Ристалища Хаббы - Мэнсон Майкл - Страница 1

Майкл Мэнсон

Ристалища Хаббы

Тот, кто отправляется из Стран Запада в Страны Востока, не минует Хаббы, розовой жемчужины в оправе изумрудных садов.

Велик мир, а дальних дорог в нем немного. Две деревни, меж коими половина дня пути, могут соединяться сотней тропинок – тремя десятками, что ведут через лес, тремя десятками, что проходят по лугам и полям, еще тремя десятками, что вьются среди холмов; да еще главным трактом, да обходными дорожками, да рекой, по которой плыви себе хоть у левого берега, хоть у правого. Если же путь далек – по настоящему далек, я измеряется не днями, а месяцами – то особого выбора страннику не будет. Для тех же, кто хочет попасть из Шема либо Аргоса в Кхитай, есть только две возможности: или тащиться с верблюжьим караваном на юго-восток, в Иранистан, к берегам Южного океана, и потом долго плыть на корабле, огибая Вендию и Камбую; или отправиться в Аграпур, туранскую столицу, пересечь море Вилайет и двигаться дальше к восходу солнца по Великому Пути Нефрита и Шелка. Великий же Путь начинался в Хаббе, а потому ни один странник не мог ее миновать.

Не миновал и Конан. Правда, в Кхитай он не собирался, но дорога его лежала на восток, через гирканские степи, что раскинулись за Вилайетом до берегов Лемурийского моря. Где-то посередине бесконечного торгового тракта, соединявшего Хаббу с пограничными кхитайскими крепостями, лежала страна Меру, а не доходя ее – города Селанда и Дамаст, с двух сторон прильнувшие к жаркому и почти безводному плоскогорью Арим. От Дамаста Конану надо было свернуть на север и пробираться степями да пустынями к горному хребту, замыкавшему гирканские пределы и хранившему степь от полярных льдов и холодных снежных вьюг. В сих горах, на склоне погасшего вулкана, обитал, по слухам, некий старец, взысканный богами, Учитель воинских искусств и пестун воителей Митры. Воители же эти бродили по земле от Западного океана до Восточного, от ледяных равнин Ванахейма до джунглей Вендии и Зембабве, искореняя именем Светлого Бога зло, карая несправедливость, защищая обиженных и слабых. А чтоб никто не мог противиться оным искоренениям и карам, даровал великий Податель Жизни слугам своим несравненное боевое мастерство и власть над молниями – так что они могли опереться в своих деяниях и на силу меча, и на огненную мощь, обращавшую в прах скалы, стены крепостей, закованных в броню воинов и злобных чародеев. Проведав о том, Конан пожелал и сам приобщиться к избранникам Митры, но, чтоб узнать секрет власти над молниями, надо было сперва найти престарелого Наставника. Это и являлось целью его нынешних странствий.

Конан пробирался на восход солнца от аргосских берегов, через Асгалун и Эрук, пышные и богатые города Шема. Путь его был долог и непрост, ибо сопровождался как кувшинами выпитого вина, так и разбитыми лбами всевозможных бездельников, то и дело натыкавшихся на кулаки киммерийца – в то время, как руки их тянулись к его кошельку. Тем не менее, Конан благополучно преодолел границу между Шемом и Тураном, и быстрый жеребец пронес его через пустынную местность, доставив к самым воротам Замбулы. Вскоре он добрался до широкого, мутного и быстрого Ильбарса, а переправившись через речной поток, миновал крупный город Самарру и через два дня достиг стен Аграпура, великолепной туранской столицы и резиденции владыки Илдиза Туранского.

Надо отметить, что в Замбуле, Самарре и Аграпуре с путником не случилось ничего примечательного – то ли по причине изрядно отощавшего кошелька, то ли потому, что в сих местах, где киммерийцу доводилось и разбойничать, и служить в войске, и плавать на галерах контрабандистов, он держался поосторожнее. Во всяком случае, он больше не сорил деньгами, не пил вино кувшинами и не затевал драки в кабаках – а, прибыв утром в Аграпур и сбыв жеребца на базаре, вечером уже покачивался на палубе пузатого купеческого барка.

