смочив по морской привычке палец, проверил ветер. Тот по-прежнему дул ровно и сильно, навстречу приближавшимся хаббатейцам.

Пора!

Он высек огонь, поджег размочаленный конец веревки и ринулся с холма вниз, волоча по траве огненный шар, брызгавший каплями жира. Он скакал наперерез преследователям, оставляя за собой дымный след; и вскоре то тут, то там среди ковылей взвились рыжие яркие космы, взмыли вверх, словно поторапливаемые суетливыми движениями незримого гребешка, встали валом, потекли к западу – все быстрее и быстрее, с алчным шелестом и щелканьем пожирая сухие стебли, облизывая жаркими языками валуны, накаляя воздух, струясь к небесам черными клочьями дыма. Прошло недолгое время, и огненный палящий прибой взревел и зарычал, как дикий зверь, а потом, раздуваемый ветром, покатился вперед стремительней пустившейся галопом лошади. Пожалуй, лишь легконогие сайгаки могли бы ускользнуть от него, но лисам, суркам и шакалам грозила неминуемая гибель. Спасаясь от огненной смерти, вся эта живность бросилась к ручью – прямо под копыта конанова скакуна.

Киммериец приподнял пылающий жгут, чтобы не замочить его в воде. Когда конь, перемахнув ручеек, одолел неширокую каменистую осыпь у берега, огненный шар снова коснулся травы – магический и страшный талисман, рождавший пламенную стену. Теперь она протянулась по обе стороны речушки, и южный ее край быстро догонял северный; здесь пламя бушевало с такой же яростью, с тем же неистовством, как и на другом берегу ручья.

Страшен степной пожар! Подгоняемый ветром, он катится все дальше и дальше, оставляя за собой полосу выжженной мертвой почвы, пепел и прах, почерневшие трупы животных, обугленные кусты, закопченные камни… Случалось, степь, подожженная молнией или костром неосторожного странника, выгорала на многие дни пути, превращаясь в засыпанную серой пылью равнину, ибо лишь две вещи могли остановить огонь: обильный дождь либо участок с влажной почвой, покрытый сочными травами. Как раз такие земли лежали к западу, и Конан знал, что пламя стихнет, еще не докатившись до оврага, где они с Сайгом бились вчера с собаками. Знали это и преследователи, но повернуть не могли: пламенный вал обрушился бы на них раньше, чем лошади успели домчать седоков до безопасных мест, до зеленых лугов у границ Хаббатеи, до края озер и речек, до богатых влагой земель, способных смирить ярость огня.

И потому хаббатейцы ринулись вперед, к лощинке и руслу ручья, суливших спасение. Прорваться сквозь пламенную стену на восход солнца! Сейчас они не думали ни о чем другом; оба сбежавших пралла были забыты, как и приказы, полученные в Сейтуре либо По-Кате. Страх мучительной смерти преследовал солдат; ужас, который был сильнее наказа командиров и жажды мести за погибших товарищей.