Стояла самая середина жаркого туранского лета; море было тихим и спокойным, как пруд, слабый ветерок надувал паруса, и корабль неторопливо полз на восток, к Хаббе, влача в своих трюмах расписную посуду и сукна, амфоры с вином и кипы хлопка, бронзовые котлы и бухты пеньковых канатов, грубое парусное полотно, седла, кожаные ремни, сапоги и расшитые бисером туфли. Не самый пустяковый товар, но и не очень дорогой; однако вилайетские пираты не брезговали и таким. Памятуя про них, Конан спал в полглаза и все время держал оружие под рукой. Ему приходилось разбойничать и в этих водах, но, случись лихим вилайетским молодцам наскочить на купеческий барк, вряд ли они вспомнят былого сотоварища. Скорей всего, не раньше, чем он уложит половину этих ублюдков, – думал Конан, ухмыляясь про себя.

Но, против ожидания, плавание проходило спокойно, хотя пару раз на горизонте угрожающе вырастали мачты с прямыми парусами и хищные вытянутые корпуса пиратских галер. При виде их капитан неизменно приказывал поднять повыше флаг с каким-то странным вензелем, напоминавшим осьминога с растопыренными щупальцами, после чего галеры прекращали погоню. Конан, наморщив лоб, припомнил значение этого сигнала: мол, добровольный налог морскому братству уплачен.

Туранские купцы, его попутчики, тоже вроде бы не опасались пиратов. Тучный бородатый Мир-Хаммад всю дорогу напивался сладким финиковым вином, не забывая щедро поить Конана, и все уговаривал его наняться на службу – не то стеречь торговые лавки в Аграпуре, не то присматривать за гаремом из шести жен и двенадцати наложниц. От последнего предложения киммериец бы не отказался, так как Мир-Хаммад выглядел мужчиной не слишком сильным плотью и никак не мог осчастливить за одну ночь восемнадцать пылких туранок, а значит, и гаремному стражу было б чем попользоваться. Но сейчас Конан и думать не хотел о женских бедрах, грудях и животах; его неудержимо тянуло на восток, в Гирканию, к таинственной обители Наставника.

Другой купец, тощий Саддара (способный, однако, выхлебать не меньше толстого Мир-Хаммада) в подпитии восхищенно щупал мускулы Конана и клялся Белом, покровителем всех торговцев и воров, что такой богатырь лишь заскучает в аграпурской лавке, ибо место ему на поле брани или на боевой арене, где состязаются храбрейшие из витязей. Еще Саддара любил разглядывать конановы мечи – два драгоценных булатных клинка, полученных киммерийцем в дар от погибшего друга, аргосца Рагара. Купец бережно ласкал смуглыми пальцами синевато-серебристую сталь, закатывал черные маслянистые глазки и восхищенно цокал: видно, он понимал толк в хорошем оружии.

В благодарность за вино, ежедневного жареного барашка и пышные мягкие ковры, на которых было так приятно дремать ночами, Конан услаждал слух купцов всевозможными историями. О колдунах и демонах, чудищах и призраках, пиктах, ванирах, гиперборейцах, коринфянах, стигийцах, шемитах и чернокожих дикарях, павших от его меча на суше и на море, в горах и ущельях, в пустынях и лесах. Один светлый Митра знал, верили иль нет купцы этим россказням, но слушали их с почтительным восторгом, как и подобает внимать словам бывалого воина. Саддара, большой любитель считать, высчитывать и рассчитывать, даже занес на пергаментный свиток, сколько врагов было одолено киммерийцем и из каких мест происходили те бойцы, чародеи да хищные твари. Конан ухмылялся, пил даровое вино, ел барашка и продолжал свои рассказы. Все они, кстати, были чистой правдой.

Еще он поведал своим попутчикам, что собирается из Хаббы отправиться в Дамаст, правитель коего, светлейший дуон Тасанна, держал большое колесничное войско и не отказывался от услуг наемников. Дуону были нужны могучие бойцы, способные справиться с четверкой быстрых скакунов, метнуть копье на сотню локтей, а при случае и подпереть плечом тяжелую колесницу на горной дороге.

Знал бы Конан, что могучие бойцы нужны не одному лишь властителю Дамаста!

Но он об этом не догадывался и продолжал рассказывать свои истории восхищенным купцам. Толстый Мир-Хаммад подливал ему вина, а тощий Саддара с глазами, как две черные маслины, водил кистью по пергаменту, цокал языком и тряс головой в уборе из навороченных друг на друга слоев белого шелка.